Евгений Чепкасов - Триада
Он с размаху клюнул двумя пальцами клавишу маленького раздолбанного однокассетника. Тот слегка призадумался, а затем воспроизвел тоскливый и чистый скрипичный мотив, подслушанный у кого-то из классиков, потом внезапно смолк, словно набирая воздуху в металлико-пластмассовые легкие, и после паузы ужасающе завизжал. Пару минут Солев терпеливо слушал то, как некий сатанист с длинными сальными волосами и татуировкой на плече (один из изображенных на вкладыше подкассетника) визжит, орет и рычит по-латыни под безумную, безудержную, кузнечно-ритмичную музыку, от которой учащается сердцебиение и хочется убивать. Не выдержав, Миша щелкнул рычажком магнитофона, и сатанист захлебнулся в радиоволнах, а его рев сменился тягучим медляком.
Дрюня вздрогнул и с ненавистью зыркнул на Мишу, но постепенно опомнился и произнес:
– Это я вчера купил. Знаешь, как называется?
– Как? – Солев непонимающе глянул на угловатую английскую надпись.
– «Разлагающийся Христос».
– Какая гадость!
Дрюня загоготал, а затем принялся, фальшивя, но зато чисто выговаривая слова, подпевать голосистому американцу. Потом вновь расхохотался, но вдруг посерьезнел и напомнил:
– Я уже говорил, что есть план. План убийственный, а цена та же. Мы с Сереней сегодня у него на хате обкуриваемся. Ты как? Можно два костыля взять.
– Да фиг его знает… – нерешительно пробормотал гость.
– Ты сколько уже не обкуривался?
– Месяц где-то.
– Самое то, – авторитетно произнес Дрюня. – Раз в месяц можно, святое дело. Я раз в неделю обкуриваюсь – ничего, Сереня по два, по три раза в неделю хреначит – тоже ничего. А насчет денег – пива разок не попьешь, вот тебе и деньги…
– Да я знаю… Ладно, давай. Когда встречаемся?
– В пять подходи к Серене. План убийственный – давно такого не было, – заключил Дрюня и вырубил магнитофон.
Помолчали.
– А у меня новость, – сказал Миша, и его фраза прозвучала слегка фальшиво, как и все заранее заготовленные фразы. – Я рассказ начал – может получиться что-то офигенное.
– Опять про самоубийц?
– Нет.
– Жаль, что не про самоубийц, – огорчился Дрюня и риторически вопросил: – Как к этому отнесется господь сатана?
– Ты правда, что ли, сатанист? – с некоторой брезгливостью поинтересовался Миша.
– А что?
– Да так… Можно от тебя позвонить?
– Конечно, нельзя.
Комнату они покинули вместе. Дрюнина бабушка, смотревшая телевизор, лукаво глянула на них и картаво проворковала:
– Сек’гетники! Музыку включили… О невестах небось сек’гетничали?
– Какие невесты?! – наигранно возмутился Дрюня. – Мы, бабушка, медляк танцевали.
Он загоготал, рассмеялась и бабушка, а Солев чуть было не сплюнул, но понял, что некуда, и сглотнул.
– Нужно срочно реабилитироваться, – усмешливо произнес Миша и шагнул к телефону.
Дрюня с бабушкой деликатнейшим образом уставились в телевизор.
– Добрый день. Свету можно? – сказал Миша в телефонную трубку, затем помолчал, поглаживая витой провод, улыбнулся и вторично поздоровался. – Привет, Свет. Это я… Я тебе дам – «кто я». Пошутила она… Ладно. Чем занимаешься? А еще чем? Даже?! Ну ты, Свет, даешь. Хозяйственная ты моя… И что – прямо весь день так? Всё-таки нет? А то я уж испугался… Да, вроде того… А что я – я ничего. У Дрюни сижу… Дрюнь, тебе привет от Светы… Ладно… И тебе, Свет, тоже… Да. Я что звоню – у тебя какие планы на вечер? Никаких? Нет, у меня предложений нет, в том-то и дело. Сегодня ничего не получится… Да так – в тесной мужской компании будем предаваться распущенности нравов… И ничего смешного – в покер поиграем, побеседуем на литературные темы… На литературные. Так что извини. А завтра обязательно что-нибудь придумаем… Торжественно обещаю – придумаем. Сходим куда-нибудь… Ну, это завтра решим… Ладно, успехов тебе в хозяйственных делах. Я, может, сегодня еще разок позвоню. Пока.
Парень улыбнулся и бережно положил трубку. В телевизоре, словно в кубической кастрюле с прозрачной стенкой, бурлили латиноамериканские страсти. «Помои!» – едко охарактеризовал Миша, глянув на телевизор.
