Елена Вернер - Купальская ночь
Катя не верила в зиму. Все твердило ей о том, что в этом году зима не наступит. Вода так же блестела в реке и высыхала – выплеснувшись из ведра на асфальт, кузнечики цыкали в дурманящей полыни, по палисадникам цвели рослые знойные мальвы и «коврики»-портулаки, а по окрестным полям вовсю полыхали подсолнухи, вертя за солнцем тяжелыми наивными головами.
Утром, по пути к умывальнику, она сделала крюк и заглянула в их с Костей почтовый ящик. Сегодня там лежала морковка с тремя отростками, у которой Костина рука перочинным ножом вырезала умильную мордочку. Катя захихикали, чувствуя, что такое приветствие куда замечательнее любого «доброго утра». Сразу после завтрака она, не в силах дождаться обеденного перерыва, села на велик и покатила на рынок, в автомастерскую, пожелать ответного доброго утра. Старый расхлябанный велосипед, несмотря на Костины самоотверженные попытки, трещал и скрипел. Бросив его у металлических ворот ангара, она осторожно заглянула внутрь – разведать обстановку.
Сначала ей показалось, что в мастерской никого нет. Жаркий воздух от нагретой железной крыши, легкий ветерок метет по пыльному полу. Прямо у входа мотоцикл – собираемый Костей в свободное время, постепенно, из разных деталей, еще не полностью готов, но уже не похож ни на один заводской. Тут до девушки донеслись голоса: Костины и еще чьи-то ноги торчали из-под облупленного, с гнутым крылом и проржавевшим бампером желтого «москвича». Катя поозиралась по сторонам, чтобы не напороться на хозяина мастерской, и подошла ближе, слушая Костин баритон, отдающий эхом под днищем.
– Ключ на девятнадцать дай. Да не этот, вон тот… Вот смотри, тут подтягиваешь – видишь? Давай сам. Защиту вообще поменять бы не мешало…
– Поржавело все на́сквозь, – вторым парнем под машиной оказался Степа.
Катя стояла над Костиными ногами в шлепанцах и разглядывала их с улыбкой. Длинные крепкие ступни, одна все еще подмотанная бинтом. Вторые пальцы (на руках они назывались бы указательными) длиннее, чем большие, с короткими черными волосками на фалангах. Катя присела на корточки и легонько пощекотала у правой Костиной лодыжки. Реакция последовала мгновенно, левая нога вместе со шлепанцем стала чесать правую. Катя уткнулась губами в коленки, чтобы не засмеяться, выждала время, и пощекотала – теперь уже левую лодыжку. Нога дернулась – он хотел почесать ее рукой, но помешала груда металла на домкрате, нависшая над ним.
– Да что ж такое, – страдальчески пробормотал Костя и вылез из-под машины. Увидев девушку, он просиял, но тут же покосился на вторую пару ног, все еще торчавшую под бампером. Выразительно приложил палец к губам и, когда Катя понятливо кивнула, притянул ее к себе и принялся целовать.
– Ты бы ее хоть поднял. А то я ее ноги тоже вижу, не слепой… – раздалось недовольное высказывание под «москвичом», и оттуда вылез растрепанный Степа. В руке у него был ключ, а на лбу смазанное пятно грязи. – Здоро́во.
– Ты всегда так рад меня видеть, – насмешливо сощурилась Катя. Но поскольку паренек ничего не ответил, потянулась к Косте:
– Как твоя нога?
– Чешется.
– Значит, заживает, – и оба они фыркнули одним им понятной шутке. Не замечая, как мгновенно это разозлило Степу.
Отсмеявшись, Катя добавила:
– Мама тебе привет передавала.
– Спасибо, – кивнул Костя.
С мрачным лицом Степа стал раздраженно оттирать руки, потом швырнул тряпку в открытый капот:
– Знакомишься с ее родителями? Что, уже пора? – и он с оскорбительным причмокиванием нарочито оглядел Катину талию. От неожиданности и такой красноречивой пошлости Кате кровь бросилась в голову.
– Рот-то свой закрой… – тихо предложил Костя.
– А то что? – запальчиво откликнулся парнишка, подходя к нему ближе, выпячивая грудь и стараясь быть выше ростом, чтобы сровняться с более рослым братом. – Опять бить будешь?
Катя влезла между ними, разводя обоих в разные стороны.
– Так, а ну выдохнули! Брейк.
Костя поймал ее руку и прижал к груди, отводя подальше.
– Ссыкло ты, Степа, – Костя вдруг улыбнулся расслабленно. – Задираешься, чуть ли не колесом тут ходишь перед Катей, а чуть что – сразу ныть. Конечно, я ж с тебя три шкуры спускаю, кожа вон лоскутами висит, живого места не найти… Да, Степ? Так или не так? Правду я говорю? А, Степ?
– Да пошел ты… – буркнул он и направился к двери, гордо сунув руки в карманы.
– Сам иди, – вдогонку отозвался Костя беззлобно, как от мухи отмахнулся. – Только когда кого другого посылать будешь, зубов не досчитаешься. Понял меня?
– Ладно тебе, – шепнула ему Катя, решив выступить миротворцем. – Пусть… Через пару лет подрастет, сам разберется, что к чему.
Степу при этих словах как будто пришпорили. Он вскинулся весь, брызжа слюной:
– А ты-то вообще что знаешь? Ты же курица-курортница! Думаешь, понимаешь что-то? Думаешь, взрослая, раз с ним по кустам шастаешь, да? Выискалась взрослая, тоже мне!
