Александр Покровский - Арабески

Человеческие какие-то лица появились среди первых вице-премьеров. Тут недавно видел одного нового вице – так, знаете ли, вполне. Это раньше они будто в масках были. Все тянуло сказать: «Масочку-то снимите в помещении!» А сейчас – нет, не тянет.

Споры о протяженности и границах атрибутов Божьих могут быть закончены.

А почему?

А потому, что цели всех этих споров, похоже, достигнуты, и такие передаваемые Богом в общее пользование атрибуты, как мудрость, истина и справедливость, уже добрались до нашего руководства – премьер открыл во Владивостоке автозавод Sollers.

То есть сначала с боями отнимали у дальневосточников кусок автомобильного хлеба, а потом подарили им другой – нате, пользуйтесь.

Премьеру даже предложили прокатиться на первом собранном тут образце автомобиля "УАЗ «Патриот» стоимостью в 850 000 рублей, или 28 720 долларов и 87 центов США, если считать по нынешнему курсу. И он прокатился.

А когда речь зашла о стоимости внедорожного предмета, то сопровождающие премьера вице-премьеры (Игорь Сечин и Игорь Шувалов) посетовали, что, мол, дороговато вышел этот самый «Патриот».

Да. Патриот нынче стоит недешево.

Но делать нечего. Ничего дешевого у нас, похоже, вообще не осталось. Ведь даже стоимость перелета из Москвы во Владивосток составляет 13 000 рублей, а туда и обратно – 22 000.

То есть новый автомобиль предлагается по цене 65 перелетов только в одну сторону и по цене 38 перелетов туда-сюда!

Вот поэтому жители Дальнего Востока предпочитают летать в Китай или же на худой конец в Японию. Дешевле и скидки есть.

Можно вообще улететь в Поднебесную за сущую ерунду.

Вот и летают. И очень давно.

В этих краях уже выросло целое поколение молодых людей, которые, во-первых, бегло говорят кроме русского еще и на японском и китайском, и во-вторых, они уже множество раз бывали в Токио и Пекине и ни разу – в Москве.

Так что самое время строить заводы, дома, пароходы и вообще чего-нибудь прокладывать тут не очень китайское, но свое, родное, московское.

А то ведь завтра, глядишь, проведут черту по всему еще нашему пока Уральскому хребту, и никого это, похоже, по ту сторону хребта особенно не расстроит.

Как мало пользы в том, что мы сидим молча и неподвижно, между тем как буря бушует над нашими головами. Надо что-нибудь делать! Я только на какой-то незначительный миг остолбенел, как прекрасная статуя, а потом вскочил и бросил в потолок все, что попалось под руку. А под руку мне попался годовой отчет об исполнении федерального бюджета. Не знаю, могло бы что-либо в природе принести мне такое облегчение, – столько вранья сразу шлепнулось на пол!

Ах, богиня Немесис, как любезно с вашей стороны предложить нам для успокоения использование внезапного импульса или иного порывистого движения.

Заметим, мадам, что мы так плотно живем среди загадок и тайн, что даже самые простые вещи, попадающиеся нам на пути, имеют очень темные стороны, в которые не в состоянии проникнуть самое острое зрение, и даже ясные и возвышенные умы среди нас теряются и приходят в тупик перед каждой щелью в произведениях природы.

При попытке сбить сосульки с домов в ЖЭС-2, что в Петербурге на Петроградской стороне, погибли два человека. Сорвались с крыш. Один проработал 23 года, другой был 23 лет от роду. Первый умер сразу, второй упал с крыши на рекламный щит.

Его отвезли в больницу, где он промучился часов восемь.

Почему для сбивания сосулек нужны какие-то героические усилия?

Потому что эти сосульки сбивают в России, а тут все – героические усилия.

За что ни возьмись – один сплошной героизм.

И героизм одних почти всегда преступление других.

А страховка, страхование жизни, здоровья на случай потери здоровья, кормильца, просто страховка – обычная, страховочный конец, который карабином крепится за специальный крюк, рым или я не знаю что? Где все это? Где выплаты родным? Где компенсация?

Я бы мог назвать это место, где пребывают у нас все страховки и компенсации, но только оно такое, такие для его описания существуют русские слова, что не дай вам бог.

Русский человек, как сказал когда-то классик, уж если что и назовет каким-либо словом, то нескоро то слово сотрется из памяти людей.

Потому что слова вырываются из уст самые что ни на есть правильные. Правильно все они описывают, эти слова, потому что рождены от мук.

Мучаются тут люди, вот поэтому и говорят они слова правильные.

