Маша Трауб - Плюс один стул
– Интеллихэнция недобитая, – бурчала Евдокия Степановна на сватью.
Но Роза Герасимовна, уступавшая во многих вопросах, здесь была непреклонна. Если Петя опаздывал к столу, то ел холодный суп и остывшее мясо.
– Да давай подогрею, делов-то, на сковородку бросить! Два раза подогретое – еще вкуснее! – пыталась шутить Евдокия Степановна, но Роза Герасимовна отвечала гробовым молчанием. Что удивительно, баба Дуся уступала сватье и не кидалась «бросать на сковородку».
Только однажды баба Роза призналась – Петя был уже не маленьким и многое понимал.
– Не сердись на меня, – сказала она ему, устроив скандал из-за опоздания к столу, – мне так проще ориентироваться. Иначе совсем нить теряю. А так у меня хоть какие-то «столбики» есть – как говорит баба Дуся, «от забора до обеда». Жить мне так легче. График очень дисциплинирует, держит. А то ведь если лягу и расслаблюсь – все, боюсь, не встану.
Про столбики Петя не очень понял, но до него наконец дошло, что бабу Розу лучше не огорчать, раз для нее это так важно. И с тех пор ел горячую пищу.
Правда, когда он оставался на попечении бабы Дуси, то мог есть, когда ему заблагорассудится. Загулявшись с Сашкой, он всегда находил на кухне молоко, кусок хлеба и порезанную крупными ломтями колбасу – баба Дуся не утруждала себя поздними ужинами. И они с Сашкой с удовольствием наворачивали колбасу, которую вообще-то Петя не любил.
Опять же, благодаря бабушкам Петя стал всеяден – у него не было пищевых капризов. Он ел то, что дают, и все считал вкусным, потому что бабушки вечно спорили, кто лучше кормит внука, и Петя научился льстить обеим – когда баба Роза подавала ему в глубокой тарелке, поставленной на плоскую, бульон с вареным яйцом и гренками, Петя говорил, что ничего вкуснее не ел. С тем же восторгом он сообщал бабе Дусе, что ее окрошка на квасе в эмалированной миске – лучше всякого бульона. И обе бабушки были счастливы.
Наверное, умение приспосабливаться в быту позволило ему не ругаться с тетей Любой, поедая ее пироги, неизменно подгоревшие снизу. И с тем же аппетитом завтракать сырниками Елены Ивановны – неизменно сырыми внутри и такими же горелыми с одного бока. Ксюша к плите не приближалась в принципе.
Знакомство… Петя не считал себя виноватым. Он сделал все, что мог. И искренне хотел, чтобы Ксюша была довольна. Даже съездил к бабе Дусе посоветоваться.
– Была бы жива Роза, было бы легче, – сказала баба Дуся. – Одна – нет, я не справлюсь. Скажи, что болею. Не соврешь. Мне ж вставать надо, за стол садиться, памперс лишний опять же ж. Ты знаешь, сколько мои памперсы стоят? Это же никакой пенсии не хватит! Спасибо, Сережа привез много, несколько упаковок. Но я их экономлю. Мало ли, на что пригодятся. Сережа меня опять в больницу свозил – не стали они мои глаза брать. Врачей послушать, так мне два понедельника осталось. А может, я эти два понедельника зрячей хочу быть! Может, я могилу Розы хочу увидеть! – Бабуля вытерла платком глаза. И Петя вспомнил, что этот платок – бабы Розы. Точно ее – с вышитой буквой «Р».
– Ты приедешь на свадьбу? – спросил Петя.
– Буду жива – приеду. Если тебе нужно будет – из могилы встану и приеду. И Розу с собой позову. Она любит эти сборища. Ногти накрасит, нарядится… А я не люблю. Душно мне и скучно. И от людей устаю. Но ради тебя и Розы поеду. Лишь бы ты жил спокойно и хорошо.
– А папа?
– Папа? Какой папа? Он же умер давно, царствие ему небесное! Ты, Сереженька, заезжай почаще. И жене своей скажи, чтобы Петю не обижала. Как ты женщину сразу определишь, так и будет. Никто ж не требует, чтобы она любила Петю, пусть только доброй к нему будет.
Петя понял, что баба Дуся опять ушла в свой мир, где была жива сватья, где он был ее любимым зятем, который приехал повидать сына.
Надо отдать должное Сергею – что бы ни происходило в жизни, к Евдокии Степановне он приезжал регулярно. И действительно, памперсы привозил, и в больницу отвозил на консультации, и договаривался с Сашкиным отцом, чтобы траву покосил и крышу подлатал.
* * *После рождения дочек-погодок Сергей переключился на девочек, ушел в них с головой, душой, сердцем, оставив от прошлой жизни только два обязательства – заботу о теще и алименты на Петю, которые выдавал ему лично в руки, в конвертах.
