Виктория Ледерман - Первокурсница
– Ясно. А у Ольги как дела?
Ольгой я поинтересовалась вовсе не из вежливости, а с дальним прицелом. Должна же я была знать, какую стратегию разрабатывать на следующие десять дней.
– Ей продлили сессию, по болезни. Двадцать седьмого английский сдает. А сейчас на математике сидит.
Значит, раньше двадцать восьмого ее появление в санатории не ожидается, скумекала я и обрадовалась. У меня целых три дня в запасе. Три дня – это вам не час и не половина новогодней ночи. Три дня – это уже серьезно. Тут есть где развернуться.
– Может, мы куда-нибудь сходим? – закинула я удочку.
– Нет, – покачал головой Геныч. – Я жду Ольгу. Она еще плохо себя чувствует.
– Ну, тогда вечером, – не сдавалась я. – Позвони мне после восьми. Теперь у меня нет никаких дел… и детей.
Он замялся:
– Не могу, извини. Я должен гулять с собакой. Родителей сегодня нет, а Полька наотрез отказывается.
Конечно, это была важная причина, я на своей шкуре прочувствовала, и Полька правильно делает, что отказывается. Но что-то мне не понравилось в его уклончивом ответе. Кто хочет, тот ищет возможность, а кто не хочет, изобретает причину. Может, конечно, он и не изобретал ее, но и не стремился найти возможность. Нужно было на этом остановиться, распрощаться, ночью старательно все обдумать, а с завтрашнего дня начать сокрушительные боевые действия. Но я не смогла затормозить, и меня понесло. Видимо, растратила весь стратегический запас сдержанности и истрепала остатки нервных клеток за последние месяцы.
– А когда ты позвонишь? – спросила я.
Геныч не ответил. На его лице появилась вымученная виноватая улыбка.
– Гена, – проникновенно произнесла я, дотронувшись до его руки, – скажи честно, ты что, уже не хочешь встретиться со мной?
Он долго и сосредоточенно изучал содержимое своего стакана. Но и по красноречивому молчанию все стало предельно ясно. Он передумал. Я его смогла разогреть, завести, но стоило вернуться Ольге, как весь мой труд пошел насмарку. Все, привет! Вернулись к отправной точке. Придется все начинать заново.
– Гена! – позвала я. Он убрал от меня руку.
– Я не могу встречаться с тобой за спиной у Ольги.
У меня отвисла челюсть. Ну надо же, какой д’Артаньян! Какие мы порядочные и честные! А когда приглашал меня покушать мороженое, наивно прикрываясь темами? Когда целовал меня и не думал, что за тонкой стенкой лежит его разлюбезная Ольга! Когда провожал меня до двери и смотрел такими глазами! А тут вдруг вспомнил про нее! Ну уж нет, дружочек, я так просто не сдамся. Я четыре месяца на тебя потратила.
Я постаралась не выдать охватившего меня отчаянья.
– Ты знаешь, я с тобой согласна. Я тоже не люблю прятаться. Это унизительно. Нужно ей все сказать, и тогда мы сможем встречаться открыто.
Теперь оторопел он. Видимо, так далеко он в своих размышлениях не заходил.
– Саша, о чем ты говоришь? – озадаченно спросил Геныч.
– Я говорю о нас с тобой.
– А разве есть «мы с тобой»?
После такого заявления даже тупица из тупиц по кличке «Здравствуй, дерево!» сообразила бы, что пора брать тайм-аут, сворачивать разговор или переводить его в шутку. Прекрасно понимая, что веду себя ужасно глупо, я продолжала хвататься за соломинку:
– Но как же так, Гена? Ведь у нас что-то было. Не приснилось же мне!
– Не приснилось, – немного смущенно согласился он, отставив наконец в сторону свой стакан. – Ты… мне нравишься. Но я не могу.
– Да почему?!
– Потому что есть Ольга. Прости, все так глупо вышло. Я не хотел тебя обижать.
Я поняла, что он сейчас уйдет, и отчаянье все же прорвалось наружу:
– Откуда ты можешь знать, что она лучше? Ты же ее ни с кем не сравнивал!
Он наклонился ко мне и проговорил, понизив голос:
– Мне не нужно ее ни с кем сравнивать. Я и так это знаю.
Затем он встал и, не прощаясь, вышел из буфета.
Я онемела. И несколько минут просидела не шевелясь перед последним пирожным на одноразовой тарелочке.
– Прикинь, он передумал! – дико заорала я, фурией врываясь к Кириллу.
– Что? – опешил тот, поднимая голову от разбросанных на столе записок, заметок, блокнотиков. – А, это ты, Сашок. Напугала до полусмерти! Что опять стряслось?
– Он целовался со мной! – возбужденно вскричала я. – А теперь передумал! Решил остаться с ней!
– Тебе водички налить? – спокойно поинтересовался Кирилл.
– Не надо. – Я, тяжело дыша, шлепнулась на диван.
