Юрий Буйда - Покидая Аркадию. Книга перемен
– Ты что с животным сделал, скотина? – завизжал Евсей Львович, бросаясь на Аспирина.
Мужчина коротко ткнул его кулаком в лицо. Старик упал.
– Пойдем отсюда, – сказал Аспирин.
– Тогда мне надо вещи взять, – сказала Аглая.
– Брось, я тебе новые куплю.
– Разбросался…
Они поднялись наверх, Аглая включила свет, Аспирин выключил, взял ее за ухо, они упали на кровать, задрыгали ногами, сбрасывая туфли.
Через полчаса, выкурив по сигарете, они собрали вещи в сумку и спустились во двор.
– Чем ты ее? – спросила Аглая, кивая на собаку.
– Пойдем.
– А старик?
– Очухается.
– Ты про отца не думаешь?
– На хер он сдался. Нам налево.
Калитку они оставили открытой.
Андрей Иванович Замятин нашел Евсеева-Горского за сараем. Хозяин сидел, широко раскинув ноги, и по разбитому лицу его текли слезы.
– Эх, – сказал Андрей Иванович, с кряхтеньем опускаясь на корточки, – да тебе в больницу надо. Давай-ка помогу…
Евсей Львович с трудом поднялся на ноги, оперся на плечо соседа, и они двинулись к калитке.
– Как это ты так, а? – спросил Андрей Иванович, тяжело дыша.
– Берта померла, – сказал Евсей Львович.
– Ну померла и померла. Она ж собака.
Они добрались до замятинской «волги», Андрей Иванович помог Евсею Львовичу забраться на переднее сиденье.
– Ты только машину мне тут не вздумай засрать своей кровью, – сказал Замятин, садясь за руль. – Эх ты, мудила ты лагерный…
– Демагог, – сказал Евсей Львович. – Какой же ты демагог, Андрей…
«Волга» завелась с четвертого раза.
– Как же тебя угораздило, а? – Андрей Иванович газанул. – Ну, с ветерком!
– Угораздило, – проворчал Евсей Львович. – Ты на дорогу смотри, болтун старый…
Аглая и Аспирин подали заявление в ЗАГС и поселились в новом двухэтажном доме, просторном, полупустом и пахнущем краской. Аспирин целыми днями мотался по объектам, встречался с заказчиками, улаживал дела, а Аглая готовила еду для строителей. Помогала ей узбечка Матлуба, которую жители городка звали Мать Люба или просто Люба. В полдень и вечером Аглая и Люба – Люба была за рулем – развозили еду в термосах по стройкам.
Люба гордилась мужем: Карим был доверенным человеком хозяина и мастером на все руки – и сварщиком, и каменщиком, и электриком, и вообще кем угодно, если платили. Он был родом из Ташкента и с удовольствием командовал деревенскими узбеками и таджиками, которые работали на объектах Аспирина. Карим презрительно называл их черножопыми. Люба мечтала о детях, но побаивалась их заводить: «Карим пить начал, беда. Он когда водки выпьет, совсем дурной становится, нельзя ему пить».
За два дня до свадьбы случилась беда. Кто-то из черных убил Жульку – изнасиловал, задушил и бросил голой в кустах у реки. Жулькину одежду не нашли.
Жульке было пятнадцать, она была дочерью спившегося Димона Жулина и его шалавой жены-пьяницы Нинки, и весь городок знал Жульку как пьянчужку и шлюху.
Старуха Нехаева и ее сын видели мужчину, который вылез из кустов и скрылся, но опознать его не смогли: «Эти черные все на одно лицо, да и темнело уже».
Убийство взбудоражило городок. Мужики пообещали перебить «всю черноту».
Аспирин спрятал своих рабочих в подвале и зарядил ружье.
Люба забилась в кладовку рядом с кухней и плакала не переставая.
– Что делать будем? – спросила Аглая.
– Сделай им бутербродов с сыром, что ли, – сказал Аспирин. – Разберемся как-нибудь. Денег за июль я им пока не платил, в случае чего – сэкономим на этих, других наймем.
Аглая отнесла в подвал бутерброды и чай.
Когда она вернулась, Аспирин в кухне пил водку с полицейскими – Толиком и Серегой.
– Значит, Карим, – сказал Толик. – Решай, Саня.
– А чего решать? – Аспирин смотрел в пол, хмурился. – Решать тут нечего. Карим мне нужен, пацаны. Во как нужен.
– Тем более, – сказал Серега.
– А точно он? – спросил Аспирин.
– В его машине нашли. – Толик достал из кармана полиэтиленовый пакет. – Трусы, лифчик… трусы грязные… это улики…
– Ладно, – задумчиво проговорил Аспирин. – Пойду поговорю с ними.
Аглая нарезала колбасы, полицейские выпили и закусили.
Через полчаса вернулся Аспирин. За ним брел таджик. Аглая попыталась вспомнить его имя: кажется, Файзулла…
– Давай сюда. – Аспирин взял со стола пакет с уликами. – Договорились там, этот пойдет. Оформили тряпки?
– Еще нет, – сказал Толик.
Аспирин разорвал пакет, протянул Файзулле одежду, тот взял трусики, положил в карман.
– Нет, – сказала Аглая, – не трусы – лифчик. На лифчике следов нет.
Аспирин забрал у таджика трусики. Файзулла свернул лифчик, сунул в карман.
