Игорь Соколов - Двоеженец
– А я уж думал, что совсем вас потерял, – пробормотал надо мной довольный Вольперт, постукивая себя по голове маленьким молотком.
– Вы, наверное, думаете, что я кролик?! Что меня можно запросто пустить на опыты?! – закричал я, подымаясь и расталкивая продолжающих стонать от вожделения женщин.
– Да, нет, я просто решал математическую задачу, – обиженно отозвался Вольперт, – тайна плюс тайна – рождается явь, мир-декорация, жуть – это кайф! Скажите, вам нравятся мои стихи?!
– Я понял, профессор, вы хотите, чтобы я воспринимал реальность как сон, – я поглядел ему прямо в глаза, но вместо глаз у профессора в очках сияли два моих собственных отражения.
– Да, представьте себе, что я догадался, что вы уже полностью управляете моими чувствами и поступками, и от этого все во мне горит и раскалывается! Например, я чувствую, что мои мозги все время кто-то просвечивает какими-то инфракрасными лучами, создавая таким образом мои же собственные мысли, но мне все же кажется, что это не мои мысли, а ваши, профессор!
– Да, уж, – вздохнул Вольперт, – я так и думал, что без Кандинского-Клерамбо здесь не обошлось!
– Кто они, профессор?!
– Это врачи, которые когда-то описали все слагаемые вашего синдрома, именуемого в нашей психиатрии бредом воздействия!
– Можно подумать, что вы на меня не воздействуете?! – усмехнулся я, кивая головой на ползающих вокруг нас обнаженных и постанывающих женщин, – или вы хотите сказать, что не вы их сюда пригласили?!
– А если это только ваше воображение?! – нахмурился Вольперт.
– Но вы же видите этих женщин?!
– Видеть-то вижу, но иногда пациент может и врача заразить своим безумием! Однако, хуже всего, если это дисморфофобия!
– А что это, профессор?!
– Это так называемый бред «собственной метаморфозы», иными словами, это страх изменения собственного тела, который позволяет вам даже воссоздать мой образ, то есть я тоже могу существовать как ваш собственный бред!
– Не мучьте меня, профессор! – взмолился я, прижимая руки к сердцу, но Вольперт хладнокровно подтолкнул меня к следующей двери, чей цвет мне показался красным, и мы оказались в каком-то вакууме, где не было ни потолка, ни стен, ни пола, но была одна горизонтальная линия, которая пересекалась с вертикальной спиралью, обрывающейся где-то в пустоте, но пустота была какая-то серая и без каких-либо выступов или углублений.
– Это конец мира, что ли?! – прошептал я, двигаясь с Вольпертом на цыпочках осторожно по горизонтальной линии.
– Нет, дорогой мой, – засмеялся профессор, – это на вас так вирнол действует, причем очень сильно действует!
– А разве его действия так долго могут продолжаться?! – у меня перехватило от страха дыхание.
– Его действо может продолжаться всегда! – захохотал профессор.
Неожиданно я потерял равновесие и полетел в пустоту.
– А-а-а-а-а-а-а-аа-аа-ааа-аааа! – мой голос просто оборвался, и наступила полная тишина. Я открыл глаза, и постепенно зрение стало возвращаться ко мне.
Ночь и тьма как две слагаемые бреда воздействия, а среди кустов на древнем надгробии сидит сам профессор Вольперт с зажженной свечой, свесив с большого надгробия ноги.
– Кстати говоря, – тихо бормочет он, – здесь покоится тело моего далекого предка, тоже Вольперта, только он был не психиатром, а судьей-инквизитором. Ему давалась самая почетная роль – отделять ведьм от обыкновенных женщин и потом отправлять их на костер! Таковы были правила!
– Наверное, он их очень ненавидел?!
– Да, нет, даже наоборот, очень любил!
– Тогда я вообще ничего не пойму!
– Просто перед казнью мой предок овладевал ими, и только уже потом проявлял столь повышенный интерес к их возгоранию!
– Боже, какой кошмар!
– Да-с, конечно-с, неприятно-с, – Вольперт кивнул головой, слезая с надгробия, – то время вообще никак не укладывается в общепринятые нормы поведения! Психиатрии тогда и вовсе не было, вот никто и не мог больных людей от здоровых отличить! Оставалось только полагаться на собственное мнение!
– Знаете, профессор, а я вам ни черта не верю! – я засмеялся, тыча пальцем то в него, то в надгробие, – ведь в вашей клинике вряд ли мог появиться столь дряхлый монумент, и сумерки с кроной нарисованных деревьев как-то уж не вяжутся с вашей серьезной речью.
Вольперт нахмурился и тут же сердито наступил на надгробие, превратив его в жалкую груду оборванных декораций.
– Пусть будет по-вашему! – обиженно вздохнул Вольперт.