С рождением моей сестры Евгении компьютер Кирилла перекочевал в гостиную. И вместе с ним переехал корреспондентский рабочий хаос со скомканными листами, разноцветными стикерами и недопитыми бокалами кофе. Теперь дед, а не Настя, вынужден был мириться с вопиющим беспорядком в комнате и щелканьем клавиатуры по ночам. Хотя именно ему сей рабочий гул был по барабану – он спокойно мог захрапеть под орущий телевизор, даже сидя в кресле.
– Передохнуть пора, – с хрустом потянулся Кирилл и поднял с пола пачку сигарет. – Сашка, поставь чайник, что-то в горле пересохло. Заодно и остынешь.
Я, пыхтя и бухтя, поплелась на кухню. Через минуту Кирилл присоединился ко мне.
– Где семейство? – удивился он, оглядывая пустую кухню.
– Ты со своей работой совсем из жизни выпал. Настя с ребенком пошла в поликлинику. Дед ее сопровождает, чтобы помочь раздевать и вещи сторожить. Я их на лестнице встретила. Они меня и пустили, – сказала я.
– Да? – рассеянно проговорил Кирилл. – Может быть. Как твои экзамены?
– Все пятерки, – уныло вздохнула я.
– Что-то не похоже. Или любовь замучила?
– Не то слово!
– Перекусить бы чего, – задумчиво поскреб в затылке Кирилл. – Что-то обеда не видно… Ты как относишься к одноразовым макаронам?
«Одноразовыми» он называл все макароны быстрого приготовления, независимо от упаковки.
– Давай, – обреченно согласилась я, уже отвыкнув привередничать. Как хорошо, что до приезда мамы остались одни сутки.
– Понимаешь, все было нормально, я его практически подцепила, и тут бац – и от ворот поворот, на ровном месте. Как вы, мужики, устроены нелогично! Ну скажи, с какого перепуга он на полпути тормознулся, а?
Я принялась яростно раздирать пакетики с макаронами и приправами, сыпать все в большой бокал и перемешивать ложкой, попутно шаг за шагом освещая вехи своей деятельности. Кирилл молча занимался собственным обедом в другом бокале и, казалось, отрешенно думал о своем.
– Ты не слушаешь! – рассердилась я, беря в руки сахарницу и запуская в нее ложку. Он повернулся и изумленно уставился в мой бокал. Я тоже опустила глаза и увидела в бокале непонятное коричневое крошево вперемешку с макаронными извилинами. Сверху белела аккуратная горка сахарного песка, только что высыпанная мной из ложки. Рядом стояла раскрытая банка кофе.
– Что это? – растерянно спросила я.
– Это два в одном, – невозмутимо сказал Кирилл. – Ты решила смешать макароны с кофе, чтобы не пачкать лишний стакан. Кипяток готов, лить?
– Нет уж, не надо!
Он взял другую пачку и сам приготовил мне быстрый обед, потом вернулся к волнующей меня теме. Я дополнила свой рассказ сегодняшним инцидентом и выжидательно уставилась на Кирилла:
– Ну, что ты думаешь?
– Честно?
– Конечно!
– Я рад, – сказал Кирилл, наматывая макароны на вилку.
– Рад?! – задохнулась я.
– Да. Во-первых, эта история мне не нравилась с самого начала. Я не стал тебя отговаривать лишь по одной причине: я давно знаю, что это бесполезно. Если ты задумала вести себя как имбецилка, тебе не втолкуешь, что это мерзко и некрасиво. Пока ты наконец не окунешься в навоз с головой, ты не поймешь, что это навоз, как бы тебя в этом ни убеждали.
Я подавленно молчала. Он умел быть беспощадным. Хорошо, что это случалось не очень часто. От такого Кирилла мне становилось не по себе.
– А во-вторых, – продолжал он, – я надеялся, что хоть этот парень поставит тебя на место. Так оно и случилось. Хоть кто-то доказал тебе, что нельзя всех мерить одной меркой и клеймить всех без разбору.
– Но… – попыталась возразить я.
– Молчи и слушай, – резко оборвал меня Кирилл. – То, что ты творишь, это ненормально. То ты куришь, то ты пьешь…
– Я не курю и не пью, – пискнула я, но Кирилл даже не услышал.
– То шляешься ночами по этим своим клубам и постоянно впутываешься в истории. Ты в пятнадцать лет связалась со взрослым женатым человеком и чуть не разбила семью…
– В шестнадцать, и ничего я не разбила.
– И слава богу! Это счастье, что он вовремя опомнился. А теперь тебе надо отобрать чужого парня. Саша! Ты как будто нарочно ищешь грязь.
– Отлично! Если так поступаю я, то это грязь. А если вы, мужики, – то это нормально. Сколько тебе было лет, когда ты увел чужую невесту? Шестнадцать? А когда сделал ей ребенка?
– Прекрати!
– Почему? Потому что тебе неприятно слушать? Все вы одинаковые! Только и видишь от вас ложь, лицемерие и предательство!
