Дина Рубина - Русская канарейка. Блудный сын
– Что может стрястись с кавалером за те пять минут, когда дама удалилась в туалет? Что за призрак тебе явился…
Он не стал обращать в шутку ее слова. Просто сказал, что да, через час должен встретиться с одним человеком, и займет это минут двадцать, тридцать, а ей, значит, придется пошататься где-то поблизости, чтобы…
– …Чтобы я ненароком с ней не столкнулась, – понятливо продолжила Айя, мгновенно и непринужденно преображая «человека» в существо женского пола.
И Леон, почему-то разозлившись, ледяным тоном отозвался:
– Именно так.
* * *…Николь уже сидела где уговорились встретиться: за столиком кафе на площади Гамбетта́. То первое, что в голову ему пришло: и от гостиницы недалеко, и угловое расположение на пересечении двух улиц даст хороший обзор площади.
Когда уже его перестанет интересовать какой бы то ни было обзор каких бы то ни было площадей!
Сидела, как он велел, – в глубине зала в углу. И когда он возник в дверях и двинулся к ней между столиками, продолжала послушно сидеть, глядя на него с милой улыбкой.
Он подошел, склонился и поцеловал ее в душистую макушку, где пышная стрижка цвета спелой ржи свободно распадалась на как бы небрежные густые пряди. С нежностью поцеловал, совершенно искренней…
…при этом в памяти мелькнули искрящая синева Андаманского моря за бортом пенишета и его собственная рука, бестрепетно снимавшая бритвой густые ручьи совсем других, вшивых волос, что покорно падали на пол, открывая ужасный шрам, розовой пиявкой всосавшийся в тонкую спину…
Сел напротив, и с минуту он и Николь молча глядели друг на друга. Она прекрасно выглядела и была прекрасно одета – в фиалкового цвета кашемировый костюм, сидящий на ее полноватой фигуре как влитой. Надо сделать комплимент, спросить, не весенняя ли это модель ее нового модного дома… Какую все же кроткую ласку придает женскому лицу этот темно-голубой цвет глаз!
Красивая, подумал он. Верная. Богатая. Нежная… Ненужная.
– Ты изумительно выглядишь!
– Ну-ну, Леон… – проговорила она и улыбнулась через силу. – Ты явно торопишься, у тебя что-то стряслось, не стоит тратить время на комплименты.
И все, подумал он. Так женщины, воспитанные в приличных домах, дают понять бывшему любовнику, что полностью выздоровели от страсти.
– Я тороплюсь, – согласился он, – но не настолько, чтобы не полюбоваться тобой.
Ее лицо вмиг озарилось смуглой волной удовольствия – возможно, горького удовольствия – от его слов.
Ждала ли она от этого свидания чего-то серьезного? Тогда надо прекратить это мучительство.
Подошел официант. Леон, не спуская глаз с лица Николь, попросил кофе. Какой? Неважно, горячий, сказал он – и рассмеялся, вспомнив, что Айя так заказывает суп.
– Черный, по-турецки, пожалуйста.
Когда официант отошел, Леон проговорил с искренней силой:
– Николь, все так старо и так больно: прости меня!
– Не трать времени и на это тоже, – торопливо сказала она. – Я уже поняла: ты влюблен.
– Как догадалась?
– Ну, это просто: осунулся, высох, как копченая сельдь, растерял свою великолепную невозмутимость, стал похож на… – она грустно улыбнулась, подыскивая сравнение.
– …На арабчонка, – подсказал он.
– Да нет, ты ведь артист, всегда в образе. Сейчас ты скорее – сицилийский рыбак перед выходом на лов. Эти вьющиеся волосы… Очень романтично – я бы сказала, очень байронично. Странно, что ты всегда упорно их сбривал, будто самого себя ненавидел. Но ты весь какой-то… измученный. Я не спрашиваю, кто она. Наверняка что-то потрясающее… – Николь храбро улыбнулась, тряхнула прелестной стрижкой. – Так говори скорей, что тебе нужно.
– Твоя сдержанность, – быстро сказал он. Слегка подался к ней и, не отрывая глаз от ее озадаченного лица, подчеркнул: – Твоя благородная сдержанность.
И далее – не выбирая ни тембра голоса, ни выражения лица, ни каких-то особо убедительных слов:
– Мне нужно твое молчание, даже если сейчас тебя что-то поразит или расстроит. Твоя забывчивость нужна: все, о чем я спрошу, и все, что ты ответишь, ты просто выкинешь из головы и никогда вслух не произнесешь – даже самой себе, Николь…
Непроизвольно выпрямившись на стуле, она подняла с колен дорогую сумочку, переложила ее на стол и спросила серьезно, спокойно:
– Тебя разыскивает полиция? Потому ты назначил встречу в этой паршивой…
– Нет, за последнюю неделю я никого не убил, – оборвал Леон, усмехнувшись. – Но готов, чтобы тебя не разочаровать.