Конверты Пете особенно нравились – он их коллекционировал. Кто-то из мальчишек коллекционировал монеты, а Петя – марки и отцовские конверты, которые представляли для него бо́льшую ценность, чем их содержимое. Деньги Петя отдавал бабушкам. Конверты же складывал в особую папку. По ним он мог узнать о перемещениях отца, в каких командировках тот побывал – конверты попадались из гостиниц. Иногда доставались поздравительные – от разных людей или организаций. Бумага тоже была разной – то шершавой, то коричневой, то глянцево-белой. Несколько раз Петя собирался выбросить папку, но рука не поднималась. В этом он был похож на бабу Дусю, которая хранила вещи и цеплялась за них, пока были силы.
Петя не спрашивал, почему отец передает деньги ему лично, а не отдает бабушкам, например. Его это не интересовало. Он не знал даже суммы, которую отец выдает на его содержание. Не было у него и ревности к отцу, когда тот в редких телефонных разговорах – с упоением, брызгая слюной от восторга, рассказывал Пете о том, какое это счастье – стать отцом девочек. А уж тем более двух! Это же совсем другие чувства! Не то что с Петей!
Пете нравилось, что отец считает его взрослым и разговаривает с ним на равных. Но он не знал, как реагировать на рассказы о сестрах – ему было все равно. Даже слово «сестра» казалось ему не очень понятным и уж тем более не близким. Сестры были условными, точнее сводными, Петя встречался с ними только потому, что на этом настаивал отец. Тетя Марина перестала «быть с ним доброй» – в его визитах она видела только дополнительную нагрузку: надо встать, приготовить ужин, поставить тарелки, помыть, убрать. А еще дочки. И Петя прекрасно чувствовал, что его стали «терпеть». Постепенно его поездки к отцу свелись на нет сами собой. То девочки болели, естественно, дружно, то Петя ходил с простудой и мог заразить малышек, то плохо себя чувствовала тетя Марина, то Сергея сражал кишечный грипп. Предлоги не нужно было и искать – к облегчению Пети, который решил для себя, что тот отец, который отец, сын любимой бабы Розы, – это один человек. А вот этот мужчина, который пополняет его коллекцию конвертов, – другой. И когда Петя разделил у себя в голове этих мужчин, ему даже стало легче. И он уже без раздражения слушал рассказы о том, как его сестры одна за другой переболели ветрянкой, как Сергей заразился от маленького Пети свинкой и болел очень тяжело. Петя даже передавал пожелания скорейшего выздоровления тете Марине, которая слегла с низким давлением.
– Забей, – наставлял его Сашка. И Петя, как мог, «забивал».
Опять же благодаря Сашке Петя научился подворовывать, хотя Сашка убедил его в том, что это не воровство.
– Дурак! Вот бы мне так! – хмыкнул Сашка, когда Петя рассказал ему о новом необычном конверте с гербом, в котором отец передал алименты.
– Почему – дурак? – обиделся Петя, расстроившись, что друг не оценил новый экземпляр в его коллекции – конверт из Тулы, откуда, по всей видимости, недавно вернулся отец.
– Он дает деньги – правильно? – учил Сашка. – На тебя, правильно? Так возьми себе мелкую бумажку, никто и не заметит. А если спросят, то скажешь, что так и было. Все же знают, что тебе деньги до фонаря. Никто на тебя и не подумает. Решат, что батя твой недоложил. Так пользуйся. Скопи и купи что хочешь. Или трать сам. Если не сможешь, я твои бабки быстро найду, куда деть! – хохотнул Сашка.
Петя промолчал. Он как раз думал о том, что хотел бы, чтобы у него было, как у Сашки – с вечно пьяным, но безотказным дядькой, заполошной, скандальной, но доброй мамой и отцом, который мог отвесить подзатыльник, а потом дать покататься на машине. Настоящей. «Шестерке». И за руль посадить. Орать матом, что путает педали, но учить. Петя очень хотел, чтобы у него были такие же родители. И пусть они скандалят, вопят на всю деревню, но будут вместе.
Петя решился и вытащил из конверта самую мелкую купюру, как учил Сашка. Его накрыли такая паника, страх и стыд, что неожиданно появилась диарея. Баба Дуся сначала грешила на недостаточно спелые сливы, потом на воду из колодца, потом на масло, которое горчило. Петя сидел в туалете, худел на глазах, отказывался от еды и невыносимо страдал. Баба Дуся, перепугавшись не на шутку, позвонила сватье и «во всем призналась» – и про зеленые еще сливы рассказала, и про воду, которая стала попахивать, и даже про масло, купленное по бросовой цене. Роза Герасимовна приехала и забрала Петю в город на обследование. Евдокия Степановна не находила себе места – довела ребенка до кровавого поноса! И не спала, вспоминая, что такого съел внук, чего не ела она. И Розе сказала:
– Да ведь мы одинаковое с ним ели и пили!
