Мария Воронова - Клиника жертвы
– Что ж ты так подставилась, родное сердце? – спросил Артур. – Я же тебе сказал: как только это чмо объявится, сразу звони мне.
– Он схитрил. Позвонил и спросил, готова ли я передать ему деньги. Я, как вы учили, ответила, что ничего он больше не получит. А он говорит: давай деньги, или я заселяюсь, срок до завтра. Я подумала, что он звонит оттуда, где живет. И спокойно пошла домой. Кто же знал, что он сидит у меня на лестнице этажом выше! Я стала дверь открывать, он и спустился. Пыталась с ним бороться, но толку-то, если ключи в замке! Да и он мгновенно как-то налетел, раз-раз и уже в квартире. Стоит в прихожей и смеется: заходи, будь как дома.
– Ключи у него остались?
– Да. Но у меня есть запасные. Я предвидела такое развитие событий, поэтому абонировала ячейку в банке. Там у меня все деньги, ценности, документы и связка ключей.
– Теперь скажи вот что: у тебя можно закрыться так, чтобы ключом не отворить? Потому что, боюсь, если мы с Володей начнем к нему стучаться, даже его скудного интеллекта хватит на то, чтобы нас не пустить.
– Нет, у меня ни задвижек, ни собачек.
– Отлично! Значит, не придется в засаде сидеть. Да ты не переживай, подумаешь, важность! Он горазд только на жену с кулаками кидаться, а почует реальную силу, сразу пустит сок.
– Знаете, – смущенно протянула Настя, – стыдно признаваться, но он и раньше пытался меня поколачивать.
– Да уж очень стыдно! – вскричал Артур. – Ты мне сразу должна была сказать, что он склонен к насилию, я бы с тебя глаз не спускал!
– Я не к тому. Помните, я говорила, что он не работал и жил на мой счет? Кормить я его кормила, но наличных не давала, а ему хотелось. Сначала он мне мозг выносил сложными логическими построениями, вроде как я ему должна. До христианской морали дело доходило. Потом пытался мне такую схему навязать: он делает ремонт в нашей квартире, а за это я ему плачу, как наемному работнику. Материалы тоже за мой счет.
Артур не сдержался:
– Сказочный обормот!
– А когда он сообразил, что схема не сработает, перешел к угрозам. В тот момент мне было уже ясно, что брак себя исчерпал, и я мечтала только об одном – чтобы он ушел. Я создала ему действительно невыносимые условия: в доме не было даже завалящей пачки макарон. До сих пор не знаю, где он подъедался. И вот он додумался, если я добром денег не даю, надо их из меня силой выбить. И полез с кулаками. Знаете, я умом понимаю, что вот сильный мужик меня бьет, вроде как я должна бояться, а сама чувствую – ни фига не боюсь. Я даже удивилась, что мне не страшно. Наверное, я тогда настолько разозлилась на себя, что позволила такому ничтожеству сидеть у себя на шее, что решила – лучше сдохну, а так жить не стану. У меня есть диванчик с деревянными ручками в виде перилец, он меня на этот диванчик завалил, придавил, нависает надо мной, бормочет что-то. А я взяла, руку осторожно между опорами просунула, как схвачу его за волосы да как дерну вниз! Ох, как он у меня башкой об деревянную ручку приложился! Прямо приятно вспомнить! Он меня выпустил, я вскочила, заорала на весь дом и дверь на лестницу открыла. Говорю – два часа тебе, чтобы убраться отсюда! Если вернусь и тебя увижу – убью.
– И что?
– Убрался! Я к тому это рассказала, что он на самом деле слаб в коленках! Борзеет, только когда чувствует себя в полной безопасности.
Глядя на повеселевшую Настю, Нейман пожалел, что Глеб ушел. Сейчас бы он ей поверил. Женщина может сыграть роль страдающей жертвы, но притвориться счастливой победительницей – никогда. Если бы она сочиняла, то горько жаловалась бы на судьбу, расписывала бесчинства мужа, но ни за что не стала бы с удовольствием вспоминать о тех ударах, которые нанесла сама.
– А ты боец, Настюха! – Артур широко ухмыльнулся. – Я бы тебя взял к себе в батальон.
– Но тогда я не знала, что он сразу сдуется, – продолжала Настя. – Стою на улице и думаю: победа или смерть! Уже нельзя вернуться и жить как ни в чем не бывало. Побежала я в милицию, все рассказала и прошу: помогите. А в дежурной части сидят два жлоба, слушают меня и ухмыляются. Разговаривают сквозь зубы, словно я сама виновата. Так и ушла без помощи, да еще с чувством, будто на меня ушат помоев вылили. Побежала в больницу, к нашим фельдшерам. Они ребята отвязные и ко мне всегда хорошо относились, думаю, помогут. Не тут-то было! Я говорю – что вам стоит его из дому вышвырнуть! Дел на три минуты, никакого риска. Денег им пообещала. А они мне говорят: раз прописан, ты обязана его терпеть. Это как, интересно? – засмеялась Настя. – Ходить дома в шлеме и кольчуге?
