Аарон Шервуд - Байки старого еврея
Свадьба
Свадьбы бывают разные. Прежде всего – по большой обоюдной любви, что, как ни странно, не гарантирует крепости уз. Бывают и просто по любви, даже не обоюдной: мол, стерпится – слюбится. И бывают свадьбы по расчёту. У партнёра или партнёрши хорошие связи либо прописка в хорошем городе. Не факт, что подобные браки недолговечны, как и свадьбы, если так можно выразиться, по неосторожности. Это когда перед будущим, несомненно, счастливым – а куда он денется – женихом встаёт гамлетовский вопрос: быть счастливым мужем и буквально сразу же отцом или не быть ни тем, ни другим, но, возможно, сильно покалеченным? И, опять же, не факт, что и этот брак будет скоротечным. Жизнь, знаете ли… А ещё бывает брак во спасение, как побег, как укрытие. Вот о таком браке моя байка.
Служил со мной один парнишка, как и я, из Ленинграда. Как и я, не отличник ни боевой, ни политической подготовки. Оба мы не рвались получить лычки, а старались при случае сачкануть. Служба наша проходила в Кандалакше, за полярным кругом. Население города в основном составляли люди, чудом выжившие в ГУЛАГе, и их потомки. Я это к тому, что «человек с ружьём» особой любовью не пользовался. По этой причине самоволки были практически исключены. Что оставалось делать защитнику Родины в редкую минуту отдыха? Правильно, пить водку. Не знаю причины, по которой от меня, моего друга и ещё нескольких, прямо скажем, разгильдяев решили избавиться. Но однажды нам сообщили о переводе в новую, только что образованную часть. Мы по наивности даже обрадовались, решив, что разнообразие нам не помешает. Везли нас в теплушках, рассчитанных на восемь лошадей. Мы – не лошади, и нас в вагон затолкали сорок человек. Из уважения к чувствам тех, у кого осталось хоть какое-то уважение к Советской армии, я не буду описывать условия нашего путешествия. Скажу лишь, что, по словам знающих людей, заключённых перевозили в более комфортных условиях. Им хотя бы выдавали матрасы, нам же кинули тюфяки, набитые соломой, в таком состоянии, что мы предпочли спать на шинелях и ими же укрываться. И вот на горизонте показалась цель нашего путешествия, город Череповец. Радости нам это не прибавило. Ничего более жуткого за всю нашу короткую тогда жизнь мы не видели. Весь горизонт, от края до края, был утыкан трубами металлургических комбинатов. При этом каждая труба (так было задумано?) дымила своим цветом. Буквально в первые часы пребывания на новом месте мы поняли, какое счастье – ветер, особенно если он дует от города! В эти безусловно счастливые мгновения жители могли насладиться видом солнца! Обычно дым лежал на крышах пятиэтажных хрущёвок. Но ведь были, правда, немного, и восьмиэтажные дома. Как там жили люди? Как-то жили, они были советскими людьми. А советский человек не хнычет, советский человек благодарит: за счастливое, в ядовитом дыму, детство, за заботу о женщине-матери, умудрившуюся в этом дыму зачать.
Но я отвлёкся. Разместили нас в центре города, в бывшем общежитии. Главным достоинством нового жилища было то, что нас расселили по комнатам. Двери, естественно, тут же сняли, но это была уже не казарма. В комнатушки натолкали по четыре воина, но хоть и отдалённо, это напоминало сносное жилище. Не успели мы толком обжиться, как нашу общагу окружило плотное кольцо аборигенок. Ларчик, как всегда, открывался просто – они хотели свежих, не пропитанных ядовитым дымом парней. Явились они не просто так, а запасясь цивильной мужской одеждой. Некоторые, самые целеустремлённые, – с выпивкой, которую они недвусмысленно демонстрировали. Видеть это было и смешно, и жутко. Молодые красивые женщины зазывали мужиков. Вы скажете: бордель под открытым небом? А что им делать? Их сверстники, прожив двадцать – двадцать пять лет в этом ужасе, ни на что, кроме как поговорить, были негодны. У них был выход – найти солдата, не видевшего женщину год и более, крепкого, не пропитанного смрадным дымом парня или такого же, но более потрёпанного «химика». «Химиком», если кто забыл, называли осуждённого за мелкие преступления, отправленного вот в такие города на рабский труд.
