Ирина Щеглова - Йоха
– Он простил нас, – сказал кто-то, глядя в умытое небо.
Глава 72. Лирическое отступление
Скрипят оглобли у подводы, Во лбу у лошади звезда. ы расстаемся не на годы, Мы расстаемся навсегда…
(С. Коленбет «Сахар» )
Путь-дорога длинная, песня бесконечная… Что, узнали? В России, судари мои, живем: родились, выросли, впитали в себя эту громадность, со всеми желтыми нивами и бескрайними просторами. Господи! Ну какие мы мерчендайзеры?! Это же смешно! У нас кровь течет по-другому.
Глава 73. Сенька, Сенька, Анька
Допекла-таки Наташка Сеньку. Первое время после своей отставки он еще пытался как-то неуклюже за ней ухаживать, но когда понял, что все, надоел, закрылся в себе, ушел в какую-то другую, никому не ведомую жизнь.
Он обитал в мебельной мастерской. Днем работал, ночью же снимал с петель двери, укладывал на пыльный пол, ложился, рюкзак под голову, и пытался забыться.
Он что-то делал: ходил, ел, спал; но как-то очень особенно, нерегулярно, что ли. Излюбленным местом отдыха у него стало метро. Он садился на кольцевой и только так, среди людей, мог отключиться на несколько часов.
Он иногда появлялся у своих друзей, разбросанных теперь по всему городу. Но и с ними он не находил успокоения, они не хотели страдать вместе с ним.
В конце января он уехал к матери.
Он вернулся весной, почти прежним. Только теперь он не был столь наивным и мало писал. Он стал деятельным. Устроился на работу дворником, выбил себе служебную комнату, поступил в институт…
Она сидела на «черной лестнице» маленького особнячка на Покровке и ждала.
Она сидела так уже давно, обняв подтянутые к подбородку колени. Его не было. Дверь в некогда купеческую, а нынче дворницкую квартиру оставалась закрытой. Ей ничего не оставалось, как тихонько ругать себя за унижение, за бесцельно проведенное время и за собственную глупость. Ради чего? Все ради того, чтобы просидеть с ним целый вечер на древней кухне, послушать его голос или ходить за ним по каким-то тусовочным квартирам, мыть чью-то грязную посуду, оставшуюся от прежних посетителей…
А он все не приходил.
– Да где его носит! Черт возьми! – вслух крикнула она и опять, вытянув шею, прислушивалась к звукам шагов во дворе. Ничего не услышав, снова погружалась в себя, в свои воспоминания.
Помнилась, почему-то, забытая у него роза, которую ей кто-то подарил… Кто? Неважно! Она терзала эту розу, ожидая его прихода, у памятника на Чистых Прудах, а потом были какие-то люди, его друзья… И все в ее жизни теперь стало только его, а от себя ничего не осталось, только вот эти мысли, тоже о нем…
На редких лекциях, куда ее иногда заносило, она писала письма, адресованные ему. Письма, письма…
Кто-то пригласил ее на квартирник. Веня Д`ркин приехал в Москву, и его удалось заполучить хозяевам этой злополучной дворницкой. Она хорошо помнила тот вечер:
Сенька проводит одного человека бесплатно.
А Веня любил портвейн, и они с подружкой купили бутылку, но за билет все равно пришлось заплатить… Портвейн выпили сами, после концерта, в скверике.
Был еще длинный поход: метро, троллейбус, идущий бесконечно, и блуждание по темным дворам. Она была не рада, что согласилась: слишком уж все это непонятно, подозрительно даже. Целью этого путешествия оказался подвал унылого пятиэтажного дома на задворках Москвы. «Может, уйти?» – но уйти было как-то неловко.
Подвал оказался не подвалом, а мастерской художника. Там она познакомилась с его друзьями. Она в основном молчала, сидела на подоконнике, натянув свитер на колени. И еще: когда уходила, засмотрелась на красный спальник и Сеньку, сидящего на нем, он болтал по телефону… Тогда-то все и началось? Возможно, быть может…
Потом был котенок – Веня, которого она принесла в «Мневники» (так окрестили мастерскую ее обитатели). Котенка она представила как приблудного, на самом деле он был отпрыском ее кошки. Тогда она осталась ночевать. А на пол не хотелось, она легла на «его» диван, только ли потому, что не хотелось на пол? Он с дивана тоже не ушел… Нет, нет! До ноября их отношения были абсолютно невинны.
Она стала приходить то на Покровку, то в «Мневники»; в конце концов для нее это постоянное желание видеть Сеньку превратилось в манию, с которой она ничего не могла поделать. Сенька не приближал ее к себе, но и не отпускал.
– Убери свои крючочки, – говорил он, когда Анна хотела обнять его. Она убирала руки с его плеч, но продолжала забрасывание «своих крючочков».
