Николай Удальцов - Дорога во все ненастья. Брак (сборник)

– Исхудал ты весь, Петька. На лице одни глаза да нос.

Петь, брось ты переживать из нас, баб. Относись ко всему философски – ты, ведь, интеллигент.

– Интеллигенции у нас нет.

– Интеллигенции нет, – проговорила Анастасия, глядя на Петра, – А интеллигенты остались.

– Остались, – вздохнул Петр, – Чем больше в обществе интеллигентов, тем меньше у общества непонимания то, что оно недополучает.

– Если в желудке болит, то тебе поможет обычный гастал или но-шпа.

– Поможет, – согласился Петр, хотя и не поверил в это.

– А я могу тебе чем-нибудь помочь?

– Не знаю. Может, мы это… – Петр прервал фразу, подыскивая подходящее слово.

– Знаешь, Петя, ты не суди ее.

Женщина – это ведь, божья тварь… А, мы «это», у тебя или у меня?

– Пойдем в лес.

– Давай. Только возьми какой-нибудь плед.

Петр зашел домой и взял плед и бутылку сухого вина из бара. С тех пор, как он бросил пить – вино в его доме было всегда.

Когда он пил – вино в его доме случалось часто, так, что, в этом смысле, почти ничего не изменилось.

Только теперь в его доме было хорошее вино…

…Через пол часа, они вдвоем, написали очередную первую главу в истории человечества.

А еще через некоторое время, расслабившийся, но уже уравнявший дыхание Петр, смотрел на обнаженное, загорелое тело Анастасии, сидевшей на коленях и пившей вино прямо из горлышка.

И на то, как лучи солнца, отражавшиеся и преломлявшиеся в линзе из виноградной лозы, сверкали на голубизне неба.

– Ты молодец, Петька. Хорошо, что вино взял.

– Я лимон забыл.

Анастасия прошлась глазами по телу художника от пальцев ног до макушки, задержав взгляд где-то посередине, полукавничала искринкой зрачков:

– Ничего. Я найду себе что-нибудь кисленькое.

– Тогда, мне будет сладко, – еще успел подумать Петр, магелланствуя в удовольствие…

…По поводу того, является ли женщина «Божьей тварью», Петр как-то спросил у батюшки из Гребневской церкви:

– А, может, женщина – это, все-таки, создание дьявола?

Батюшка задумался о чем-то своем – и Петру показалось, что седовласый человек в долготерпеливой одежде что-то вспомнил – а потом ответил:

– Не каждая…

А еще через некоторое время, он добавил:

– Все равно, Бог любит людей независимо от их достоинств или недостатков, – и Петру ничего не оставалось, кроме как вздохнуть:

– Тогда, у нас с Ним возникают одинаковые проблемы…

…Анастасия оказалась права.

Гастал помог.

Хотя и только на время…

Она

…Любовь зреет в любви…

Ленина любовь к Владимиру как-то не вызревала. И до счастья, почему-то, не доживалось.

…Выйдя замуж, Лена, как будто и не села в поезд, а попала в зал ожидания на станции, на которой забыли вывесить расписание движения.

И было не понятно – ходят ли вообще, поезда по тому пути, на котором находится эта станция.

А если ходят, то не известно – какова цель их маршрута.

Куда ведет эта дорога?

Предвидеть то, как сложится ее жизнь с новым мужем, она не могла.

Не хватало воображения.

И это было не ее проблемой, а общечеловеческой.

Воображения людям всегда хватает только на то, чтобы выдумать лучшее, а не на то, чтобы представить все так, как станет на самом деле.

Видимо, это происходит оттого, что воображение – это защита от судьбы, а не нападение на нее…

…Лена готовила мужу завтрак на кухне.

Думать о том, кому бы она предпочла жарить яичницу, ей не хотелось, а, может, она уже боялась.

Или, просто торопилась на работу.

Муж в это время еще лежал в постели.

Из них двоих, на работу нужно было торопиться только ей.

Так уж вышло, что ее муж жил проще.

Не то, чтобы Владимир, муж Лены, был пьяницей, лентяем или ничего не умел – просто он был никем.

И ему за это – не было стыдно.

В стране, гордившейся тем, что ее, пока не граждане, но еще жители, любят и умеют работать, таких людей было пруд пруди. И не то, чтобы Лена стыдилась своего мужа – просто, ей нечем было в нем гордиться.

Хотя и поняла она это не сразу…

…Лена и Владимир познакомились давно.

Еще когда-то, много лет назад, их познакомил ее первый муж.

Тогда впечатление от Владимира у нее оказалось никаким. Одно удивило ее – в доме Владимира не было ни одной книги.

Это неприятно поразило Лену.

Она подумала:

– С кем же дружит мой муж?

Случай правил случайностью, но Лена этого не заметила.

