Елена Ронина - Культурный конфликт (сборник)
– Я из вас людей сделаю!
И это была не просто угроза. Анатолий Васильевич действительно делал из этих мальчишек людей. Оркестр-то духовой. И там не только флейты и кларнеты, а еще и тубы, и валторны, и другие огромные и страшные медные инструменты. Кто на них играл? Как правило, непутевые мальчишки, которых какими-то судьбами в музыкальную школу занесло, но на элитные инструменты их, естественно, никто не принял. И способностей, и блата не хватало.
Тут их подбирал Чубаров и ковал из них музыкантов в принудительном порядке. Из поля зрения их уже не выпускал, общался с их не всегда благополучными семьями, следил, чтобы ребята не пропускали занятия, а уж посещать регулярно оркестр – это само собой. Оркестр нельзя было бросить и после окончания музыкальной школы. Обычно туда ходили до восемнадцати лет уж точно. А потом многие так свыкались, что продолжали играть и дальше. И стояли на концертах в последних рядах такие дядьки здоровые с усами и дули с наслаждением в свои трубы.
Концерты духового оркестра проходили на «ура». Когда игрался «День победы», вокруг нашей музыкальной школы рыдали два квартала. Ребята действительно играли и слаженно, и с душой, да и нравилось им это дело. А потом уже и с огромной гордостью за то, что они делают. Особым шиком было, когда Чубаров выходил на сцену, взмахивал палочкой, ребята начинали играть и… он со сцены уходил. И вот совершенно одни, безо всякого руководства, так же браво и четко музыканты играли произведение до конца. Чубаров уже выходил на аплодисменты и крики «браво». Это была первая проверка медными трубами для маленьких музыкантов. Из зала хлопали, кричали «бис». Ребята не могли скрыть своего счастья. Это ИМ хлопают, это ОНИ заслужили овации, это ИХ никак не отпускают со сцены и просят сыграть еще и еще! Антошка одновременно спрашивал глазами:
– Ну как? – и смотрел на меня строго: – Прекрати плакать, не позорь меня, – он почему-то всегда думал, что сильно опозорится, если кто-то увидит мои слезы.
– Ты играл лучше всех, не плакать не могу, – посылала я назад заплаканный взгляд.
А вообще на всех концертах я очень любила отгадывать из сидящих в зале людей учителя и маму выступающего ребенка. Все остальные просто слушают, наслаждаются музыкой. А эти двое не просто переживают, они двигаются в такт музыке, напрягаются перед каждым трудным местом, улыбаются и переводят дыхание, когда всё самое сложное уже позади, и единственные после выступления не могут хлопать. У них просто нет сил, и они никак не могут отойти от того напряжения, которое только что пережили. Думаю, эмоционально эти двое тратят ровно столько же энергии, что и музыканты на сцене.
Я всегда «дышала» с Антоном. И все мамы духовиков берут дыхание вместе с выступающим ребенком. Потому что мы знаем, как это сложно. Дыхания может просто не хватить, и вот, сидя в зале, мы, поддерживая наших детей, задерживаем дыхание ровно столько, сколько нужно, чтобы сыграть несколько тактов. В этот момент нам кажется, что хоть этим мы можем помочь нашему ребеночку, и ему уже не так сложно, и что он не один на сцене… А рядом точно так же дышит педагог.
Чубаров дышал за весь оркестр.
Со стороны всё было как будто бы легко и просто, и только сами участники, да их мамы, да семья Анатолия Васильевича знали, какой ценой достигается эта легкость. И ведь многие из учеников Чубарова стали настоящими музыкантами, закончили музыкальные училища и сейчас играют в серьезных коллективах. Хотя много лет назад пришли просто из любопытства, или за компанию, или просто мимо проходили.
Чубаров не только муштровал ребят, он давал им выступать, давал им почувствовать вкус аплодисментов. А уж кто услышал в свой адрес крики «браво», потом уже точно понимал, зачем столько времени тратить на репетиции.
Несколько раз Антоша ездил с оркестром за границу. И каждый раз я думала: ну зачем Чубарову – этому грузному, не очень молодому и не очень здоровому человеку – нужны эти проблемы? Поездки он выбивал бесплатные. Не все семьи могли послать ребенка за границу, а он добивался того, что оркестр едет полным составом. Потом проблема была провезти инструменты через границу, на них оформлялась масса бумаг. На крупные инструменты покупались отдельные билеты. И главное было совладать потом с шайкой подростков в чужой стране и всех привезти живыми. Все поездки заканчивались огромными концертными овациями и массой впечатлений у ребят. Подростки же не просто ехали шалить, и это они твердо понимали, – они ехали давать концерты. Они ехали выступать, получая при этом оглушительный успех. И вернувшись, уже без разговоров репетировали по воскресеньям. Оркестр был живым организмом, сердцем которого был Анатолий Васильевич Чубаров.
