Сергей Носов - Музей обстоятельств (сборник)
Юрий Мамлеев. «Блуждающее время»
Читая роман Мамлеева, хочется думать о тайных учениях, о гностицизме, об онтологических казусах, о беспредельности, синонимом которой, по Мамлееву, будет Россия, и о многих других, столь же приятных вещах. Мало того, что человек блуждает по времени, или, вернее, это время блуждает в человеке, но данному феномену посвящены еще и страницы теории. «Мне и говорить на языке ума тошно», – по-(андрей) – платоновски сознается персонаж Мамлеева и – говорит, говорит, говорит…
Те, кто знает прозу Мамлеева, не будут обмануты в ожиданиях: роман неподражаемо мамлеевский. «Труп пил крепкий чай у себя» – совершенно обыденная для Мамлеева мизансцена, такая же, как у иного писателя – появление тещи в дверях или съедание гамбургера страховым агентом. Новым, пожалуй, можно назвать некоторую задушевность, даже сердечность метафизических разговоров. Мамлеевские «метафизики» на сей раз очень милы, трогательны в своих стремлениях преодолевать рискованные пределы, так что этих героев за редким исключением хочется называть «положительными»…
Александр Пятигорский. «Девний Человек в Городе»
Действие происходит в неком загадочном Городе. В нем все необычно – от языка жителей до системы страхования и способов казни. История Города туманна и восходит к вражде двух народов: керов и ледов, – последние покорили первых, восприняв их культуру. Хотя все может быть и не так. А как было, пытается понять герой романа по имени Август, прибывший в Город извне. Своеобразным откровением для Августа будет встреча с неким метафизическим Древним Человеком, надысторическим персонажем, пребывающим вне времени и знающим все, – собственно, то и происходит в Истории, что «знает» этот субъект.
Смысл истории, метафизика власти, понимание истины, границы познания – вот вопросы, занимающие героев романа. Роман переполнен парадоксами («У истории не может быть очевидцев», «Истина, если ее хочешь, нужна, а если не хочешь, то никакая»…). Что сказать? Замысловатостью сюжета, отвлеченностью тем, герметичностью бесед, недоговоренностью, игрою символами и аллюзиями автор как бы испытывает читателя на «свой/чужой» и творит над ним (если тот не решается улизнуть) что-то вроде обряда инициации…
Леонид Гиршович. «Суббота навсегда»
Огромный роман, отличительной особенностью которого наряду с демонстративной словоохотливостью автора является столь же демонстративное оголение приема. Бесчисленные аллюзии на все подряд – от басни Крылова и до Набокова. Центон. Авантюрный сюжет из жизни, главным образом, испанских донов проступает сквозь сетку (марлю, капрон…) классической, в основном, русской литературы. Кажется, реминисценции возникают сами по себе, часто немотивированно, почти рефлекторно («Ну вот, скажешь», – почему-то обиделась та. (Все засмеялись, а Ваня заплакал.)») Такая, едва ли не клоунская манера повествования, выразительно контрастирует с философскими отступлениями автора – например, касаемо судеб еврейства и культурологическими высказываниями.
Главный герой, разумеется, сам текст. Похоже, автор относится к нему как к живому существу. «Отныне ты остаешься с текстом наедине, – обращается автор к читателю в конце первой части романа. – Не обижай его. А уж он тебя не обидит». И далее: «Автор молит об этом Бога – да ниспошлет Он нам обоим здоровья и слоновью кожу в придачу». – «Нам обоим» – кому? Автору и читателю или автору и тексту? Пожалуй, второе.
Что касается «слоновьей кожи», т. е. терпенья, читателю это бы не помешало. Осилить «Субботу» ничуть не проще, чем «Улисса», которого, если верить Гиршовичу (с. 485), он начал читать уже во время работы над своей эпопеей. С романом Джойса роман Гиршовича роднит не только размер и литературомания (и употребление современным автором названия романа Джойса в качестве имени корабля), но и своеобразная музыкальность, все эти кадансы-контрапункты (не говоря уже о включении нот непосредственно в текст). Вообще, не надо знать биографию Гиршовича, чтобы понять, что роман написан музыкантом.
Михаил Попов. «План спасения СССР»
Михаил Попов написал детектив – достаточно традиционный, с убийством, слежкой, сменой ролевых масок. Под конец – публичное расследование на веранде, «в манере Агаты Кристи» (по справедливому замечанию одного из героев).