И теперь, это воспоминание она старалась отогнать от себя.

Или, себя отогнать от этих воспоминаний.

– «У меня все хорошо. Муж меня любит – это главное», – за этими словами, как за покосившимся заборчиком, Лена пряталась, ощущая, до поры, до времени, комфорт, граничащий с оправданием.

Не признаваясь себе в том, что это оправдательный приговор.

Без права апелляции.

Правда удобряла ложь, и ложь росла.

И, конечно, Лене не приходила в голову мысль о том, что человек, не читающий книг, никогда не научится любить. Он просто не знает – с чего нужно начинать учиться этому.

Самое сложное в душе – осознать то, что происходит с ней на самом деле. Лена вступила в рыночные отношения со своей памятью, и память, пользуясь своей монополией, поставляла ей все подряд, не позволяя торговаться и отбрасывать нежелаемое.

Впрочем, Лена об этом не думала, хотя, уже позже, придя на работу после очередного разноса, устроенного мужем, она сказала Лике:

– А, может, любви просто нет?

Ведь многие ее никогда не видели, – и Лика ответила, пожимая плечами:

– Многие не видели Тихого океана.

Это не значит, что его нет.

– А, что, для того, чтобы жить с человеком, его необходимо любить? – спросила Лику Лена.

– Наверное, я должна тебе ответить, что обязательно.

Но, скорее всего – это не правда.

Вот, что я знаю точно, так это то, что с любимым жить лучше.

Да и вообще, Ленка, брак без любви – идея пошлая.

На самом деле, проблема Лены оказалась куда проще – им с Владимиром просто не о чем было разговаривать…

…Не то, чтобы Петр много знал или как-то особенно интересно рассказывал, но у него хоть бардак в голове был.

И из этого бардака он время от времени извлекал что-то.

Как оказалось – на все случаи жизни.

В ее доме висели картины Петра. И, когда Лена обмолвилась Владимиру об этом, тот, через некоторое время, принес в их новую, но, почему-то, остававшуюся, все-таки, его, Владимира, квартиру из магазина репродукцию Шишкинского «Утра в сосновом бору». В раме из сергиев-посадского багета: – У тебя висели картины неизвестного художника, а у нас будет висеть классика…

С культурой трудно бороться, но легко воевать.

– Петр Габбеличев известный художник, – хотела сказать Лена, но промолчала всю свою фразу, – Просто ты его не знаешь.

В то время, она еще не боялась мужа, а промолчала потому, что вспомнила разговор с Петром:

– …Знаешь, живой классик, мы сегодня на работе о Сальвадоре Дали разговаривали, а мне и сказать было нечего. Не про «Трех медведей» же говорить, – Лена накрывала на стол на кухне, а Петр сидел на маленьком диванчике и ничего не делал.

Чисто семейная фаза.

Петр улыбнулся и сказал:

– «Три медведя» – тоже занятная вещь.

– Что в них занятного? Даже тот, кто ничего не знает о картинах, знает этих медведей по конфетам.

– Многие не знают главного.

– Перестань, классик, Шишкина знают все.

– А трех медведей написал не Шишкин.

– Как – не Шишкин?

– Трех медведей написал Савицкий. Шишкин написал только сосновый бор.

Когда картина была окончена, Шишкин предложил Савицкому выставить картину под двумя фамилиями, но Савицкий – может, нуждался, а может, просто пил – попросил побольше денег, и разрешил Шишкину выставить картину под одной фамилией.

Вообще, с цифрой три в искусстве связано много интересных моментов.

Например, на самой большой картине в Третьяковской галерее, «Явление Христа народу», у левых трех рабов отражение набедренных повязок отличается по цвету от самих повязок.

И, поэтому, ясно, что картина, писавшаяся двадцать пять лет, не дописана.

Хотя я думаю, что Иванов просто не обратил на эту деталь внимания.

– Все загадки, классик?

– Нет.

В Пушкинском музее на гравюре Рембрандта «Три распятых» никто не может найти третьего распятого.

– И где же он?

– Эта гравюра изображает вид глазами одного из распятых.

И третьего, естественно, на ней нет.

– Отлично, – улыбнулась Лена, – Теперь, если зайдет разговор о картинах – скажу, что ты меня просветил.

А-то, все мужья моих подруг, только о футболе и хоккее.

– Да? – Петр, улыбнувшись, посмотрел на Лену, – Тогда, скажи подругам – пусть узнают у мужей: кто изобрел канадский хоккей, и с какого расстояния бьется одиннадцатиметровый в футболе?

– Канадский хоккей? Конечно, канадцы.

– Нет, – Петр продолжал улыбаться, – Канадский хоккей изобрели англичане. И английские колониальные офицеры привезли его в Канаду.

– А одиннадцатиметровый-то, что?

– На самом деле – это двенадцатиярдовый штрафной.