Маргарита Хемлин - Искальщик
А Лазарь вам дурной, а Лазарь и знать ничего про это не знает. Лазаря ж можно и ногами дубасить, и ногтями драть.
Да.
Вернусь.
Погребной совсем перестал меня видеть. И говорить перестал. А начал ногами сгребать рассыпанное, причем в общую кучу. Шарканет правой ногой – и постоит. Шарканет левой – опять постоит. Вроде по-хозяйски прикидывает, как бы так бы, чтоб получше замесить…
А потом повернулся и приказал вроде командира на расстреле:
– Сюда иди, зараза! Щас жрать будешь!
Конечно, я не сдвинулся.
Погребной широким шагом приблизился ко мне и пиханул в нужном ему направлении.
Я взял и упал. Рассчитал, что для Погребного это будет большая неожиданность. Он же наладился на свое. А тут я с своим. Падать мне было не больно – бушлат и прочая одежда. Главное – чтоб не на живот, чтоб не обнаружить оружие.
Значит, упал я сначала набок, потом на спину откинулся, распялил ноги и руки на всю широту. Лежу, притих насмерть.
Погребной сначала не поддался:
– Шо, Лазарь, ноги уже не держат?
От меня – только тишина.
– Отвечать!
И мне прямо в нос сивухой своей. Тьфу!
Потом рука Погребного трепанула меня по щеке.
Я вроде трошки очнулся.
– Голова-а-а-а-а…
То есть даю сигнал, что у меня получилось сильное ранение.
Погребной сказал:
– Не рыпайся! Я щас.
По шагам я понял, что Погребной двинулся с комнаты.
Между прочим, у меня уже родился смелый план заполучения кольца. То есть я уже падал – с планом.
Скажу прямо, я не собирался забирать лишнее. В ту минуту я мог хватануть и кольцо, и все. Но такой поступок не закончил бы историю, а наоборот. А мне дозарезу нужен был конец хоть в чем.
Погребной вернулся в комнату. Я не подал ни звука и тем более не шелохнулся.
Погребной подошел, сел возле меня прямо на пол и положил холодную мокрую тряпку на мой лоб.
– Ну от! Щас все будет!
Для порядка я вытерпел три секунды и вроде очнулся.
– А-а-а-а…
– И хорошо, Лазарь! Очухивайся уже! Хватить валяться!
В голосе Погребного услышалось человеческое. Для закрепления достигнутого я опять застонал, так-сяк вывернулся и встал на карачки. Погребной ответил на мои успехи смехом.
Без внимания на Погребного, как и положено тяжко раненому, который не сильно понимает себя и остальное, я на карачках трошки подвинулся. Сторонний не поймет, а я, между прочим, подвинулся к своей цели. Потом напоказ свалился боком на обсмоктанные бычки и на клад. Причем я еще в приближении хорошо рассмотрел, что там имелось. На столе в горке не рассмотрел, а тут рассмотрел. Четыре кольца – два гладких, два с камушками, причем сделанные на разный манер, три николашкиных червонца и три империала.
На это богатствичко вместе с папиросной мерзо́той и тарелочным крошевом я и гепнулся животом вверх. Дрыгаю руками и ногами, выгибаюсь, аж выкручиваюсь, пускаю слюну и закатываю бе́льки под самый лоб.
Я такое не по разу видел в больнице, при Рувиме. Падучая – страшное дело для того, кто пока не привычный. А в падучей же еще и штаны мочат. Я и это наметил для достижения своей цели. И намеченное выполнил. Некрасиво и для себя, и для наблюдающего человека. Только ж я сейчас не нанимался показывать красоту.
Погребной уже не смеялся.
Кинулся ко мне:
– Ты это шо надумал, хлопец? Ты шо, падучий?
Я продолжал то же самое, что уже начал. Особенно старался руками. Вроде барахтаюсь на воде, стремлюсь перевернуться на живот, а все напрасно. Это для Погребного – напрасно, а для себя с пользой. Получалось, что больной в забытьи разворошивал все, на чем лежал, вплоть до того, что рядом стояло или висело-свешивалось. Стул упал, а я его еще и ногой достал. Край скатерти захватил – кисточки шелковые зажал и на себя, на себя.
– От же, Боже! Щас-щас-щас!
Погребной скакнул до окна, рванул, раздался скрежет, стеклянный бой, а потом его крик:
– Люди! Кто там есть! Доктора надо! Хлопец в падучей кончается!
А уже ж вечер. Люди по домам. Люди ж наученные, уши у них давно позаложены как следует.
Погребной это, конечно, понял.
Наклонился надо мной, вроде на поле боя – утешить умирающего бойца.
А я к этой минуте специально подаю новые признаки – в хорошую сторону. Мне ж тут настоящий доктор ни к чему.
– О-о-о-о… В-в-оду дайте! Ч-ч-чая сладкого! П-п-помогите!
– Щас-щас!
Погребной полетел в кухню.