Видимо, на приличных женщин ты производишь стойкое впечатление убийцы, с горечью подумал он. Так ты и есть убийца, был убийцей и будешь им снова.
– Помнишь, ты рассказывала о Портофино?
– Конечно! – оживилась Николь. – Любимое место. Как раз на днях едем всей семьей, чтобы успеть к двадцать третьему…
– К двадцать третьему?! – воскликнул Леон, не удержавшись. – Да что, черт побери, такого там происходит в этот день!
– Ну как же – двадцать третье апреля, день Святого Георгия, – озадаченно пояснила Николь. – Он же патрон, покровитель Портофино. Там и церковь на горе с его мощами. С утра в этот день процессия торжественно обходит всю деревушку… А вечером вообще ужасно весело: музыка, иллюминация, толпы туристов. Главное развлечение – костер, когда стемнеет. На пьяцце устанавливают пеноллу – длинное такое бревно, метра три – и устраивают грандиозную огненную феерию. Символ борьбы Святого Георгия с драконом. Так красиво!
Красиво… Шумно, весело и красиво: туристы, музыка, наверняка колготня. Удобное время для чего угодно – скажем, для переправки на яхту нестандартного груза…
– …и пока огонь горит, все веселятся, пьют-едят, слушают музыку – ждут, в какую сторону упадет пенолла. – Николь с беспокойством вглядывалась в Леона, стараясь угадать причину этого неожиданного, мягкого, терпеливого, но все же – допроса. – Если в море – то рыбачий сезон будет удачным…
– И последние лет восемьсот пенолла падает в море… – в тон ей подхватил Леон.
– Конечно! Послушай, дорогой, к чему, собственно?..
– Ты говорила, там сейчас есть кое-кто из русских, – перебил он. – Кого имела в виду?
Она замешкалась.
– Я так сказала? Странно, почему я так выразилась, – не совсем они русские, конечно. У них скорее совершенно восточные вкусы, даже есть галерея персидских ковров где-то там – не то в Рапалло, не то в Генуе… Да, в Генуе – он еще приглашал посмотреть. А сами живут вообще в Лондоне. Хотя он – немец, вполне симпатичный, вполне интеллектуал… Фамилии не помню, надо дядю спросить – они клиенты нашего банка. Я видела его раза три на приемах. Имя какое-то типично немецкое, помпезно-императорское: Генрих или…
– …или Фридрих, – продолжил Леон ровным голосом.
– Точно! – воскликнула Николь. – Он – Фридрих, а жена… такая элегантная, очень сделанная дама, Хелен, а муж зовет ее коротко, как прислугу: Лена. Вот она как раз русская, да. И между собой они говорят по-русски. – Николь участливо покачала головой: – Милый, ты выглядишь таким изнуренным, и такая… придушенная ярость в твоем лице. Что стряслось? Что тебе сделали эти люди?
И Леон опять не ответил, опять перебил Николь, понесся дальше, не скрываясь, не играя, коротко и жестко задавая вопросы:
– Ты не помнишь, где находится их дом?
– Конечно, помню, довольно близко от нашего – на соседнем склоне, за мысом Кастелло Браун. Это тридцатиминутная прогулка. Постой, я нарисую… У тебя есть ручка или официанта спросить?
Леон поднял с пола рюкзак, нашарил в одном из карманов и достал три шариковые ручки – всегда таскал с собой несколько, ибо постоянный рок: какую ни возьми, кончился стержень.
Придвинув к себе салфетку, Николь развернула ее в квадрат, подумала и провела несколько основных линий:
– Точного адреса не скажу, но это просто: от церкви Святого Мартина вверх, вверх и вверх…
Как прилежная ученица, принялась уточнять пометками: перекрестки, повороты, стрелочки…
– Здесь будет развилка перед казармами карабинеров, на ней поверни резко влево. И поднимайся по этой улочке, которая постепенно перевалит на другую сторону горы, иди до самого конца – она приведет к двум прекрасным виллам, на которых, разумеется, ни адреса, ни фамилии владельцев не значится. По пути слева – за́мок за каменным забором, сплошь увитый глицинией, очень поэтичный, но тебе он не нужен: принадлежит, если не ошибаюсь, «Дольче и Габбана», а может, американскому сталелитейному магнату… Так вот, два палаццо. То, что ниже по горе, – приземистое, из серого камня, брутальное, но не лишено конструктивистского шарма. Там иногда обитает какой-то министр – то ли образования, то ли здравоохранения. А вот последняя вилла на склоне – это они, Фридрих и Хелен. Ты сразу опознаешь: очень высокий и очень противный кирпичный забор, как в техасской тюрьме, а за ним – прелестная, розоватого тона типично флорентийская башня. Дом тоже прекрасных пропорций, но за этим вульгарным забором все навсегда погребено. Короче, настоящая крепость на скале.