Двадцать первый век на дворе – космос, последние достижения робототехники, Интернет, компьютеры, искусственный разум – а потом выходит человек в сапогах на скользкую крышу с ломом сосульки сбивать и падает с нее.

И ведь все, кто в нашем городе отвечают за жизнь и здоровье людей, лягут в день его смерти спать спокойно. Не посетят их чума и холера, не случится падучая или какая другая зараза.

Ничего в них не дрогнет, земля не разверзнется и адские языки пламени из нее не покажутся и никого не пожрут.

Все будет по-прежнему. Келейно и тихо.

«…А за жизнь человека вольного платить десять гривен серебра…»

Это Карамзин Николай Михайлович. «История государства Российского, том 3, глава 1, «Великий князь Андрей, г. 1169–1174».

Кстати, корова в 1169 году стоила 0,8 гривны. То есть на 10 гривен можно было купить 12,5 коров. Это от 500 до 625 тысяч рублей на сегодняшние коровьи деньги.

Разве было в закромах природы, на чердаках и подвалах учености, на великих складах случайности хотя бы одно орудие, оставшееся не примененным для возбуждения нашего любопытства и разжигания наших страстей относительно того, как там, что там, где там?

Не было. Все было истрачено, потреблено, употреблено.

А все потому, что знать нам хочется, что там с итогами года и как его оценили президент и премьер.

И вот наконец узнали мы, что все-все хорошо. Год был непростой, прямо скажем, – нас то и дело трепала рука судьбы, но – счастье-то какое – все сделано правильно, вовремя, к столу.

Конечно, осталось еще кое-что недоделанным, но все это по плечу нашим гигантам, великанам и исполинам. А если не дотянемся до плеча, то и остальные части их тела, полагаю, легко справятся с поставленными задачами.

Так что если что и трахнется, гакнется, гикнется, скажем, в самой середине наступающего года, то все это немедленно будет подобрано, вставлено и укреплено.

Так что я все макаю и макаю свое перо в чернила совершенно не для оправдания нашего неизменного поражения в любой отдельно взятой области человеческой мысли, как и во всех остальных областях сразу, но для того, чтобы написать панегирик. Кому? Им. Им панегирик. И я буду писать, и писать его совершенно без устали, без пития, без сна, без еды, без молитв и еще много чего без, дабы усладить изнуренных столь длительным ожиданием.

Осталось только придумать двадцать семь тысяч слов похвалы.

Одно я уже придумал – мо-лод-цы!

И это все о нем. О нем, о нем, о нем – сладкий он наш.

Все обсуждают его уровень. То ли компетенции, то ли еще чего. Но он неизменно высок. Столь героический склад характера обсуждаемого часто создает ему неудобство, естественно, но уровень – очень высок. Я бы даже со стула не приподнялся, если б он был низок.

Не поверите, как хочется иногда мне всех-всех направить на поиски той самой бутылки с бумажкой, в которой будет очень точно описано, где надо искать капитана Гранта.

Очень хочется. Всех. Направить и отослать. Туда.

А потом мне сообщают, что в этот, грядущий, вторник прибудет к нам премьер-министр Турции Тайип Эрдоган, чтоб, значит, рассмотреть «возможности развития многопланового партнерства между двумя странами и сотрудничества, основанного на традициях добрососедства».

Вот ведь черт!

Ладно, капитан Грант может и подождать.

Сто тысяч карет! Столько же одноколок, подвод, телег и розвальней!

Начали подавать нефть в Белоруссию! Начали!

Несколько недель я не мог спокойно спать – все думал: дадут или не дадут, все смотрел в глаза умнейшему вице-премьеру Игорю Се., стараясь угадать по их выражению дальнейшую судьбу поставок. И вот – фух! – свершилось.

Я считаю, что должна возникнуть процессия – с хоругвями и попами в золоченых одеждах, а потом – все миряне и миряне с лицами благостными – кто будет идти сам, а кого будут вести под руки. Потом в уме почему-то возникает погост, потом кокос, потом – звон колокольный, и все это движется к катастрофе этой самой моей повести, что я тут вам начинаю рассказывать.

Почему я говорю о катастрофе? Потому что повесть об отношении наших с Белоруссией задумана мною как великое эпическое произведение, где обязательно есть не только катастрофа, но и прочие перипетии, обрывы и страдания, свойственные драме: протасис, эпитасис, катарсис, перемешанные, сменяющие и вырастающие друг из друга в том порядке, что установил еще сам великий Аристотель, да будет ему царствие небесное и пух вместо праха!