Мирослав Бакулин - Зубы грешников (сборник)

– Я знавал батюшку, к которому женщина на исповедь пришла и сказала, что грехов не имеет. Он спросил: «Вообще грехов нет?» Она сказала: «Да». Он отошел от нее и огласил на весь храм: «Смотрите, она святая!» В смущении и стыде та женщина бежала.

Еще одним священником больше. Но как далеко современное священство отстоит от св. прав. Иоанна Кронштадтского[43].

Один трудник монастыря, полноватенький Константин, учится в семинарии, будущий батюшка. По виду – сразу митрофорный[44], аналой (живот) такой, что крест наперсный почти горизонтально лежать будет, потому как сто сорок килограммов живого весу. И вот, поехали мы в Тобольск на Святительский день. Народу собралось много. Нас определили на ночлег в комнату с попами, набилось человек десять. Я-то, понятно, знаю, с кем ехал, запасся берушами, но грозно предупредил моего сытого друга:

– На спине не лежи, а то все от твоего тракторного храпа проснутся.

Он согласно, но обиженно качал головой, соглашался, по сусалам получать не хотелось.

Мы легли спать, я воткнул беруши.

Мы спали под самой крышей, уютно пошел дождь, и я уснул. Проснулся от хождения по комнате. Попы двигались: кто сидел на кровати, кто встал и одевался. Я посмотрел на часы, было три часа ночи. Пришлось вынуть беруши. И тут я услышал профессиональный храп, который называется «Тигр» Уильяма Блейка[45]. Лучше не слышать, но если вы услышали его, значит, вы умерли или проснулись. Даже дождь умолк под эти грозовые раскаты. В переводе на человеческий это звучало так:

Тигр, о тигр, светло горящийВ глубине полночной чащи,Кем задуман огневойСоразмерный образ твой?В небесах или глубинахТлел огонь очей звериных?Где таился он века?Чья нашла его рука?Что за мастер, полный силы,Свил твои тугие жилыИ почувствовал меж рукСердца первый тяжкий звук?Что за горн пред ним пылал?Что за млат тебя ковал?Кто впервые сжал клещамиГневный мозг, метавший пламя?А когда весь купол звездныйОросился влагой слезной, —Улыбнулся ль наконецДелу рук своих Творец?Неужели та же сила,Та же мощная ладоньИ ягненка сотворила,И тебя, ночной огонь?Тигр, о тигр, светло горящийВ глубине полночной чащи!Чьей бессмертною рукойСоздан грозный образ твой?

Батюшки не спали, они услышали ночной голос Творца. Костя лежал на боку, являя соревнование тигра и трактора, двигатель рвался наружу. Один батюшка шептал апокалиптически:

– Господи, помилуй. Господи помилуй. Да что же это такое?

Он не выдержал, встал и пошел в коридор, спать было невозможно. Через пять минут он зашел снова, молча всплеснул руками и, взяв акафистник, ушел до утра в полудреме благодарить Господа за соседство. Я встал, взял тапок, подошел к товарищу и сделал фигуру «загасить тигра». Костя всхлипнул и повернулся лицом к потолку. Теперь его храп должен был стать безукоризненным – через минуту перейти в разряд «Врагу не сдается наш гордый «Варяг». Я воткнул беруши и нахлобучил подушку на голову. Последнее, что я подумал, было, что, пожалуй, я никогда не видел так много батюшек, молящихся всю ночь напролет. Наверное, мне нужно было их предупредить.

Архиерей решил наведаться в монастырь, выяснить, всё ли в порядке, все ли при делах. Приехал внезапно. Побегал с иподьяконами по собору. Утренние службы кончились, вечерние еще не начались, батюшки на требах. Весьма возмутился духом владыка, ищет, кого бы наказать за пустоту и тишину в храме. Ринулся в крестильную. Там молодой батюшка, крестящий чадо, онемел при виде начальства, и крестные преисполнились еще большей окаменелой робости.

Видя искренний испуг, архиерей утешился и со словами: «Продолжайте, продолжайте, батюшка», – пошел к протоиерею, ключарю храма. А тот сидит в соседнем здании, в своем кабинете, пишет бумаги. Подошел архиерей к его домику и постучал в окошко.

– Сижу, – рассказывает потом другому попу ключарь, – бумаги пишу, а тут вдруг – тук-тук – кто-то в окно стучится. Глянул, а там архиерей! Смотрит на меня так строго и кулачком – стук-стук по стеклу. Я понимаю умом, что надо встать, дверь открыть, впустить его в кабинет, но руки и ноги онемели, двинуться с места не могу от страха. А он хмурится на меня и снова в окошко – тук-тук…

– Да, – отвечал другой батюшка, слушая это и глядя в никуда. – Тут при одной мысли о нем все в душе холодеет, а ты его ЖИВОГО увидел!

