Сергей Носов - Музей обстоятельств (сборник)
А для этого избавиться от несовершенного. Крыс и волков и тому подобного… «Не должно быть в мире несознательных животных, но и их нужно не убивать, а изоляцией полов или другими безболезненными способами остановить их размножение».
Все поразительно – о чем бы он ни писал. Например, о том, что совершенный человек будущего не будет унижать себя половыми актами. Что оплодотворять жен должны не женихи, а «отборные мужчины-производители». О том, что совершенное существо, «выработанное тысячами лет искусственного подбора (как сахарная свекла), с одним головным мозгом и его проводами не будет так сильно страдать, как теперешние люди».
Читать Циолковского – занятие преувлекательнейшее. На тех, кто привык полагать, что Константина Эдуардовича занимали вопросы исключительно ракетодинамики, книга произведет ошарашивающее впечатление.
Филип Рот. «Случай Портного»
Это уже не первый и даже не третий перевод знаменитого романа. Приходится слышать, что переводчик на сей раз будто бы улучшил оригинал. Не думаю. То, что Сергей Коровин сам отличный прозаик и тонкий стилист, это известно, но ведь и Филип Рот тоже не лыком шит – все-таки из американских писателей едва ли не первый претендент на Нобелевскую премию.
Изданный в 1969, роман до сих пор воспринимается как произведение скандалезное; успех был шумным. Ничего, впрочем, не возникает на ровном месте. Замечу из патриотических соображений, что герой романа американец Александр Портной, чей «случай» осложнен присутствием «нравственных альтруистических побуждений» и чья принадлежность к благонравной еврейской семье переживается им самим как источник невероятных кошмаров, имеет среди литературных предшественников нашу русскую Катерину (ту самую, из «Грозы»). Обоим невыносимо тяжело под гнетом условностей, оба бунтуют. Но если Катерина лишь позволила себе влюбиться и сразу кинулась в реку, то Портной спасается от самоубийства, не знаю, насколько уж бессмысленным, но, точно, беспощадным – к себе, во всяком случае, – сексом. Макс Фрай включил отрывок из романа (правда, в другом переводе) в свою «Антологию непристойностей».
Прежде название переводили «Жалоба Портного», «Болезнь Портного». На жалобу этот неистовый монолог меньше всего похож. А вот «случай» – понятие, узаконенное в психоанализе еще самим Фрейдом («случай Доры», «случай Человека-крысы»…). Между прочим, «описание случая» представляет в психоанализе определенную методологическую проблему; еще сам Фрейд на себя дивился, признаваясь, что истории болезней, им запечатленные, «читаются, как роман». Перед нами роман, который читается как заключение в истории болезни конкретного общества. Конкретное общество, как водится, поспешило автору отомстить, заставив его сменить место жительства. Автора со сцены! (В Лондон уехал.) Вообще, «случай автора», совершающего на наших глазах прыжок в изгойство, этот отчаянный опыт предельно откровенного письма на грани самосожжения, не менее драматичен, чем «случай» романного персонажа. Что до героя, то Портной еще тот провокатор. Вслед за «случаем автора» можно вообразить «случай переводчика», зарядившего русский текст нешуточной, почти надрывной энергией. Или «случай редактора», как представляется, отнюдь не формального. Или, например, «случай» лично меня – читателя, проглотившего роман в один присест и взявшегося за рецензию, или, скажем, «случай» моей жены, с омерзением отбросившей книгу, не дочитав до тридцатой страницы.
Альфред Жарри. «Убю король» и другие произведения
В Петербурге появился абсент. Тут же обнаружились любители и любительницы абсента, владеющие секретами употребления (надо видеть, как горит на кончике ножа кусочек сахара, пропитанный этим зеленым напитком!..). Рецептом Альфреда Жарри вряд ли кто-нибудь воспользуется. Он будто бы разбавлял абсент уксусом один к одному и добавлял каплю чернил на стакан. Мистифицировал как пить дать. Такое не пьют. Хотя ничего не попишешь, умер-то он в возрасте 34-х лет от злоупотребления все тем же абсентом (а также эфиром).
Жарри считается предтечей сюрреалистов и дадаистов. Нам он рекомендован как «один из немногих французских классиков французской литературы, чье творчество оставалось до сих пор неизвестным российскому читателю». Прославился эпатажной пьесой «Убю король» и ее продолжениями. Премьера, конечно, ознаменовалась великим скандалом, едва ли не дракой в зрительном зале. Гуляка, дебошир, эстет, раблезианец – последние годы жизни превратил в сплошной, сейчас бы сказали, хэппенинг – напялил на себя маску своего малосимпатичного Убю и не расставался с ней ни в домашнем быту, ни на людях.