– А не расколется? – спросил Серега, с сомнением глядя на таджика. – Дохлый какой-то…
– Жены нет, детей нет, – сказал Аспирин. – Проголосовали они все за него. Демократия. Он тоже голосовал.
– Тебя как зовут? – спросил Серега.
– Файзулла он, – сказала Аглая.
– Ну пойдем, Файзулла, – сказал Толик. – Налить ему, что ли, напоследок?
Серега налил в стакан водки, протянул таджику, тот выпил залпом, вытер рот рукавом и пошел за полицейскими.
– Давай сюда трусы, – сказала Аглая.
Аспирин отдал ей трусы.
Она спустилась в сад, развела костер, бросила трусы в огонь. Опустилась на корточки, закурила. Неслышно приблизилась Люба, села рядом, прижалась головой к колену Аглаи и заплакала. Аглая обняла ее за плечи.
В середине августа Аспирин и Аглая сыграли свадьбу.
Под гулянку арендовали кафе «Техас», которое когда-то называлось «Дружбой». Гостей было много. Пришла даже мать убитой Жульки – бритоголовая Нинка, надевшая по такому случаю платок с узором, платье с подвернутыми рукавами и кроссовки. Она с порога выпила фужер водки и закусила конфеткой. На нее косились, но помалкивали.
Андрей Иванович Замятин и Евсей Львович Евсеев-Горский сидели на почетных местах. Когда дошла очередь до подарков, Евсей Львович потребовал тишины и вручил Аглае обувную коробку, перевязанную шелковой ленточкой, и ключи от красного автомобиля с открытым верхом. Пока Аглая целовалась со стариком, Аспирин открыл коробку и сказал: «Ну ни хера себе!» Аглая заглянула в коробку – она была доверху набита пачками пятитысячных в банковской упаковке. «Тут миллионов пять, – сказал Аспирин. – Или больше». Андрей Иванович подарил пятьдесят тысяч рублей, старинные жемчужные бусы, доставшиеся ему от бабушки, и золотой портсигар царских времен – с игривым Амуром на крышке и надписью «От поклонников и поклонниц дорогому нашему дусе Арнольду Георгиевичу».
– Дуся, – сказал Аспирин. – Ну ни хера себе. Ну старики.
К нему подошел полицейский Толик.
– Пацаны сейчас позвонили, – сказал он. – Фатима эта твоя в своего Карима стреляла.
– Какая Фатима? – спросил Аспирин.
– Ну как ее… у вас живет которая…
– Люба, что ли? – спросила Аглая. – Мать Люба?
– Ну Люба. Взяла ружье – и из двух стволов.
– И чего?
– Ничего. – Толик расхохотался. – Промахнулась. Сейчас плачет, дробь у мужа из жопы выковыривает…
– Дело завели? – спросил Аспирин.
Толик махнул рукой.
– Да ну их! Дело еще заводить… Чурки ж!
– Они наши чурки, Толик, – сказала Аглая. – Разберутся между собой.
– Горько! – закричал Андрей Иванович.
Молодые стали целоваться, а гости – считать.
– Откуда у тебя портсигар? – спросил Евсей Львович.
– От верблюда, – ответил Андрей Иванович.
– Небось от деда-чекиста, – сказал Евсей Львович. – Вот уж пограбил он купцов да дворян, вот уж пострелял…
– Ты деда не тронь! – закричал Андрей Иванович. – Он за родину погиб!
– За родину, за Сталина, – сказал Евсей Львович.
– Что, кипит говно еврейское, покоя не дает? Не дает покоя Сталин?
– Вертухай! – закричал Евсей Львович.
– Дерьмократ пархатый! – закричал Андрей Иванович.
– Горько! – закричала вдруг Нинка Жулина, сорвав с бритой головы платок и выбежав на середину зала. – Опять горько! Подсластить бы! Эх и подсластить бы!..
Черная рука
В пятницу Тата отправилась на встречу с богатым клиентом, который жил за городом и хотел застраховать дом и жизнь, добираться пришлось на метро до конечной, потом на автобусе, а потом еще пешком километра два, но дело того стоило, клиент подписал договоры на очень солидную сумму, угостил чаем, был мил, предложил подбросить ее до Москвы, но она отказалась, пошла пешком, решила сократить путь, свернула, споткнулась, упала, попыталась встать, но не смогла, Мишель подхватил ее на руки, отнес в свой дом, наложил повязку, подмигнул, она обняла его за шею, потянулась к нему губами – он ответил, и все, что произошло, произошло именно так, как и должно было произойти, и когда он лег рядом и взял ее за руку, она уже чувствовала себя другой, иной, новой – впору имя менять, а спустя несколько минут она заговорила, освобождаясь от всего того, что мучило и болело, избывая тайну, с которой несовместима свобода, и даже не удивляясь тому, как легко дается ей освобождение от этой мерзкой тайны, а он слушал, водя пальцем по ее животу, и когда она замолчала, он сказал: «Выходи за меня замуж, Тата. Мы просто созданы друг для друга: мы оба левши», и она засмеялась и прижалась к нему, и они снова занялись любовью, а потом она сказала, что у него шершавая нога, а он сказал, что она вся гладкая, как яблочко, даже лобок у нее гладкий, как яблочко, и она поняла вдруг, почувствовала, что теперь навсегда соединена с этим мужчиной жалостью, благоговением и стыдом…
