Дмитрий Артемьев - Жлоб на крыше (сборник)
Во время разговора я разложил свои вещи. Вынул из дипломата электробритву, зубную щетку и бутылку вина, которую поставил на свою тумбочку. Взял щетку и пошел в ванную умыться. Вернулся. Мой сосед, презрительно глядя на вино, сказал, что это пить нельзя. А пить надо вот что. И он вытащил из стенного шкафа огромный чемодан, наполненный бутылками с армянским коньяком. Посмотрел на меня и спросил, достаточно ли мне пять звездочек.
Я не стал отнекиваться. Армянский коньяк в нашем городе был редкостью, сравнимой с икрой и осетриной. Только сотрудникам обкома партии позволялось приобрести к празднику бутылочку этого великолепного напитка. А уж пять звездочек было несбыточной мечтой.
Я вызвался сбегать в буфет за закуской. Был остановлен барским движением начальственной руки. В холодильнике в номере имелся широкий выбор разнообразных закусок. В то время не существовали мобильные телефоны, поэтому мой сосед безвылазно находился в номере, ожидая высочайшего повеления выехать в Болгарию. Повеление должно было прийти по телефону прямо в номер. Поэтому дни ожидания скрашивались армянским коньяком и пристойной закуской.
Началась выпивка и беседа. Для формы я был спрошен, кто я такой и как оказался в этой гостинице. Я что-то попытался сказать, но на мои слова внимание обращено не было. Потому что постоялец хотел рассказывать, как он велик, что он может, что он делает и что вскоре он станет членом ЦК партии всей Армении. И уж тогда… Я внимательно слушал.
Вскоре мы стали закадычными друзьями.
Появилась вторая бутылка из объемистого чемодана, разговор стал менее разборчив, но горяч. Из разговора выяснилось, что я уже стал самым близким его другом. Не помню, как мы заняли свои места в постелях. Сон у меня был крепкий и целительный.
Утром я, раскрыв глаза, обнаружил пустую постель моего самого большого друга и услышал характерные звуки из ванной. Было понятно, что человека безжалостно тошнит. Как я мог ему помочь?
Я тихонько подошел к приоткрытой в ванную двери. Мой сосед, сделав в биде сильную струю, жадно пил воду. Почувствовав, что кто-то за ним наблюдает, повернул голову и с радостью открывателя сказал:
– Слушай, удобно, а! Хорошо придумано. Ты не знаешь, для чего еще эта штука нужна?
– Это для женщин, подмываться, – не подумав, ответил я.
С секретарем Ереванского горкома партии мы жили в номере еще целые сутки. Он со мной не разговаривал.
Белый пух
В городе кампания по очистке улиц от пьяни. Два милицейских сержанта грузят в автобус мужиков навеселе. Среди задержанных оказывается пожилой, интеллигентного вида, человек с палочкой. У него морщинистое лицо, умные глаза, белые редкие волосы на голове, напоминающие мягкий пух. Автобус разгружается во дворе вытрезвителя. Всех задержанных проводят в комнату с деревянными скамьями. На другой двери в комнате вывеска «ВРАЧ». Сержанты велят всем сидеть и ждать очереди к врачу.
Врач работает быстро. Пациент выходит от врача и попадает в руки санитара, который забирает его со словами:
– Сейчас прохладный душ, потом постель – и спатеньки. Понял?
Ответа санитар не ждет.
Подходит очередь старичка с белыми волосами. Он входит в комнату. Врач, молодая крепкая женщина с выдающимся бюстом, продолжая что-то писать, показывает рукой на стул. Старичок садится и начинает говорить:
– Наконец-то я смогу объяснить нормальному человеку. Я шел с палочкой, немного пошатываясь. Им показалось, что я пьяный. Схватили, засунули в автобус. Ничего не слушают, только говорят, что со мной разберутся. Разберитесь, пожалуйста.
Врач поднимает глаза от бумаг:
– Что пили?
– Ничего.
– Все так говорят. Некоторые и вовсе утверждают, что капли в рот не берут. А сами едва на ногах держатся.
– Нет, почему, – говорит старичок, – я могу выпить рюмку-две коньяку. А то и водки.
– Так. Значит, коньяк и водка. Когда пили?
– В майские праздники, – шутит старичок, – почти полгода тому назад.
– Пожилой человек, – говорит врач, – а шутите, как мальчишка.
Она встает из-за стола, потягивается, от чего ее бюст становится еще больше.
– Ну какие шутки, – говорит старичок, завороженный увиденным, – сделайте анализ крови, и все.
– Милочка, – говорит покровительственно женщина, – если я буду делать вам всем анализы, то до утра не управлюсь. Давайте в душ – и спать.