– Ты чего здесь сидишь?
– Его голос вывел ее из состояния сомнамбулической задумчивости.
– Тебя жду.
– Давно?
Он остановился перед ней: длинный, холодный, одетый небрежно, как всегда, с неизменным рюкзаком за плечами и со снятыми наушниками плеера. Она заплакала, сжавшись в комок.
– Ну вот! – он сел рядом и обнял ее за плечи.
– Я – дура?
– Конечно.
– Почему, конечно?
– Опять к словам придираешься?
– Зачем я сюда хожу?
– Хватит, хватит… Пойдем наверх, что мы на лестнице разборки устроили.
Она поднялась вслед за ним, чтобы снова пройти пытку счастьем. Она знала, что снова будет жарить картошку, ругаться с ним, а потом греть ладони на его шее, смотреть, как он подолгу крутится перед зеркалом, собираясь куда-то…
– Возьми меня замуж!
– Для чего?
– Я хочу стирать твои носки, кормить тебя ужинами и рожать от тебя детей.
– Странные желания…
Через год у них родилась дочь – Александра. Дети вообще очень странные существа, и пути их прихода в мир не всегда понятны и однозначны. Так случилось, маленькая Сенька пришла и заслонила собой все другое, что было до нее.
Глава 74. Красное платье
В сторону леса пронеслась совершенно обезумевшая лошадь, но я успел заметить ее седока: баба какая-то в красном платье. Это яркое пятно никак не вписывалось в общий пейзаж с темным бором, заросшей бурьяном проселочной дорогой и низким солнцем в облаках.
Лошадь явно не была рождена для скачек: обычная кобыла, с тяжелым задом, которым она взбрыкивала, и ее от этого заносило в сторону. Я остановился и долго смотрел вслед несущейся всаднице.
К чему такая показуха? Нет же никого. А может, лошадь просто понесла?
Я огляделся. Чуть в стороне, за пригорком виднелись несколько деревенских крыш. Значит здесь поселок какой-то, хутор, или ферма. Я направился туда, в надежде разузнать, что за новые амазонки тут у них с ума сходят.
Деревня, как деревня: покосившиеся избы из темных, столетних бревен; причем на всем этом «зодчестве» чувствовалась рука одного плотника. Она присутствовала везде: в попытке создания резных наличников на окнах, в тесаных столбах, поддерживающих навесы… А зрелище все равно жалкое: облупившаяся краска, провалившиеся доски…
На бревне у длинного забора сидит мужик: в кирзовых сапогах, телогрейке (это в такую-то жару! ), неизменной кепке, потерявшей всякую форму и ватных штанах. Мужик курит самокрутку и сплевывает меланхолически себе под ноги.
Пыльные куры с кудахтаньем носятся вокруг него, отчаянно машут крыльями, то и дело пробуя взлететь.. На заборе сидит петух уже, видимо, познавший радость полета.
– Ишь, как их разбирает! – прокомментировал мужик, – к дождю, наверно.
– Петух у них плохой, – ответил я.
– Это как? – живо поинтересовался мужик.
– Как, как… Несостоятельный, как мужчина, – объяснил я, – вот они и бесятся.
Мужик крякнул, покосился на петуха, который с презрением оглядывал свое семейство с высоты забора, и неожиданно сказал:
– Бабы все – ведьмы!
– А ты много баб-то видел?
– Да уж повидал, – протянул мужик.
– И так-таки все – ведьмы?
– Все! – уверенно заключил мужик.
Я вспомнил всадницу в красном, посмотрел на беспокойных кур, на мужика, и смутная догадка прокралась мне в голову…
– Ты конюх? – спросил я.
– Конюх, – согласился мужик, – я и конюх, я и плотник. А тебе чего надо?
– Ничего. Просто, у тебя лошадь убежала.
– Это – какая же? – забеспокоился мужик.
– Такая, в серых пятнах.
– А, – мужик махнул рукой и успокоился, – придет.
– Сама?
– Сама и придет… Одна она, или с бабой?
– С бабой, – признался я. – Мода у вас тут странная.
– Чего – мода?
– Ничего, странная.
Со стороны дороги показалась медленно возвращающаяся давешняя кобыла. Рядом с ней, прихрамывая, шла молоденькая девушка, в разорванном красном платье.
– Упала, – коротко сообщила она, подходя к нам. Лошадь потрусила куда-то дальше.
– Во! – сказал мужик, указав на девчонку, – самая главная ведьма и есть!
– Ногу вывихнула? – спросил я участливо.
– Нет, просто ушибла.
– А зачем так гнала?
– Я не гнала, ее оводы закусали.
– Чего ж ты на нее полезла?
Она пожала плечами и зашмыгала носом.