Солев распрощался с Дрюней и некоторое время бесцельно бродил по улицам, магазинам и глухим дворам: он любил броуновское движение. Затем вернулся домой, пообедал, посмотрел телевизор, проиграл Виктору Семеновичу партию в шахматы и ушел, оставив телефон Серени. Перед ужином Софья Петровна вызвонила Мишу, тот сказал, что задержится, и не к месту рассмеялся. «Весело у вас там», – заметила мама, а сын объясняюще выдохнул: «Анекдоты». Домой Миша пришел с рубиновым леденцом во рту и с жутким аппетитом.
Глава четвертая
За стенкой – веселье. За окнами – город.
А в комнате – тесно. И я здесь – один.
Представим: я в келье, и те разговоры,
И тосты, и песни – лишь прелести дым,
Искус, наважденье в тиши монастырской.
На деле за стенкой молчальник живет;
У Бога прощенья он просит настырно,
Стоит на коленках, просвирки жует.
И город пусть будет подальше от кельи —
Продвинем его монастырской стеной…
Всё стихло. И я восклицаю в веселье:
«Кто против меня, если Бог мой со мной?!
Гена Валерьев лежал в постели до тех пор, пока стихотворение окончательно не оформилось, а затем вскочил, восторженно перекрестился, резко дерганул в сторону тяжелую желтую штору так, что крайняя петля оборвалась, и ликующе поклонился ослепительному солнечному оку. И никакого язычества: солнце всходит на востоке.
– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! – торопливо проговорил Гена, крестясь и кланяясь на икону Спасителя, после чего сел за стол и записал стихотворение. В первые мгновения кожаное сиденье стула приятно холодило ляжки, потом нагрелось и стало неудобным, а серебряный крестик на тонкой цепочке тихонько покачивался то к чахлой безволосой груди, то от нее.
На обратной стороне крестика было написано: «Спаси и сохрани».
Перечитав стихотворение, юноша вспомнил случай, на котором оно основано, и подумал, что не зря он тогда молился и плакал. «А назовем мы тебя «Виртуальный монастырь»!» – решил он и с улыбкой написал заглавие, после чего легко поднялся, оделся и с особенным пронизывающим чувством прочел утренние молитвы. Чувство это в последнее время приходило реже, чем раньше, но в дни, когда Гене писалось, было всегда, из чего он заключал, что вдохновение и молитвенный настрой родственны.
Отмолившись, Валерьев пошел к маме. Она лежала на разложенном диване под махровой простыней китайского производства и, увидев сына, смачно потянулась.
– Привет, – сказал Гена, ответно зевая. – Что не встаешь?
– Надо же человеку хоть в выходные отдохнуть.
– Отдыхай, отдыхай, от-ды-хай… – он чуть помедлил и нарочито небрежным тоном известил: – А я стихотворение написал. Слушай…
Когда он закончил и вопросительно посмотрел на Тамару Ивановну, та неуверенно произнесла:
– Ну, ничего…
– Что ничего?
– Нормально, – и более убедительным тоном: – Нормально.
– Всегда бы ты была такой… немногословной, – с досадой сказал Гена и, глянув на желтые узорчатые стрелки настенных часов, вдруг заторопился прочь.
– Ты куда?
– В ванную. Еда есть?
– А ты приготовил?
– Ясно.
– Что ясно?
– Ничего.
А дело было в том, что сегодня суббота, суббота в кружочке, Гена сам этот кружочек в календаре нарисовал. Выходной, и как раз девятнадцатое, Казанская, не сходить – грех… В общем, суббота была не из тех, в которые так приятно не спеша пережевывать за завтраком загадочные ночные сны. Суббота была совсем особая, не такая, как на прошлой неделе, и в семье Солевых тоже понимали это и тоже спешили.
Умываясь, Гена с неудовольствием ощутил под ладонями жесткую редкую щетину, но бриться не стал: некогда. Ошкурив и нарезав коральками две мерзлые сосиски, он бросил их на сковородку и залил полувзбитыми яйцами. Пока кушанье завораживающе ворковало под крышкой сковородки, нарезáлся хлеб и глоталась слюна, а когда газ был выключен и ароматная яичница разделилась на четыре части, две из которых легли в тарелку Валерьева, раздался телефонный звонок.
– Алло, – приободрила Тамара Ивановна умолкший телефон. – Гена, тебя.
Гена отчаянно посмотрел на аппетитную яичницу и наручные часы, вздохнул и обреченно сказал «да» телефонной трубке.
– Да, – сказал Гена, услышал ответ и мысленно отметил на черном циферблате одно из делений. – Привет, Артурка.
– Как дела?
– Нормально. Я сегодня умудрился стихотворение написать.
– Сегодня? Ты крут.
– Ничего крутого: это ж не проза, это так… Короче, слушай…
– Любопытно, – одобрил Артурка, внимательно выслушав. – Весьма любопытно.