Прихожане отца Михаила, видя его постоянную усталость, предложили вывезти его на недельный отдых в Турцию. Конечно, тайно от всех. Матушка настаивала, и он с трудом согласился. И вот батюшка в шортах сидит в шезлонге на берегу Средиземного моря, в руке у него бокал с коньяком, легкий морской бриз запутался в его намоленной бороде. От блаженства он закрывает глаза, и вдруг ему кажется, что из-за угла отеля выходит грозный архиерей со своими вездесущими иподьяконами.

Архиерей подходит к нему, строго смотрит и говорит сурово:

– А кто это, батюшка, вам благословил выехать из епархии? Почему это вы не по форме одеты? И что вы вообще здесь делаете?

От ужаса батюшка еще больше зажмурился.

– Клиника, это клиника, нельзя же так бояться, – шептал он про себя, но больше всего на свете боялся открыть глаза.

У отца Михаила в храме был сторож. Очень строгий. Особенно к приходским бабушкам. Захотят они что-нибудь передвинуть, он подходит, хмурит брови, смотрит на них Страшным судом и говорит: «А батюшка это не благословил». И все страшатся. Даже когда случился в подсобке небольшой пожар, загорелись стулья, близко стоявшие у печки, и старушки стали быстро двигать мебель, он опять посмотрел на них Страшным судом и говорит: «Не трогайте мебель, батюшка это не благословил». И помогать им не стал.

Батюшка не выдержал, подошел и говорит сторожу:

– Я вам благословляю сегодня малую нужду справлять, а по большой ходить не благословляю.

И быстро ушел.

Вечером в его келью скребется кто-то, а батюшка проповедь готовит, говорит:

– Извините, я занят.

Из-за двери жалобно:

– Мне, батюшка, к вам срочно по делу.

Сторож, значит, пришел. Опять батюшка ему:

– Я занят, мне не до вас.

– Мне, батюшка, срочно к вам нужно, не могу я больше терпеть…

Не выполнил, в общем, послушания строгий сторож.

Ивановский патерик

В центре древнего сибирского города стоит мужской монастырь. Раньше он был на краю, на высоком берегу реки, а потом город его оброс, как дерево обрастает вбитый гвоздь. С начала девяностых возродилась в нем монастырская жизнь, появились монахи, а в нескольких храмах служат и женатые священники. Пока монастырь восстанавливался, все было мирно и тихо. А как только восстановился, начались «искушения», то есть удивительные события для вразумления братии и прихожан. Много было разных насельников в монастыре, но самым любимым оставался отец Иван.

Отец Иван любил повторять, что нужно подражать апостолу, который «со всеми бых вся», то есть со всеми говорить на их же языке. Некоторым инокам, которые начали по его благословению нарезать компакт-диски для церковной лавки с песнопениями и фильмами и весьма увлеклись этим, так что не выходили на утреннее правило, он говорил о духовной жизни:

– Мало, братия, освоить программы, нужно еще плагинами[46] научиться пользоваться.

И добавлял:

– И хэлпы[47] не забывайте читать.

Уходя в затвор, старец любил приговаривать:

– Устал я от роскоши человеческого общения.

Когда эконом монастыря клятвенно заверял старца, что никак не возвышается над братией, тот замечал ему:

– Ты-то, может, сам и не хочешь, но твоя начальственная железа что-нибудь да произведет.

Одному брату, бывшему шоумену, особенно обижавшемуся на эконома, старец советовал:

– Если продюсер пытается испортить твой конечный творческий продукт, то просто не ставь его имя в титрах.

Эконом монастыря летом нанимал сезонных рабочих. Каждое утро он говорил им:

– Мы вам платим, и, значит, ваше рабочее время принадлежит нам.

На что старец замечал:

– Остынь, отче, их время принадлежит Богу, а добрые дела – вечности.

Когда братия приходила на вечерний чай, плотно покушав в кельях, старец замечал:

– Неискренний у вас какой-то чай, братия, неискренний.

Когда иноки замечали, что планы старца по переустройству монастыря нереальны, он отвечал:

– Я посмотрел на это дело и подумал сначала, что все это – авантюра. А вот теперь вижу, что не авантюра. А почему? А потому, что вы со мной.

Одному иноку, который все время оправдывался перед экономом, старец говорил: «Нельзя втягивать начальство в диалог. Только хуже будет. Ты возьми и сразу повинись. Виноват, мол, и точка. И все, начальству нечем крыть будет. Один: ноль в твою пользу».