Итак, «ярмарка» закончилась. Сыграли отбой, и… батальон, все четыреста пятьдесят солдат, включая дневальных (они что, не люди?), исчез. Однако к подъёму все (дневальные тоже) были в казарме. Как понимаете, долго держать в секрете такой массовый самоход нельзя. Комбат на очередном общем построении пообещал навести порядок. Как он решил это сделать? Очень, на его взгляд, просто – сажать. Он так и заявил: «Вечером поймаю в самоходе – утром отдам под суд». Слово он держал. За первые пару месяцев отдал под суд человек пять. Это, естественно, имело скорее психологическое значение, чем практическое. Советский солдат всегда был силён смекалкой. Самоволки не прекращались. Я тоже не был в стороне от этой, скажем, игры в догонялки, где призом была ночь с хорошенькой девушкой. Мне везло. А вот мой друг, ленинградец, о котором я упоминал вначале, попался. Утром его вывели из строя, и комбат заявил: «Оформляйте дело в суд». И тут вместо обычного «простите, я больше не буду» мой друг этак прочувственно говорит: «Товарищ подполковник, не разрушайте будущую семью! Я понимаю, что нарушил устав, без разрешения покинув расположение части. Но я встречался с невестой, будьте же снисходительны!» Подполкан опешил: «Да ты знаешь, сынок, сколько у неё за день таких женихов?» Но мой друг – вот что значит школа выживания на Лиговке (самый хулиганский район нашего города ещё с царских времён) – говорит комбату: «Как вы, офицер, позволяете себе говорить в подобном тоне о моей невесте?!» Бедняга солдафон, я думаю, отродясь не слышал подобных речей. «Ладно, это я так ляпнул, не подумав, женись». Мы, его друзья, пытались его отговорить. Но он был непреклонен. Впрочем, логика в его поведении была. Безусловно, лучше сейчас жениться, а дальше время покажет, чем сейчас же схлопотать два года за самоход.
Наступил день свадьбы. Я единственный из его друзей получил увольнительную. Тут уж, как ни крути, комбату было нечего делать: я – свидетель. Но друзья не бросают в беде, даже если эта беда – свадьба! Само собой, все ушли в самоувольнение. Семейство у невесты было самое что ни на есть русское. Один брат чего стоил – бригадир лесорубов. Пришёл на свадьбу уже подготовленный, в смысле пьяный. Примерно после получаса застолья я вышел на балкон покурить. И вовремя!
К подъезду подкатил патрульный УАЗ! Войдя в комнату, я сказал самовольщикам: «Все вразбежку – патруль!» Возглавлял патруль наш замполит с подходящей фамилией Наливаев. Он с порога наехал на жениха: «Почему в гражданке?» Я бы его простил: молодой ещё, не знает, что на жениха наезды непростительны, даже если он солдат. Но тут проснулся брат невесты: «Ты что, моего брата обижать? Как звать?» – «Лейтенант Наливаев». – «Вот и наливай за здоровье жениха и невесты». Пришлось Наливаеву подчиниться. Выпил, поздравил и пошёл искать самоуволенных. Дальше всё было как в водевиле. Прибегал, скажем, солдат: «Патруля нет? Налейте». За ним кто-то из патруля: «Самовольщики не забегали? Налейте». Вскоре все – и патруль, и друзья жениха – сидели за столом. Свадьба удалась, вот только молодой муж попал в «холодную» за спаивание патруля.
Расстались они сразу после его демобилизации. Мы вместе ехали домой. Она пришла его проводить. Обняла. И сказала: «Я всё понимаю, прощай, кончилось моё бабье счастье, не вини себя».
Секретный фарватер
Ранним утром лета 1983 года от причала Ленинградского пассажирского порта отвалил белоснежный лайнер. Буксир вытащил его из акватории, и он уже своим ходом встал на фарватер. На горизонте в лёгкой дымке поднималось солнце. Высоко в небе плыли два перистых облачка. Должен сразу оговориться: от погоды зависит очень много. Стала бы русская женщина останавливать коня в хорошую погоду? Нет! Да и изба в хорошую погоду не станет гореть. Или, скажем, «ихний шпиён» стал бы переходить рубеж Родины пролетариата в безветренную, тихую погоду? А ему это надо? В хорошую погоду даже сержант Карацюпа не пойдёт в дозор: его верный пёс Ингус не пустит! Только в хорошую погоду именно белоснежный лайнер бороздит просторы нашей Родины! Хоть он и буржуйский, но на нём люди. Пусть они видят наши преимущества и завидуют. Итак, в небе два перистых облака, лайнер вышел в залив. Ничто не предвещало… На мостике рядом с умудрённым опытом капитаном стоял вперёдсмотрящий. Вдруг вдалеке, среди волн, что-то блеснуло. «Капитан! Впереди мина», – доложил он. Капитан отдал команду: «Стоп машина, отдать якорь, радио в порт». По фарватеру ежедневно проходили десятки судов. Факт обнаружения мины вызвал в руководстве порта, мягко говоря, шок. Прежде всего, фарватер закрыли до выяснения. Все суда, приближавшиеся к порту и шедшие на выход, были остановлены. Немедленно связались с командующим Ленинградской военной базы. Адмирал отдал приказ в Кронштадт: мину уничтожить. Любой ценой. Ох как любят у нас это слово! И вот уже от причала отваливает быстроходный катер с пушкой. Прибыв в заданный квадрат, он открывает огонь по мине. Мина качается на волнах, и прямое попадание практически невозможно. Расчёт на то, что мина сдетонирует, чего пока не происходит. А в это время адъютант адмирала сообщает ему, что в приёмной ожидает аудиенции представитель «Ленфильма». Когда он, представитель, входит в кабинет, адмирал, багровея, кричит: «Киношники, мать вашу! Она деревянная!» Ничем не объяснимый гнев командующего привёл присутствующих в замешательство. Хозяину кабинета хорошо за шестьдесят. Он, адмирал, срывает одну из трубок телефона на пульте и орёт в неё: «Мина учебная!» Тем временем с катера уже спустили плотик с минёрами, чтобы подорвать злосчастную мину. Минёры уже мысленно привинчивают очередную звёздочку на погоны за выполнение особо важного задания.
