Галина Артемьева - Чудо в перьях (сборник)
Этим летом она уже не следила так тщательно за пристойностью внешнего облика, просто бродила по лесам, вдоль рек, наслаждалась солнцем. Все время, что она держалась на силе духа, она ни разу не заболела, а теперь, устав, чувствовала, что ее знобит, лихорадит. Ей нужны были дом и забота. И это было все.
– Смотри, что у меня с ногами, – сказала девочка женщине.
Та только что видела во сне эти раны, пузыри. И уже во сне она знала, что судьба у них теперь общая.
Она протянула девочке руку, и та вложила свою маленькую ладонь в ее – широкую, надежную. Они обе хотели, чтобы так было навсегда.
Надо было привести себя в порядок, позавтракать и к доктору. Вылечить бы эти бедные ножки, отогреть замерзшее сердце, зажить в доме друг для друга, никого больше не впуская в их мир. Но для любой поликлиники нужны документы: картон, бумага, буквы, кружки печатей – злое изобретение человечества для унижения и защиты от себе подобных.
У женщины были и паспорт, и справка об освобождении, выданные в лагере. Она ненавидела эти документы, себя на фотографии, с вытаращенными глазами, стянутыми в узелок губами, тарабарский язык, на котором был выписан паспорт. Она не хотела об этом помнить.
У девочки хранилось свидетельство о рождении – потертая зеленая бумажка с водяными знаками, показывать которую нельзя было ни в коем случае: слишком известная фамилия сулила всевозможные беды.
Надо было что-то придумать. Женщина по опыту знала, что в случае острой необходимости выход находится даже из тупика. Рука ее нащупала в сумочке что-то незнакомое. А, тот забытый цыганкин дар.
Она, почему-то уверенная, что в этом свертке – их спасение, развернула его и тут же поняла: так оно и есть. Тут паспорт. На фотографии – поразительно! – вылитая она, возраст совпадает, прописка московская, не замужем. В паспорт вложено свидетельство о рождении, данные которого тоже похожи на свершившееся чудо. Письма. Из этого городка в Москву. Дочери – печатными крупными буквами: «Приезжай к папе, моя маленькая. Я скучаю!»
И быстрым невнятным почерком владелице паспорта: «Приезжайте, я постараюсь помочь, чем смогу, после смерти Зины я отвечаю за все».
Тут и деньги. Какие-то книжечки, удостоверения. Это потом. И потом – мысль о несчастных обворованных своих двойниках. Если ехали в этот городок – почему не вышли? На станции была она одна. А если их обобрали раньше, стала бы цыганка носить с собой эту улику, рисковать? Зачем? Деньги бы вынула, документы – в урну. Или продала бы. Это ценный товар.
Ладно, она, во всяком случае, разыскивать никого не станет: знает, чем это кончается.
– Давай запоминать наши имена. Я – твоя тетя. Посмотри, у матери в свидетельстве и в паспорте – тут отчества одинаковые. Я – твоя тетя, сестра матери. Приехали сюда искать папу. А что с мамой?
– Она же умерла! – объясняет девочка, ну, в письме, он пишет: «После смерти Зины…» А мать – Зинаида.
Все! Совпадает!
Они пьют воду, решают. Девочке страшно. Может быть, не надо в больницу? А вдруг что-то будет не так и ее заберут в детдом?
– Хорошо. Не пойдем. А ножки? Как ты потом будешь? Одна, больная.
Девочка вдруг начинает плакать, как плачут те, кто долго терпел: молча, только слезы из глаз.
Она стеснялась обнять девочку, прижать к себе, пожалеть. Она тоже разучилась плакать и утешать. И в какой-то момент ей вдруг показалось, что это все сон. Так бывает во сне: полная реальность, проснешься – не поймешь, где ты, будешь рваться в сон, в ту жизнь, которой там жила так сладко. И если это сон, то где она спит? В лагере? В поезде? В этом добром доме? Она спала и видела девочку, пробудилась…
…Девочка внимательно смотрела своими взрослыми наплаканными глазами:
– Тебе тоже страшно?
Женщина кивнула. Ну, что ж, пойдем. Пусть это будет сон. Тогда нечего бояться. Будь что будет.
В обшарпанной привокзальной больнице, казалось, и больных не было вовсе. Тишина, куры в лопухах. Нянечка с помойным ведром указала дорогу к кожнику: в подвал и налево. Девочка, до этого повеселевшая, снова начала бояться, ладошка ее вспотела, напряглась.
– Надо идти, – шепнула она сама себе.
– Надо идти, – склонилась над ней женщина.
Надо идти!
В подвале болталась одна слепая лампочка, пахло больницей и гнилью. И все же, если существует помощь, она может быть только здесь.
В кабинете, сравнительно хорошо освещенном, восседал важный казах с маленьким желтым скуластым личиком.
Бесстрастно выслушав просьбу о помощи, он опустил глаза на девочкины ножки. Пальцем показал на стул: поставь ногу сюда. Пальцем же велел убрать ногу и показать другую.