Ходили слухи, что он болен, но о том, насколько серьезно, мы не догадывались. Когда человек болеет, он не пропадает целыми днями на работе – он берет больничный, пропускает репетиции. Нет, здесь всё было не так. Репетиции он вел до последнего дня. И не пришел только тогда, когда нечеловеческие боли не позволили ему этого сделать физически.
Из больницы он уже не вышел и мучился недолго. Врачи не могли понять, где брал силы этот тяжело больной человек. Как он каждый день ходил на работу, учил детей и выступал с ними на концертах? По всем законам медицины, у него давно на это не должно было остаться никаких сил. Его держали ученики. Анатолий Васильевич понимал, что нужен им, старался дать по максимуму, успеть ну еще, ну еще чуть-чуть!
Дети были подавлены. Только с болезнью учителя стало понятно, что заменить Чубарова не сможет никто и никогда. В их жизни образовался вакуум, такая черная дыра, и некуда им было себя деть на время этих совместных репетиций.
Им хотелось что-нибудь сделать для своего учителя, как-то его поддержать. Нас предупредили, что идти к нему уже нельзя, ребята просто не выдержат того, как он изменился. Они привыкли, что учитель большой, сильный, грозный, может решить любые проблемы. Не нужно им было видеть исхудавшего, практически обездвиженного человека. Решили написать ему письмо.
Письмо писала я, взяла грех на душу: писала ведь от имени ребят, а они все просто подписались. Письмо ему успели прочитать перед самой смертью. Потом жена рассказывала, как горько и одновременно радостно плакал этот святой человек, слушая нехитрые слова благодарности и объяснения в ребячьей любви.
Хоронить Чубарова пришел весь оркестр, народу собралось очень много. Это были первые Антошкины похороны. Я не смогла быть с ним – Павлик был совсем маленький, и мне не с кем было его оставить.
Как мне показалось, после похорон мой старший сын вернулся совсем другим. Это была первая серьезная потеря в его жизни. Я посмотрела в его повзрослевшие глаза – сколько же боли и горя там было.
– Держись, мой ребенок, сколько впереди еще потерь и несправедливости. Опирайся на мой взгляд столько, сколько будет нужно. Но наступит тот день, когда решения придется принимать самому и самому переживать утраты и удары судьбы.
Когда Антон поступил в институт, Чубарова не было с нами уже несколько лет, но именно к нему на кладбище мы пошли поделиться радостью и поблагодарить за то, что он сделал для Антона и для всех ребят.
Мы стояли там, где похоронили Анатолия Васильевича, по привычке смотрели друг на друга и вспоминали всё то хорошее, веселое и грустное, что было связано у нас с этим человеком. Всё, что он знал, всё, что умел, – всё он отдал своим ученикам. Никто из них не забудет его никогда. По-разному сложится жизнь у этих мальчишек, но то, что они будут хорошими, честными людьми и будут любить музыку, – в этом я не сомневаюсь. Память такого человека подвести нельзя.
Всегда вместе
КАК ЖЕ сложно воспитывать сыновей. Дочерей, наверное, тоже, просто я про это не знаю. Хотя о трудностях в воспитании я думала не всегда. Я думала – это легко. И еще я была уверена, что у меня самый умный, самый талантливый и послушный мальчик. И никогда бы не поверила, если бы услышала, что именно он может бросить институт, быть грубым и после очередной словесной перепалки хлопнуть дверью и уйти из дома. Неужели это он – мой сын? Это невозможно! Я всем и всегда давала советы, что нужно делать, чтобы дети были как мой Антон. Он был практически идеальным. Значит, я никогда ничего не знала? Ну а как же наше взаимопонимание? А учеба отличная? А совместное обсуждение всех вопросов? И то, что всегда и во всем вместе? Хотя бы мысленно.
И вот уже не общаемся год. И стыдно признаться друзьям в том, что происходит в моей семье. Правда, есть бабушка, к которой Антон на протяжении этого года раз в неделю ходит ужинать. И бабушка так, невзначай и между делом рассказывает ему семейные новости. Антон выслушивает всё молча, дожевывая ужин. Я, сидя у себя дома, с трудом дожидаюсь его ухода, чтобы позвонить маме.
– Ну что?
– А что, как всегда. Я сама с собой поговорила. Продукты ему в сумку загрузила. Услышала еще и что тяжело тащить. Можно подумать, всё это я на такси вожу. Лен, но ты не переживай. Молодой, здоровый. Всё образуется. Когда? Я не знаю. Наверное, еще не пришло время.