– И что? Так никто и не пошел?
– Пошел. Но не те, кого я просила. Лариса с Кристиной услышали, как я с фельдшерами ругаюсь, и сами вызвались.
Владимир Валентинович почувствовал невероятную гордость за любимую женщину. Судя по тому, как расцвела физиономия Артура, он тоже был рад услышать подобное о Ларисе.
– Что за жизнь такая! – воскликнул он. – Неужели настоящих мужиков можно встретить только среди девчонок? А дальше что было?
– Кристина взяла газовый баллончик, он на всякий случай в каждой «скорой» лежит. А потом мы распотрошили противочумную укладку, респираторы оттуда вытащили. Кристина говорит: наденем и вытравим его из квартиры, как таракана. Идем, бодримся, но самим страшновато. Вадим мужик здоровый, а мы драться не умеем. На площадке остановились, нацепили респираторы, Кристина баллончик привела в боевое положение, говорит мне – звони. Пусть он откроет, я сразу в морду ему брызну, вытолкнем его на лестницу, а вещи потом с балкона выкинем. Звоню – никакого эффекта. Открываю – оказывается, он свалил! Правда, все забрал подчистую, что мог унести, но я только обрадовалась. Думаю, раз со всем добром ушел, значит, не вернется. Три года его не было. А теперь не знаю, что случилось. Может, его просто выгнали оттуда, где он жил.
Артур засмеялся. Он дорого бы дал, чтобы посмотреть на эту команду с газовым баллончиком в деле. Он был убежден, что, несмотря на отсутствие специальных навыков и скудость экипировки, боевому духу девушек могло позавидовать любое элитное подразделение, включая дивизию СС «Мертвая голова».
Вспомнив, что Насте нужно обеспечить алиби, Нейман предложил ей с утра засесть в уютном кафе неподалеку от его дома. Если что, у нее будет много незаинтересованных свидетелей.
– Артур сказал, что мне нужно почувствовать вкус победы, – возразила девушка. – Но какая же я буду победительница, если вы будете рисковать, а я – сидеть в кафе?
– Что вы, Настя! – засмеялся Нейман. – Вы вдохновили на подвиг двух старых офицеров. Красота и обаяние – вот ваше оружие, причем страшной убойной силы. Так что, если мы завтра завоюем победу, она по праву достанется вам.
Иногда послушаешь про чужую семейную жизнь и подумаешь: ведь грех жаловаться! Когда я начинала эти записки, думала: меня будут жалеть, а в глубине души радоваться, что у них-то не так плохо. Поэтому и закрыла комментарии к своим постам. Не хотела читать советов, выражений сочувствия, а то и призывов все бросить и начать жизнь с чистого листа. А сейчас мне кажется, что многие женщины просто смеются: и она еще считает себя самым несчастным человеком на свете! Да она горя не знала! Она не росла в семье, где папа с мамой пьют и где уроки приходится делать под аккомпанемент разудалой гулянки, когда на столе море водки, а ребенку нечем поужинать. Ее мамаша не приводила в дом полубезумного от бесконечных запоев отчима, который быстро переставал разбирать, где его жена, а где ее дочка. И она еще смеет высказывать претензии родителям! Скажите, какие негодяи, вели с ней воспитательные беседы! Действительно, лучше бы они пропивали все до последней копейки и валялись, как свиньи, в грязи, не заморачиваясь педагогическим процессом. Тогда бы и она, со своей слабой натурой, спилась бы лет в четырнадцать и сейчас ни о чем уже не переживала. Весь ее мир умещался бы в стакане.
И на женскую свою судьбу она сетует напрасно. Муж при должности, ей дал возможность получить образование, все деньги несет в дом – чего еще желать? Подумаешь, стукнет иногда, какое несчастье! Вот вышла бы за алкоголика, тогда и узнала бы жизнь! Когда бы ее били не от раздражения, а чтобы денег на водку дала.
И мне становится немного стыдно. Я начинаю считать себя жертвой-самозванкой, игрушечной страдалицей. Да, у моего мужа скверный характер, он зол и несдержан. То есть он умеет держать себя в руках, когда ему это нужно, но со мной – зачем стесняться? Ведь самая большая семейная ценность – это возможность быть дома самим собой. Ведь можно простить, когда человек просто не в силах сдержать эмоции. Никто из нас не в состоянии держать себя в руках двадцать четыре часа в сутки. Я – плачу, кто-то кричит, ругается, мой муж – дерется. Но он не избивает меня хладнокровно, расчетливо, чтобы добиться своего. А ведь я могла бы выйти за алкоголика, который бил бы меня потому, что хотел выпить. А я не давала бы ему денег. Вот где настоящий ужас.