Они ждали от него совета. Вдруг врач ударил кулаком по столу и крикнул:
– Документы!
Как не людям, зверям цирковым. Одно только слово.
«Нет, это все-таки сон».
Она без суеты вынула из сумочки цыганкины дары.
Казах внимательно читал, разглядывал.
– Что здесь делаете?!
– Ее мама, моя сестра, умерла, ищем ее папу.
Врач сверяет отчества матери в метрике ребенка и женщины в паспорте.
– Это режимный город, почему здесь? – орет он с запланированной яростью.
В этой фразе проступает его акцент, и становится понятно, почему он говорит односложно. Стыдится.
– Звали, Дубанкул Нурмухамедыч? – в кабинет услужливо заглянул кургузый молодой человек в несвежем дырявом халате.
– Я их спрашиваю: это режимный город, почему здесь? – надрывается старательный доктор Дубанкул.
– У нас есть старые письма ее отца с адресом этого города.
– Когда приехали? У кого остановились?
Все эти вопросы, интонации – они не для медицинского кабинета, не для больной мученицы с убитым детством. Все это уже было, было, так много лет подряд. И не она ли дала себе в поезде клятву уйти от всего этого в одиночество, в безлюдье? Ладно, ладно, пусть это будет сон.
Она рассказывает им правду: о тьме, как нашли дом переночевать.
– Этот дом! Заколоченный! – не хочет почему-то верить доктор. – А где вещи ваши? Она босиком почему?
Ах да, вещи! Они забыли про вещи! У свободных людей должны же быть вещи, чемоданы, имущество…
– Вещи остались там, в доме.
– Что там было?
Женщина кратко перечисляет: крепдешиновые платья, туфли-лодочки, горжетка, шерстяная кофта на пуговицах. Девочка спокойным уверенным голосом говорит о своем чемодане с шубкой, валенками, учебниками.
– Все! Можете попрощаться с вещами, – торжествует врач, чья бдительность явно усыплена перечнем обиходных вещей. – Кто же в незнакомом месте оставляет чемоданы?
– Но с нами за ночь ничего не случилось.
– А чемоданов не увидите!
– Неправда, я уверена, что все там. И наши вещи, и письма ее отца, и деньги. Все там, – она с радостью слышит в своем голосе интонации собственной матери, уверенной в себе, защищенной, обеспеченной, красивой женщины. – Вы должны оказать девочке помощь, мы за этим сюда пришли.
Она укладывает документы в сумочку. Врач неохотно мажет вонючей мазью девочкины лодыжки, дает бинт: бинтуйте сами.
– Что, что… Анализ надо делать, что. Мазью мажьте.
Он пододвигает им банку с мазью. Отдает на лечение. Щедро. Хотя, похоже, у него из всех средств одна эта мазь и стоит на стеклянных полочках шкафчика.
Пока женщина бинтует ножки девочке, в сердце Дубанкула с новой силой пробуждаются неясные подозрения.
– Одни в тот дом не пойдете. Я вам провожатого дам. Вот он и посмотрит, кто прав.
Медбрат прямо в халате и войлочных тапках идет за ними к их дому.
И тут конвой. Но женщина рада: помощь девочке оказана. Хоть какая-то, но помощь. Документы сработали. Чемоданов, конечно, не будет, пусть врач порадуется своей правоте. Жаль, что придется покинуть дом. Но вдвоем не страшно. Все только начинается. И о чемоданах надо сокрушаться естественнее, горше.
Они шли и за всей чередой обычных домов, не видя еще, чуяли свой. Он издали звал их.
Вот она, калитка скошенная, тропинка к дому, заросшая травой пожелтелой. Дверь в сени, открытая, чуть поскрипывает. Окна заколочены, и видно, что давным-давно.
Парень-провожатый почему-то мнется, боится идти за калитку, остается снаружи:
– Вы сами гляньте. И мне скажете.
Уже с крыльца они видят, как на расстоянии к ним приближается врач. Не усидел в своем окопе. Бдительный.
В сенях они переглядываются. Им спокойно и весело. Сейчас предстоит разыгрывать тоску об исчезнувших чемоданах. Мгновенно входят в роль.
Но чемоданы стоят!
Большой и поменьше.
Желтые, кожаные, с большими пряжками. В них все, что они назвали.
Они смогли мгновенно переодеться. На девочке засияло белое платье с кружевными оборками. Женщина накинула мех поверх легкого струящегося платья. Надела лодочки на каблучках.
Держась за руки, вышли они на крыльцо.
– У нас ничего не пропало! Вот наши вещи. И вот письма ее отца из этого города. Мы будем искать его. Или он найдет нас. Город небольшой.
Она протягивает письма непрошеным провожатым. Но те почему-то пятятся, пятятся от калитки, их пугает свечение за спинами пришелиц. Яркий свет из заколоченного дома. Прямо над головами странных женщин.
