Наталья Горская - Сайт нашего города (сборник)
Если у канала Грибоедова и на той, и на другой стороне проспекта номера домов приблизительно идут в ногу, то у Фонтанки чётная сторона уже обгоняет свою «сестру» номеров на тридцать. К площади Восстания эта цифра растёт, а затем нечётная сторона словно бы старается нагнать чётную по номерам, но это ей так и не удаётся. Зато ей удаётся обогнать её по длине, так что она даже врезается в площадь Александра Невского до Лаврского проезда.
Чтобы «отмахать» весь Невский медленной походкой, надо иметь много времени при хорошей и тихой погоде. В дождь и снег вы и сами не заметите, как побежите сломя голову вместе со всеми. В зной осядете в ближайшем кафе и разумно решите, что чашка кофе лучше прогулки по раскалённому тротуару с выхлопными газами пополам.
Но я люблю ходить быстро по той простой причине, что под ритм шагов удивительно хорошо слагать стихи! Особенно по Невскому проспекту, потому что топот большого количества ног создаёт удивительные размеры стиха. Вот рядом, например, цокают каблучки: цок-цок, цок-цок. А вот уже пробиваются трёхсложные стопы: цоко-цок, цоко-цок. Идёт целая ватага школьников – прогуливают уроки, должно быть. Только успевай слова подставлять в эту музыку каблуков:
Цок-цок, цок-цок,Цоко-цоко, цоко-цок,И-раз-два-три…Раз слог, два слог.Где толк, в чём прок?Вместо слов один лишь вздох:Слово свято, словно Бог.
Бред, конечно же, но очень увлекательный. И нужный мне, как тренировка спортсмену, чтобы спасти себя от умственной праздности. Оказывается, ноги не только волка кормят. И совсем не холодно, а даже наоборот становится жарко, особенно после десятой строфы.
А вот и памятник Пушкину виднеется в конце – или в начале? – Михайловской улицы. Свернём к нему, поздороваемся.
– Ну что, брат Пушкин? – заорём ещё издалека, чтобы всем продемонстрировать нашу дружбу.
– Да так, – ответит Поэт растерянно, – так как-то всё…
Гуляя по Петербургу, удивляешься его переменчивости. Только что перед нами был европейский, можно сказать, немецко-педантичный пейзаж. Даже не пейзаж, а какой-то чертёж – особенно удивительный эффект на таком чётком фоне создаёт изящное чёрное кружево ветвистых деревьев. И вдруг мы попадаем в родную «золотую дремотную Азию», тихую и немного безалаберную. А то можно оказаться на шумной, пульсирующей, как воспалённый нервный узел, улице, где яблоку негде упасть, и всё напоминает какой-то сказочный восточный базар. Люди бегут в обе стороны и сталкиваются друг с другом на тесном тротуаре. Из многочисленных магазинчиков в подвалах льются всевозможные мелодии, перекрывая одна другую, и на всё накладывается вой автомобильного потока. Тут вам и пышно-аляповатый московский стиль, и безликие бетонно-стеклянные сооружения из брежневского «застоя», и «сталинский ампир», дома и для «богатых», и для «подлых». Но походив по городу, начинаешь ощущать, что эти непохожие друг на друга здания и кварталы ведут меж собой диалог.
Но если попытаться представить город в виде какого-нибудь человека, то Петербург – это мужчина средних лет, поджарый, язвительный и всё подмечающий. Мне, почему-то, он напоминает актёра Кторова: он аккуратен, изыскан и всё время, что называется, собран. Он элегантен, но в нём нет ничего вызывающего. Всё драгоценное он носит только для себя, а не для того, чтобы удивлять других. Если он носит алмаз в перстне, то это – алмаз чистейшей воды, который заметит и оценит только тонкий знаток. В то время как Москва – это женщина, и не просто женщина, а этакая роскошно одетая барыня в цветастой павлопосадской шали и с огромными каменьями в перстнях на каждом пальце, с увесистыми серьгами в ушах, что выдаёт в ней неистребимую византийскую тягу к роскоши. И ещё она по-азиатски очаровательно ленива. Само слово «Москва» даже без знания, о чём идёт речь, создаёт своим звучанием представление о чём-то беспредельно широком и смачно-тяжеловесном, как удар большого колокола. Поэтому любой скажет, что это имя или властной царицы, или древней столицы. На взгляд Петербурга, Москва безвкусно одета: на ней слишком много дорогих вещей, но они плохо сочетаются меж собой. Сам же он – безупречен, в этом отношении у него всё продумано: классический костюм и зонтик в виде трости. А его скептический характер объясняется скверным климатом и сухим, колючим, как мгновенная ломаная молния на чёрном небе, звучанием имени. Имя Ленинград звучало значительно мягче. Только не усмотрите в этом моих политических пристрастий. У аполитичных анархистов их вовсе быть не может: меня интересует и волнует только музыка слов.