Конец сентября 1990. У себя на даче зарезан академик Петухов. По мере приближения к финалу узнаем, что многие персонажи романа не те, за кого себя выдавали. Секретарь академика оказывается гипнотизером и представителем тайной секты, сторож – научным оппонентом, майор КГБ, официально расследующий убийство, – агентом более высоких сфер, озабоченным иными загадками. Мнимая дочь оказалась едва ли не любовницей убитого, но вроде бы «ничего не было». Было или не было, убит он женой – из ревности, а вовсе не из-за «Плана спасения СССР», якобы содержащегося в его драгоценной рукописи и лишь, на самый поверхностный читательский взгляд, составляющего предмет интриги. Нет никакого «плана», и, вообще, подобные «планы» волнуют героев лишь на уровне разговоров за водкой и чаем. Предмет же, привлекающий к даче Петухова внимание сторонних сил, интересен исключительно для очень узкого и специфического круга, возможно, даже инопланетян, на что есть намек на последней странице.
Михаил Попов – мастер тонкой психологической прозы, незаурядный стилист; во всяком случае, таковым он себя обнаруживал в прежних произведениях. Настоящий, прежний Попов в «Плане спасения» проявляется редко – ну вот разве что на 41-й странице, где позволяет герою посреди ночи «овладевать звуковой картиной дома» и «выйти слухом наружу». В остальном автор как будто играет с читателем в поддавки, чем дальше – тем небрежнее. Как будто надоело по-настоящему.
Александр Покровский. «Кот»
Покровский – рассказчик замечательный. Но всяко бывает. Я как-то писал в одной рецензии, что вот, дескать, ждали от него «Полосатого рейса», а теперь впору ждать «Моби Дика» (после книги «Каюта»). И был, похоже, не прав. Вектор движения угадан с точностью до наоборот. Большинство рассказов из нового сборника – байки, просто байки. Такое ощущение, что автор слил в «Кота» то, что не вошло в предыдущие книги. Если это новое, пора подумать о кризисе жанра. Много необязательного, «стенгазетного» даже. Вот и повторы: в одном рассказе втроем бегут от медведицы (словно гайдаевские самогонщики), в другом – втроем – от полчища крыс. Ненормативная лексика, на сей раз обильно расточаемая автором, часто коробит, и не потому что – мат, а потому что слишком уж функциональна: «для оживляжу».
Роман симпатичнее. В рассказах Покровский и раньше не позволял себе щеголять образованностью. В романе – можно, ибо повествует нам в данном случае кот, довольно ученый. «Повествует» громко сказано – поток сознания кошачьего, полив, болтовня. Знаток Лейбница и всего на свете в шестнадцатой главе попадает на подводную лодку. Спец по человековедению. Установил информационный контакт с крысами и Духом корабля; на глаза подводников предпочитает не показываться. От прочих литературных собратьев по животному царству (вроде рассудительного фокстерьера Саши Черного или Шарика, до того как он стал Шариковым) его отличает не только среда обитания, но и кошмар перспективы. Будет съеден голодными моряками после того, как лодка потерпит аварию. Сначала смешно, потом не до смеха. Вот здесь Покровский верен себе.
К. Э. Циолковский. «Гений среди людей»
Циолковский хотел как лучше. Это бесспорно. Прежде всего – как лучше атомам. Каждый атом он считал бессмертным существом, наделенным чувствительностью, «зачаточной способностью ощущать в зависимости от окружающей его обстановки». Когда атом в неорганическом веществе, он как бы в обмороке, как бы мертв или спит. А когда в мозгу живого организма – вот тогда он чувствует себя хорошо. Чем совершеннее организм, тем лучше атому. Циолковский тосковал о совершенстве. Цель совершенных существ – «в поддержке блаженства Вселенной». «Мы должны все превратить в совершенство».
А для этого избавиться от несовершенного. Крыс и волков и тому подобного… «Не должно быть в мире несознательных животных, но и их нужно не убивать, а изоляцией полов или другими безболезненными способами остановить их размножение».
Все поразительно – о чем бы он ни писал. Например, о том, что совершенный человек будущего не будет унижать себя половыми актами. Что оплодотворять жен должны не женихи, а «отборные мужчины-производители». О том, что совершенное существо, «выработанное тысячами лет искусственного подбора (как сахарная свекла), с одним головным мозгом и его проводами не будет так сильно страдать, как теперешние люди».
Читать Циолковского – занятие преувлекательнейшее. На тех, кто привык полагать, что Константина Эдуардовича занимали вопросы исключительно ракетодинамики, книга произведет ошарашивающее впечатление.
