Андрей Орлов - Баржа Т-36. Пятьдесят дней смертельного дрейфа
– Да пусть улыбаются, – отмахнулся Филипп. – Нам-то что? Он же не президенту Америки улыбается. Только уточни у барышни, Ахмет, не замужем ли она. А то конфуз выйдет.
– Можно подумать, это его когда-то волновало, – гоготнул Федорчук. – Ничего, пацаны, вы подождите, скоро Ахмет сил наберется, на ноги поднимется. Он же у нас спец по установке рогов!..
– Так, заткнулись! – Сержант насупился, сел и исподлобья оглядел сверкающую палату.
Несколько часов назад тут хлопал чернокожий уборщик в звании младшего матроса – Seaman Apprentice, – вылизывал шваброй углы. Он до сих пор не мог привыкнуть к чужеродному окружению, чувствовал в нем себя как огурец в молоке.
– Понравилось лечиться, товарищи солдаты? – Ахмет строго обозрел свою команду. – Расслабились, получаем удовольствие от безделья?
– Ага, Ахмет, просыпаемся пораньше, чтобы подольше ничего не делать, – робко подал голос Филипп. – Может, прав Серега, и нас действительно к публичной казни готовят? Есть идеи? Бежать из лазарета – и башкой в океан? Не позволим идейным врагам нас лечить?
– Мы должны быстрее восстановиться, – сомкнув брови, разразился гениальной мыслью Ахмет. – А после разберемся, в какую из новых неприятностей нас угораздило влипнуть. В конце концов, чем мы рискуем, кроме собственных задниц? Дадим повышенные обязательства в кратчайшие сроки встать на ноги… – Он задумался, покосился на Филиппа, готового съязвить. – Или возьмем повышенные обязательства?
– Да нет никакой разницы, – отмахнулся Филипп. – И то и другое – полная безграмотность. Скажи «примем обязательство». Хоть ухо не режет. Мысль усвоена, товарищ сержант. С сегодняшнего дня мы будем вдвое больше принимать лекарств, вдвое дольше спать, из-под капельницы отныне не вылезаем, а главное, никаких расхолаживающих контактов с женским полом, даже если очень хочется.
Когда в палату вошли медсестры и санитар, четверо больных загибались от неконтролируемого хохота. Федорчук вцепился в дужку, чтобы не свалиться с кровати, подпрыгивала штанга, похожая на виселицу. Ржал в подушку Филипп. Серега хрюкал и хватался за сердце. У Ахмета физиономия покрывалась клоунскими пятнами. Испуганные медработники застыли на пороге. Нахмурилась надменная Теодора, у которой лучше всего, вернее сказать, хуже всего получалось вкатывать уколы в задницу. Стушевался медбрат, нерешительно улыбнулась миловидная Миранда, прячущая золотистые кудряшки под форменной шапочкой.
Когда она приблизилась к Ахмету, чтобы поправить сбившуюся простыню, тот внезапно замолчал. Зато остальные загоготали еще громче. Федорчук добился своего – свалился с койки. Филипп едва не задохнулся в подушке. Серега икал и сделался краснее перезрелого помидора.
– Смешинка в рот попала, – виновато объяснил Ахмет. – Кретины, что с них взять? Смех без причины – признак дурачины.
Миранда не поняла, но на всякий случай кивнула. Ахмет вздохнул поглубже, чтобы больше не смеяться… и начал ржать как породистый конь. Захохотал медбрат, хотя ему-то с чего? Отвернулась, вздрогнув, Теодора. Залилась мелодичным смехом Миранда. Когда в палату заглянул доктор Санчес, обеспокоенный шумом, все присутствующие лежали от хохота.
Разрумянившаяся Теодора вытирала слезы и повторяла как испорченная пластинка:
– О, май гад… О, май гад.
«Диетическое» питание оставалось в прошлом. На ужин больным подали филе индейки в грибном соусе. Но сперва каждому досталось по тарелке, в которой лежали два фрукта, желтый и зеленый. Оба были уже разрезаны. В каждом были крупные косточки.
– Фигней какой-то кормят. – Федорчук подозрительно обнюхал свою порцию. – Филипп, ты умный. Что на сей раз?
– Что-то желтое в тарелке – это манго, – объяснил всезнающий Филипп. – Что-то зеленое, похожее на грушу, но не груша – авокадо.
– Знакомое слово, – насторожился Ахмет.
– Да, упоминали уже. Бездна калорий, полезный растительный жир, витамин Е и много калия. Мощный антиоксидант… впрочем, забудьте про это слово. Рядовые тропические фрукты. Поскольку мы находимся в этих широтах, ничего экзотичного в них нет.
– Невкусно, – заключил Серега, откусив кусочек недозрелого авокадо. – Груша лучше. А этот, кстати, ничего. – Он чуть не захлебнулся соком, брызнувшим из манго, принялся жевать мясистый сладкий плод, не замечая, как сахарная жидкость течет по подбородку.