Петербург – нервный, всё время куда-то спешащий, что-то критикующий и высмеивающий. В Петербурге всё имеет крайности. Хотя город этот совершенно европейский, весь отстроенный по проектам европейских зодчих, но погода в нём никогда не делает ничего вполсилы. Как ничего не делает вполсилы русский человек. Он или вообще ничего делать не будет, или сделает с таким рвением, что возникнет в какой-то момент мысль: а лежал бы ты, Ванюша, лучше на печи. Жара и холод, дожди и снегопады в этом городе проявляют себя так, что после них выдержишь уже всё. Или почти всё.
Если этот город обнаружит на своих улицах немолодую особу в мини-юбке, может очень жестоко и едко её высмеять: «Куда, куда ты со своим варикозом-то?». Сколько красавиц страдает оттого, что, выходя из дому при весенней, казалось бы, уже установившейся тёплой погоде легко одетыми, подвергаются в течение дня нежданной метели и морозу. «Ага, у вас уже ле-е-ето наступило! – словно бы говорит Петербург, над которым внезапно стянулись свинцовые тучи. – Ну-ну, а как вам это понравится?». Поэтому истинная петербурженка круглый год носит в своей сумочке зонтик, невзирая на заверения синоптиков, что осадков не предвидится. «Снег, дождь и всё то, чему даже имени не бывает», как сетовал Достоевский, здесь частые гости. Какой только столицей не называют Петербург – северной, морской, культурной, криминальной, русского рока, – но помимо всего прочего его можно было бы законно назвать Столицей дождей. Или просто осадков.
Иногда тут идёт не то, чтобы полноценный дождь, а какая-то водяная пыль, которую ветер бросает порциями прямо в лицо. А какие тут туманы, морось – м-м! В них можно заблудиться, затеряться и даже посреди бела дня… увидеть приведение.
Призраки и приведения Петербурга связаны с именами его известных жителей. Прежде всего – это основатель города Петр Первый. Точнее, памятники ему. Всякий истинный петербуржец знает, что по ночам лучше держаться подальше от Медного всадника и уж тем более не говорить в его адрес ничего плохого. А если белой ночью в три часа подойти к памятнику грозного императора у Михайловского замка, то можно увидеть, как он… (а-а, карау-ул! бр-р) шевелится! Просто призрак Петра собственной персоной часто можно видеть в коридорах Академии культуры. Так что заходите, милости просим.
В Михайловском же замке и без Петра Великого есть кому являться людям в образе призрака. Это, естественно, император Павел, который сам при жизни неоднократно рассказывал, как в свою очередь в Петербурге же видел своего великого деда Петра. Ещё в советское время работники многочисленных советских учреждений, располагавшихся в Михайловском замке, рассказывали друг другу о странном призраке, навевающем ужас и тоску на окружающих. С наступлением сумерек все стремились как можно скорее покинуть здание. В семидесятых годах прошлого века из Москвы даже приезжала специальная комиссия, которая пыталась разобраться в таинственном феномене, засиживаясь в замке по ночам. Призрачное дело о призраке яснее так и не стало, зато слухов о приведении бедного Павла стало ещё больше. И видеть его в последнее время стали ещё чаще. Или это слухи заставляют людей верить в то, что они в самом деле видели здесь бледного, невысокого человека со свечой в руке и… (а-а, мама-а, забери меня отсюда!) белым шарфом на шее, который иногда играет на музыкальном инструменте, похожем на флейту. А ещё рассказывают, если ночью подойти к Михайловскому замку (тс-с!), то можно услышать смех, звон бокалов, звуки музыки – сие есть призрак некой Белой Дамы, которая устраивает по ночам у замка балы.
Призрак Николая Первого можно встретить в Зимнем дворце, но только ночью. Николай Палыч тем замечателен, что никого особо не пугает своими выходками и попытками вступить в беседу, а проходит мимо совершенно равнодушно, не обращая внимания ни на кого и ни на что. Настоящий царь, что тут ещё скажешь. В знаменитом доме на Гороховой обитает дух Григория Распутина. Этот же дух «безобразит» иногда в районе Поклонной горы в Озерках, где Григорий Ефимович был неудачно кремирован, отчего присутствовавшим при этом ротозеям показалось, что он ожил и исчез в неизвестном направлении.
Ещё петербуржцы могут поведать вам о стонах, которые время от времени доносятся с места казни декабристов, и пяти неясных фигурах, бродящих поблизости. В середине двадцатых годов прошлого века члены Ленинградского общества безбожников устроили что-то типа засады на тех, кто, «прикрываясь святым именем декабристов, пугал честных советских граждан». Три ночи просидели в засаде, но так никого и не поймали.