– Все-таки признайтесь, профессор, что волшебника из вас не получилось?! – улыбнулся я, радуясь своей догадке.
– Не знаю, не знаю, – пробормотал профессор и неожиданно исчез в сумерках.
– Мне, кажется, что вам просто стыдно! – крикнул я в темноту.
– Стыдно тем, кого видно, – отозвался из темноты профессор.
– А я думал совсем наоборот, – засмеялся я.
Однако в этот момент ко мне опять подбежал здоровенный детина в черном плаще и ловко, с размаху вкатил мне в левую ягодицу новый укол.
– Черт! От вас не спрячешься! – прошептал я и опять провалился в глухое забытье. Правда, во сне я ничего не видел, только слышал чей-то надтреснутый шепот и не менее омерзительный смешок… Очнулся я на железнодорожном вокзале, среди толкающихся пассажиров я сразу же приметил ее, грязную и оборванную нищенку с золотой серьгой в левом ухе. Левая ягодица и левое ухо, сразу же мелькнуло у меня в голове, но тут же исчезло.
Плевать, подумал я, плевать на этот мир, буду существовать в нем вопреки всякому смыслу, и, может, тогда что-нибудь произойдет, и смогу победить сумасшедшего Вольперта. Недолго думая, я подошел к нищенке и, заботливо взяв ее за руку, вывел из вокзала. Хорошо знакомая дорога вела ко мне домой. Я видел до боли знакомые дома и вывески на магазинах.
– Зачем я вам, – испуганно шептала нищенка, торопливо ступая следом за мной.
– А не все ли равно, – беззаботно отвечал я и шел еще быстрее.
Войдя в дом, я ничуть не удивился, что и дверь, и вся мебель с обстановкой были целы и невредимы, и что даже холодильник был набит разной всячиной, которую я сам никогда не покупал.
– И охота тебе меня трахать, – вздохнула грустно нищенка, с волнением глядя на водку на столе и краковскую колбасу в виде искривленного члена.
– А кто тебе сказал, что я тебя буду трахать? – удивился я.
– Вольперт, – неожиданного призналась нищенка.
– Вот, сукин сын, и сюда добрался! – огорчился я и тут же выпил стакан водки.
– Ладно, я уже ухожу, – смущенно пробормотал Вольперт, быстро вываливаясь их холодильника и, не оглядываясь на нас, стремительно выбежал из квартиры, оставив после себя на полу две небольшие лужицы от растаявшего снега.
Я поглядел на нищенку и тут же ее поцеловал, потом она тоже выпила водки и стала есть все подряд.
Внезапно я подумал о ней, как о накормленной мной кошке, только в отличие от нее она в знак благодарности должна была отдать мне свое тело. Она ела, глотая мясо огромными кусками, а поэтому част давилась и кашляла, из-за чего я каждую минуту бил ее по спине, чтобы она поскорее прокашлялась, и еще мне почему-то показалось, что она очень жалеет того неизвестного зверя, чье мясо теперь на зубах и внутри у нее. Еще час или два, и я внутри у нее!
Что за разница между живым и таким же отчаянно мертвым?! Я буду в ней – она во мне. – За это мы умрем! Подо мною, словно во сне, она всхлипывала, как дитя… Ее лоно волшебной игрушкой похищало всю боль из меня…
О, Боже! Даже имени не знаю, – или Вольперт внушил, иль я сошел с ума?!
Она, глотая слезы, целовала и, кажется, невинною была… Кровь безымянной нищенки с вокзала – мой грех уже навеки извлекла…
Теперь она лежала как чужая…
– Как тебя зовут?! – спросил я, опомнясь.
– Афигения, – прошептала она.
– Разве есть такое имя!
– Ну, да, конечно, – она смотрела на меня удивленно, словно не понимая, что я от нее хочу. Я и сам себя не понимал в эти минуты. Что-то близкое, что-то ужасно напомнившее мне имя глядело из ее простодушных глаз одним немым доверчивым вопросом: Ну, что ты хочешь от меня, съесть? Ну, на, ешь меня сколько угодно, но только не спрашивай меня ни о чем!
– Странно, как бы я ни задумывался, и реальный, и этот выдуманный мир одинаково безобразны, – наконец вздохнул я.
– Ты это о чем? – спросила Афигения, прижимаясь щекой к моей груди.
– Главное же, что и тот, и другой мир выходяит от одного Вольперта, чтобы дать этому ученому негодяю конкретное сравнение меня с моим воображаемым миром, будто меня никогда и не существовало, и я только образ его безобразного мышления!
– А разве живые не мертвые?! – неожиданно раздался из-под дивана громкий голос Вольперта, – или мертвые – это не живые?!
– Ну, что замолчали-то?!
– Ой, кто там?! – воскликнула Афигения, испуганно прижимаясь ко мне уже всем телом.