– Теперь бы селедочку с лучком зарезать! – мечтательно заметил Федорчук, расправившись с фруктами.
После ужина, когда медицинский персонал покинул палату – последней уходила Миранда, одарив сержанта искрометным взглядом, – солдаты потянулись к напольным весам. Федорчук за четыре дня поправился на пять килограмм, Филипп на три, Затулин на четыре, а Серега – сразу на восемь. Из чего был сделан вывод, что его проще убить, чем прокормить, и он просто прикидывается вечно недовольным.
Одновременно с интересом к жизни просыпалась тяга к табаку. Когда на барже закончился «Беломор», это не стало вселенской трагедией. Организмы слабели, желание курить заглушалось голодом, поэтому о папиросах солдаты не тосковали. Через час после ужина, когда куда-то смылся Берт, надзирающий за «пленниками», солдаты рискнули покинуть палату. Первым высунулся Ахмет, изучил витиевато изогнутый коридор, унизанный скругленными плафонами, подал знак. Бойцы на цыпочках покинули госпиталь и всплыли в очередном коридоре, в глубине которого курили свободные от вахты матросы.
Воцарилась немая сцена. «Местные» чувствовали себя неловко. Советским солдатам во «враждебном» окружении было крайне неуютно. Те и другие немного помялись. Рослый морпех, усыпанный веснушками, вынул из кармана пачку «Мальборо», предложил гостям и лучезарно заулыбался, когда к его диковинным сигаретам протянулись сразу пять конечностей. Федорчук решил не скромничать, работал двумя руками. Напряжение, сковавшее людей, сразу растаяло. Щелкали зажигалки, трещали спички, извлекаемые из не менее диковинных плоских коробков.
Заговорили все, на разных языках, с улыбками и смехом. Подходили другие, окунались в беседу, жадно вглядывались в лица русских солдат, выискивая в них восточную дикость и сибирскую грубость. В центре внимания оказался Филипп, знавший пару сотен английских слов. Смущенно знакомились: рядовой такой-то, ефрейтор сякой-то, матрос-рекрут, старшина третьей статьи. Сыпались имена, которые невозможно было запомнить: Ларри, Тедди, Кенни. Кто-то вытащил блокнот, попросил солдат расписаться.
– Зачем? – поразился Филипп.
– Так вы же герои, – объяснил веснушчатый Тедди. – Про вас такое рассказывают!.. Буду друзьям в Кентукки показывать. Скажу, что с русскими курил – умрут, не поверят.
– Драться, похоже, не будем, – с каким-то сложным лицом резюмировал Серега и потеребил вновь оживающий хохол.
Парни выводили каракули в блокнотах, на старых рождественских открытках, на голых запястьях. Они и впрямь начинали чувствовать себя какими-то знаменитостями.
Закуривая по второй, обнаружили, что кругом сплошные тезки: Серега Крюков и Серджио Мазолини, смешливый брюнет с крючковатым носом. Филипп Полонский и Филипп Гроуди, степенный, но улыбчивый. Напряжение растаяло. Американские матросы хотели все знать – про медведей на улицах российских городов, про балалайку в каждом доме, про водку, ежедневный продукт питания на семейном столе, про тысячи атомных бомб, готовых стереть с лица земли мирные американские города.
– Медведи у нас вот такие! – Ахмет вытянул руку и привстал на цыпочки. Водку мы не пьем, потребляем исключительно шампанское коллекционных крымских сортов. Трио балалаечников играет на каждой лестничной площадке.
– А что касается «ядреной» бомбы, то не русские ее первыми придумали, а американцы. Так что мы просто вынуждены защищаться.
Последняя мысль была озвучена Серегой, выступающим в своем репертуаре, и Филипп, подумав, решил ее не переводить. К черту политику, она сегодня никому не интересна.
Минут через двадцать их отыскал разгневанный доктор Санчес и начал демонстрировать горячий латиноамериканский темперамент. Прибежали медсестры, и разгоряченным солдатам пришлось спешно ретироваться.
– Еще увидимся, – смеялись американцы. – До встречи, парни!
– Черт побери, пацаны, – бормотал Филипп, когда возбужденная компания вернулась в палату. – Знаете, что сказал мой тезка Филипп Гроуди? Он заявил, что их командование говорит о нас совсем другое. Что мы не люди, а отсталая невоспитанная народность, сидящая верхом на атомной бомбе. Грубые, упертые фанатики. Парни поражены. Мы такие же, как они. Да, другая культура, ценности, идеалы, но если все отбросить – мы одинаковые.
– Нам тоже другое о них рассказывали, – немного смущенно сказал Ахмет. – Я считал, что увижу надменных бездушных роботов, почти эсэсовцев.
– Зато у нас строй справедливее, – проворчал Серега, пряча глаза. – Мы можем избирать и быть избранными в органы власти.