Раздался звук воды с водопровода. И тут я завершил задуманное. Схватил знакомое кольцо и сунул в внутренний карман бушлата. Конечно, мелькнула мысль – проглотить, как и было нечаянно подсказано Погребным. Но я удержался по причине остроты камней.
В целом же я рассуждал так. Погребной явился свидетелем приступа болезни, который наступил из-за жизненного удара – смерти Розалии Семеновны Голуб. А что именно Погребной про меня и мое поведение думал, это к приступу не касается. Болезнь есть болезнь. И между прочим, Рувим, который меня, ясное, кому надо будет, дело, лечил, это подтвердит, причем как миленький.
Конечно, товарищ Погребной будет искать, куда что позакатилось на его глазах. И под диваном огроменным с черной кожаной покрышкой поищет. Было дело, Розкин платок за спинку завалился, вдвоем надрывались, двигали. Между прочим, там, возле стенки пол щелястый, плинтус плохой. Я специально под диван червончик аккуратненько подсунул, чтоб нашелся для примера. И под шкафом резным орехового дерева, неподъемным, несдвижимым, с хорошей посудой, поищет. И под толстенным креслом с высоченной спинкой – в салфеточках и цветочках – поищет. И по всем усюдам поищет. И найдет товарищ Погребной, обязательно! А что не найдет, про то пожалеет, а на меня не подумает.
Да.
Ну, чтоб опять же не мусолить, скажу – так и получилось.
А последние слова товарища Погребного мне были:
– Ты, Лазарь, на меня зла не держи. Я Розу сильно любил. И она меня сильно любила. Мы ж пожениться хотели! Она ж с моим дитем ходила. Так и на тот свет пошла!.. Сам понимать должен, не маленький. А что ты непутящий – я своих слов назад не забираю. Ты это знай и помни. Уматуй! И шоб я тебя не видел! И на похороны не приходи. Убью.
Погребной сказал последнее с душой, как про выношенное. И я это учел.
И прочее учел.
Розка нарисовалась мне в словах Погребного не в очень красивом виде. Конечно, не так мечталось, не так ждалось и надеялось. Я ж думал, что мы с ней. А на свету оказалось – я при ней. Причем с терпежом с ее стороны.
Да…
Но я пошел дальше.
Я шел в мокром. Не время было переодеваться в чистое-сухое, как поступил бы на моем месте кто-нибудь.
Холод продирал меня от и до. А я думал, что пускай, что так и получается закаленный боец. Причем про добытое кольцо я и не вспоминал. Не для того я его добывал, чтоб сюсюкать. Просто человек должен иметь ясную цель – и все. И хватит сейчас про это.
На очереди у меня стояла Дора с довеском.
У Доры светилось. Причем светилось плохо, с подвывами. Что-то там керосин в лампе вроде сбивало с нужного пути.
Я и не удивился, что дверь в хату открылась сама, я только толкнул.
На мой приветственный крик прискочившая Дора ответила без радости:
– Шо приперся?
Я, конечно, проявил вежливость:
– Здравствуйте, Дора Соломоновна! Скажу сразу, я не приперся. У меня к вам, Дора Соломоновна, накопился большой разговор. Вы только скажите, ваш жилец дома или нету?
– Нету. Уехал.
Голос у Доры был убитый, причем лицо в темноте оставалось мне еще неясным. Хоть я в этом ее лице найти особенную жизнь и не ожидал. Будем откровенны, и раньше таковой не было.
– Дора Соломоновна, вы мне разрешите войти в комнату или как?
Дора стояла поперек меня, а тут развернулась вроде куклы, аж руки мотанулись.
– Иди уже…
Я и пошел.
Как я и думал, на столе блы́мкала керосиновая лампа. А блымкала она потому, что на нее дуло с всей силы с окна. Окно почти наполовину раскрытое, я с улицы в темени не заметил. Это был мой недочет. Надо быть еще больше внимательным.
– Чего это вы окно открыли, Дора Соломоновна? Не лето ж, холод…
Я хотел еще добавить, что это не по-хозяйскому – при горячей печке.
А Дора меня обрубила:
– Душно мне. Давит с всех сторон. И не твое это дело! Садись давай, говори.
– Спасибо, Дора Соломоновна. Я сяду.
Я не только что сел. Я придвинул стул к печке, бушлат с себя скинул, рубашку на животе высмыкнул с-под тугого ремешка, револьвер расположил удобней для сидячего положения, потом заправил рубашку куда надо. И все это – перед Дорой, специально ей напоказ. Пускай поймет.
Дора смотрела на мои действия. Не скажу, чтоб с интересом. Наблюдала вроде за домашним котом или чем-то подобным.
А потом таки заговорила:
– Ты шо, Лазарь, по дороге до меня обоссався? – И засмеялась: – Ха-ха-ха-ххх! Ой, не могу! Шел-шел, перся, как я не знаю что… Аж обоссався!