О нем писали Бретон, Аполлинер – все это есть в книге. На суперобложке – рисунок Пикассо. Автор «Любительницы абсента» изобразил персонажа Альфреда Жарри похожим на чудовищный корнеплод, мало теряющий от поворота рисунка на 180°.
Поль Верлен. «Сатурнийские стихи. Галантные празднества. Песни без слов». Перевод Игоря Булатовского
Верлен и Рембо стали киногероями. Те, кто видел фильм «Полное затмение», взяв книгу в руки, могут сами решить, похож ли Дэвид Тьюлис на Верлена, а Ди Каприо на Рембо, – портрет обоих поэтов приводится на обложке. Соответствуют ли переводы И. Булатовского тому, что написал Верлен, знают те, кто знает французский: издание двуязычное, извольте сравнивать.
Печатать переводы вкупе с оригинальными текстами – дело не только рискованное, но и претенциозное. А претензия действительно велика. Данное издание отличается (читаем на «спинке» обложки) «нетрадиционностью предлагаемой методологии перевода, позволяющей наиболее адекватно воссоздать на русском языке интонационно-ритмический образ поэтики Верлена». Иными словами, Игорь Булатовский не побоялся в своих переводах допускать элементы силлабики. В результате «адекватный» Верлен иногда похож на Симеона Полоцкого: «На тибрских берегах есть руины, они / Скитальцу возвестят минувшей славы дни, / Увитые плющем, лишайником укрыты, / Средь зеленой травы сереют камни, плиты». Характерно, что «плющем», а не «плющом». «Плющом» бы было ритмически гладко, а переводчик бежит гладкости как черт ладана.
Свой метод Булатовский называет «интуитивным». «Мой опыт типологически близок к песням Дебюсси на стихи Верлена. Это – интерпретация. В каждом отдельном случае интуитивно выбиралась необходимая степень «проявления», проработки выразительной основы стиха. Поэтому некоторые переводы звучат вполне традиционно, иные могут показаться трудными для чтения из-за полиритмии».
Словом, это не Брюсов, не Кублицкая-Пиоттух, не Антокольский, не Левик. Другой и другое.
Август Коцебу. «Достопамятный год моей жизни. Воспоминания»
Вот еще одна книга, происхождение которой крайне загадочно. Автор послесловия Г. Ратгауз сообщает, что здесь «воспроизводится перевод, выполненный В. Кряжевым (1816)», а в «Предисловии переводчика» отмечены события вплоть до смерти сына Августа Коцебу в 1846 году. Между тем известно, что переводчик Василий Степанович Кряжев умер в 1832 году и не мог написать такое предисловие. Читая послесловие, не сомневаешься, что перевод мемуаров осуществлен с немецкого, а в «Предисловии переводчика» прямо говорится – с французского. Послесловие содержит признание в том, что данный перевод «не всегда точен» (т. е. перевод Кряжева, 1816), а в «Предисловии переводчика» (т. е. опять-таки Кряжева?) утверждается: книга эта «была уже переведена на русский язык в 1816 г., но с большими пропусками». Короче: кем, когда и с какого языка выполнен предъявленный перевод? С пропусками он или без пропусков?
Как бы то ни было, мемуары немецкого драматурга весьма занятны. Августу Коцебу довелось при Екатерине побывать на русской службе. Спустя годы он решил еще раз посетить Россию. Разрешение на въезд подписал сам император Павел. Коцебу пересекает границу. Его тут же арестовывают и под белы рученьки отправляют в Сибирь, в Тобольск – к вящему удивлению тамошнего губернатора, большого поклонника творчества знаменитого немца. За что пострадал Коцебу от Павла? «Я возбуждал в нем недоверие как писатель».
Первая часть мемуаров – дорога «туда», вторая – «оттуда», на сей раз в Петербург. Все очень просто, Павел прочитал новый перевод давней пьесы Коцебу «Первый кучер императора», пришел в восторг, велел возвратить немца из ссылки, наградил его имением, чином, пенсией и назначил директором немецкого придворного театра.
Своеобразный шарм воспоминаниям Августа Коцебу придает неповторимое сочетание верноподданнического почтения к сильным мира сего и совершенно непосредственного изумления перед особенностями российской действительности.
«Нежные узы», связавшие Коцебу с Россией, оказалась для писателя роковыми. У себя на родине он приобрел репутацию едва ли не русского шпиона. За что и был там зарезан студентом.