Костя в два рысьих прыжка настиг Степу и, схватив его за грудки, с грохотом припечатал в металлическую дверь.
– Когда мы целовались, что-то ты не была взрослой! – почти выкрикнул Степа в Катину сторону, не обращая внимания на хватку брата. Которая тут же после этих слов и ослабла.
– Мы не целовались! – задохнулась Катя в негодовании.
– Правильно. Это ты меня целовала, – и Степа осклабился, продолжая юродствовать. – А ему-то не сказала, видать?
Костя тряхнул его так, что чуть дух не вышиб. И отшвырнул в сторону, рявкнув:
– Пошел отсюда!
Степа чудом удержался на ногах, попятился и исчез за дверью.
– Я его поцеловала. Это правда. – Катя говорила твердо и тихо, глядя Косте прямо в глаза, хотя это требовало усилий. У него стал такой страшный взгляд. Не злой. Не свирепый, наоборот – отстраненный, незнакомый. Непонятно-бирюзовые глаза, которые могли бы лучиться теплом, сейчас заиндевели.
– Потому что он меня заставил, – пояснила она и положила ладонь на его запястье. Костя мягко высвободился:
– Ты не обязана отчитываться.
– Я не отчитываюсь, я объясняю.
– Понятно, – кивнул Костя. Он прошелся взад-вперед по ангару, поднял с пола какой-то винтик, покрутил в руках с недоуменным видом, словно видел впервые в жизни. Отнес к стоящему у стены стеллажу с коробками, коробами и ящиками. Долго раздумывал, потом кинул винтик в один из них и продолжил бессмысленно скользить взглядом по полкам.
Катя вздохнула:
– Я узнала, что ты в милиции.
Костя стоял к ней спиной, но она все равно заметила, как он напрягся, как закостенела его шея, через завиток каштановых волос переходящая в затылок.
– Мне сказали, что ты побил в школе окна и залез в библиотеку, но я… мне показалось, что ты не можешь этого сделать. Вернее, можешь, конечно, но не стал бы, потому что… просто не стал бы. А потом я догадалась, что это Степа. И побежала к нему. А он все подтвердил и поставил условие – я его целую, а он идет в милицию и во всем признается, – она снова вздохнула, уже тяжелее. – Так мы… и поступили.
– И меня выпустили, – закончил Костя. – А потом мы пошли в парк, и теперь уже я тебя целовал.
– Да.
Он вдруг сорвался с места, почти бегом пересек мастерскую и заскочил верхом на мотоцикл.
– Костя! Подожди!
Мотоцикл свирепо взревел, Костя сжал газ и рванул с места прямо в открытые ворота.
– Костя! – Катя кричала во всю силу легких, отчаянно, но он не оглянулся. Девушка выскочила по еще пылящей дороге, прыгнула на велосипед и что есть мочи принялась крутить педали. Мотоцикл удалялся, так что она не могла долго преследовать его. Но Катя словно не понимала этого. Она крутила педали, пока каретка не сломалась окончательно, и тогда на полном ходу кубарем слетела в бурьян за обочиной. Когда она вылезла, пытаясь оттереть грязь, кровь и зелень травы с колен и локтей, внешний ее вид полностью соответствовал внутренним руинам. Так она впервые узнала, что Костин мотоцикл готов. Что Костя и она, оказывается, не слиты воедино на всю жизнь. И что он может просто так исчезнуть, оставив вместо себя столб пыли.
Велосипед она кинула в ограде, даже не удосужившись затащить в сарай. Это было уже не средство передвижения, а бесполезная израненная груда металла, и только правила приличия помешали ей бросить его посреди поселка. Не заходя в дом и не показываясь на глаза матери, она залезла в летний душ, задернула веселенькую клеенчатую занавеску и открутила ржавый вентиль. Вода сочилась слабой струей самотека, очень горячая, щипала порезы и царапины. И глаза.
Она не сразу пришла домой. Сначала дотащила велосипед до калитки Костиного дома, прислушалась. Где-то в глубине души она опасалась за Степу. Хоть Костя и казался ей мирным и спокойным человеком, такого взгляда, как сегодня, она у него еще не видела – и боялась, что с братом дело дойдет до кулаков. В конце концов, кто их разберет, мужчин. Вроде бы понятные и прямые, но их слова и поступки кажутся подчас такими необъяснимыми! Совершенно некстати вспомнилась разбитая Костей Степина губа. Зачем он тогда ударил брата? Узнал, что тот залез в библиотеку. Но, сказать честно, не такая уж большая это беда по поселковым меркам – разбить в школе окно. Кто не делал чего-то подобного? Только самые правильные. Судя по рассказам, которые то и дело всплывали в речи Маркела, Вани Астапенко или самого Кости, эти ребята правильными не были. И разбитые стекла, и сломанные соседские груши, и прятки от ночного сторожа на территории фабрики – много было всякого в истории их компании. Значит, дело не в библиотечном окне. Вдруг Катя заподозрила, что Костя ударил Степу из ревности. Он понял, что паренек влюблен в Катю, и решил сразу показать, кто тут главный. Но сама эта мысль так не вязалась с образом Кости, который уже радужно сложился в ее душе, что Катя стала сама не своя от этих подозрений. И сомнений. И чем дальше она брела по Прясленю, тем больше сомнений шевелилось в ее голове. Ей чудилось, что Костя более незнаком ей, чем случайный прохожий.