– Боже мой! – Старичок беспокоится всерьез. – Я же совершенно трезвый. Я профессор математики, был заведующий кафедрой. А вы мне не верите. И потом, дети будут волноваться.
– Верю, верю. Вы профессор, даже академик.
– Академик, – кивает головой старичок.
– Ну вот видите. А вы утверждаете, что я вам не верю, – перебивает его врач. – А что касается детей: ваша фамилия записана у дежурного, дети могут позвонить и выяснить, где вы. Санитар.
После душа санитар привел старичка в большую шумную комнату с десятками кроватей. Одни пациенты орали песни, кто-то блевал в тазик, свесившись с койки. Старичок поместился в кровать под многократно стиранную простыню. Соседи с двух сторон рассмотрели старичка, белый пух на голове, сливающийся с подушкой, его испуганный взгляд. Потом спросили, первый ли он раз сюда попал. Выслушав его историю, один из соседей неопределенно заявил:
– Верить! Разве можно всем верить? Себе самому иногда не веришь. Спи, папаша, решим все твои проблемы утром, когда нас отпустят.
Отпустили их в восемь утра. А уже около девяти двое его соседей и старичок выпивали, уютно устроившись на деревянных ящиках за магазином. Именно там обнаружили его не спавшие всю ночь дети, внуки, коллеги по кафедре. Но знаменитый математик, академик и любящий дед наотрез отказался покинуть новую компанию.
Живой голос Ильича
Зав акустической лабораторией Музин был вызван к директору и получил нагоняй. Директор орал, что в Политбюро, понимаешь, ждут от них работу. Что вместо работы, понимаешь, сотрудники бездельничают. Что ведущий инженер Артеев занят, понимаешь, в драм кружке. Что самого, понимаешь, уволю к чертовой матери, а лабораторию разгоню. И что это, понимаешь, последнее предупреждение.
В лаборатории давно шла работа по очистке граммофонной записи речи вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина. Аппаратура того времени была несовершенной, и речь вождя записывалась с высоким уровнем шума. Особенно зашумлена была запись выступления Ленина на похоронах его верного соратника Якова Михайловича Свердлова. Вот очисткой этой речи и занималась лаборатория. Надо сказать, что за этой работой внимательно следили в Политбюро Центрального Комитета КПСС, поскольку придавали любой речи вождя особое политическое значение. И не только речи вождя, но и любой его работе, даже записке.
В качестве иллюстрации можно привести пример с короткой резолюцией Владимира Ильича. Однажды, где-то в 1919 году, крестьянин З. Гулин обратился к В. Ленину с просьбой выдать ему, т. е. З. Гулину, валенные сапоги вместо сношенных на партийной работе в селах Нижегородской Губернии. В. Ленин направил прошение начальнику Хозяйственного Управления ВЦИК тов. Бонч-Бруевичу с личной надписью: «Выдать. Ленин».
Неизвестна дальнейшая судьба крестьянина З. Гулина. А судьба доктора исторических наук Зары Ашотовны Айровезян известна во всех подробностях. Будучи аспиранткой, Зара копалась в архивах, и случайно наткнулась на записку крестьянина З. Гулина с визой В. Ленина. Эта находка в корне изменила ее судьбу. Она защитила кандидатскую диссертацию «Забота В. И. Ленина о беднейших слоях крестьянского населения средней полосы России», а затем докторскую диссертацию с тем же самым названием. В обеих диссертациях делался скрупулезный анализ подписи вождя, тщательное сравнение этой подписи с тысячами известных, и доказывалась подлинность данной резолюции.
О великом значении каждого ленинского слова все сотрудники лаборатории были хорошо осведомлены. Однако очистить Ленинскую речь от шумов все никак не удавалось. Речь Владимира Ильича прослушивалась сквозь шумы записи, узнавались характерные обороты, прослеживалась картавость. Сотрудники лаборатории, особенно Артеев, переписывали эту речь сотни раз, с разными фильтрами, с замедлением и ускорением. Все было напрасно.
Музин, получив очередной втык за срыв графика научно-исследовательской работы по очистке речи В. И. Ленина, вернулся в лабораторию и дал нагоняй всем сотрудникам, сообщив, что лабораторию могут разогнать. Особенно досталось Артееву, которому Музин пообещал оторвать яйца и уволить с работы. Лаборатория была в шоке, – мягкий интеллигентный зав еще никогда так с ними не разговаривал. Все поняли, что надо немедленно что-то делать. Начался аврал по очистке речи вождя. Сотрудники засиживались допоздна. Артеев забросил свой драм кружок, сидел безвылазно в лаборатории и даже оставался на ночь, утверждая, что в тишине лучше думается.
