Валерий Бардаш - Соло
Сын и Монета упросили маму остаться в хижине на ночь. Мама не сильно сопротивлялась. Они сидели на веранде в углубляющейся темноте теплой безлунной ночи. Яркие звезды заполняли чистое небо, обрамленное четкой линией темных силуэтов гор. Мальчик угомонился и спал в хижине на месте, где всегда ночевал его отец. Она сказала, что давно не чувствовала себя такой спокойной. Он ответил, что это, несомненно, действие целительных свойств ущелья.
Она стала рассказывать о том, как они познакомились с Солдатом, встречались и поженились. Он слушал не перебивая. История зарождения их любви прошла перед его глазами много лет назад, но он в первый раз слушал ее версию. В этой версии было много забавных и неожиданных подробностей. Они улыбались вместе в темноте. Она рассказала, что сначала приметила его, когда встретила их с Солдатом на сборах в горах, и была обескуражена отсутствием интереса с его стороны. Он признался, под ее удивленное восклицание, что находился в то время в сетях Улыбчивой. Они вместе вспоминали их веселую свадьбу.
Он узнал об их трениях последних лет. Что она отчаялась дождаться, когда ее муж начнет остывать к горам. Зачем вам это нужно? Она не ждала ответа на этот вопрос. По крайней мере, еще незнакомого ей ответа. Они засиделись до глубокой ночи. Под конец она сказала, что ему нужно перестать рисковать своей жизнью, жениться на Круглолицей, построить ей большой дом в ущелье, никуда не отлучаться и растить вместе детей.
3
Он проснулся, подвешенный под темной нависающей скалой, со звуками собачьего воя в голове. Гамак слегка раскачивался, поскрипывая натянутыми веревками. Вокруг было тихо, он раздумывал об источнике воя. Должно быть, приснилось. Ближайшие собаки были в двадцати километрах вниз по ущелью, на стоянке чабана, у которого он оставил Монету. Он прожил на стоянке несколько дней, чтобы удостовериться, что его собака находится в надежных руках. Монета легко ужилась со свирепой и шумной сворой чабана. Она в порядке, но, конечно же, скучает и ждет, когда он вернется и заберет ее домой. Следовало бы поторапливаться. Он откинул покрывало, осторожно вылез из спального мешка и сел в гамаке, упершись спиной в холодную стену. Светало, дно цирка под ногами еще скрывалось в полутьме. Он проснулся как раз вовремя.
Через двадцать минут он стоял на льду с рюкзаком на плечах, опять готовя себя к трудному моменту – отстегиванию последней, удерживающей его закладки. Тело наполнялось легкой дрожью. Держась левой рукой за воткнутый в лед молоток, он дотянулся и вынул закладку из щели, оглядел свое убежище, взялся за ледоруб и осторожно вышел из-под скального прикрытия.
Горловина неясно просматривалась в пятидесяти метрах выше. Он медленно двинулся вперед, используя прием, которому его хорошо обучили в ранние альпинистские годы. Стоя на обеих ногах, держась за ледовый молоток, он втыкал ледоруб на полметра выше, затем вытаскивал молоток и втыкал на уровне ледоруба. После этого он поднимал на один шаг сначала одну ногу, за ней вторую. В каждое движение он перемещал или руку, или ногу, сохраняя в любой момент времени три точки опоры. Повторяя в уме простой счет, он прошел не спеша горловину и поднимался по левой части желоба, сосредоточенный только на своих движениях. Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре.
Площадка для стоянки открылась неожиданно. Он вступил на крошечный ровный островок, аккуратно снял и опустил рюкзак и уселся с удобством. День разгорался, солнце должно было вот-вот показаться из-за плеча снежного гребня. Он был доволен темпом своего подъема. Пять веревок за несколько часов работы. Значительно быстрее чем вчера. С божьей помощью, может, и удастся добраться сегодня до вершины.
Все будет зависеть от того, что его ждет на черном поясе. Пояс нельзя обойти, он пересекает весь конус горизонтальной полосой темных разрушенных скал, перемешанных со льдом. Шириной около трех веревок, он сужается в одном месте до двух. В этом месте его обычно проходят. Никто не хочет находиться на поясе ни одного лишнего метра. Восходители, побывавшие на маршруте, не жалеют эпитетов, описывая ненадежные скалы участка. Он готовил себя к тому, что не сможет доверять ни воткнутому ледорубу, ни зацепке, за которую держится его рука, ни выступу, на котором стоит его нога.
Когда он подошел к поясу, сил для сомнений осталось совсем немного. Было около двух часов дня, сильное солнце завело горловину на всю мощь. Он уже был далеко от тех страстей. Основной поток камней проходил в стороне от его пути. После нескончаемых метров крутого льда он почти добрался до снежной шапки вершины, на которой можно будет вздохнуть свободней. Оставались только две веревки черных разрушенных скал.
Он закрутил ледобур на последнем метре прочного льда перед поясом и остановился передохнуть. Усталость растворяла нервное напряжение мышц и тревожность разума. Последние несколько часов он поднимался довольно быстро и свободно, почти как в хорошие времена. Надеясь сохранить этот настрой перед сложным участком, он отдыхал недолго.
Пояс дался неожиданно легко. После первых осторожных шагов он вдруг почувствовал благожелательность этих скал и отважился доверять им. Незаметно пришло столь желанное чувство неуязвимости, дело заспорилось. Он заткнул ледоруб за лямку рюкзака, освободил правую руку, после чего брался ею за скалы без сомнений. Потрудиться пришлось только в нескольких местах. В одном из них он застыл в напряженной позе, уткнувшись носом в закрывающий обзор большой выступ, и отчаянно пытался прочувствовать, что его ждет за этим выступом. Чувства молчали. Он вздохнул и, отдавшись на волю судьбы, потянулся вперед. Руки не нашли явных зацеп, но сумели как-то задержаться и перетянуть тело за перегиб.
Когда он воткнул ледоруб в плотный снег шапки, все страхи исчезли. Чувствуя чрезвычайное облегчение, он принялся пробивать усталыми ногами зигзаг нечетких следов к вершине, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание и окинуть взглядом оставшийся путь.
Он уже ночевал на этой вершине один раз и направился к месту прошлой стоянки под небольшой скалой. Использовать светлое время для спуска не было сил. Он растянул палатку, разжег примус, поставил на него заполненную ледовой кашей кастрюльку, прислонился к сухой скале и подставил лицо лучам солнца. Его палатка затерялась среди просторов вершины. Глядя на окруженное снежными холмами и полянами небольшое полузамерзшее озерко перед ним, было нетрудно забыть на минуту, что он находится на самой макушке высокой горы. Закатное солнце придало пейзажу совсем безмятежный, домашний вид. Он напился вдоволь чаю и теплой воды, бросил несколько камней на покрывающую озеро корку льда, закрылся в палатке, с удобством устроился в теплом мешке и заснул глубоким сном. Он не слышал, как далеко внизу постепенно утихала горловина, не видел длинную закатную тень, отбрасываемую скалой, под которой примостилась его палатка, не видел, как выходила луна и укрощала окружение своим ровным, успокаивающим светом.
На следующий день он быстро расстался с надеждой преодолеть гребень до темноты. Даже если бы он не затянул с выходом и не потерял несколько утренних часов, ему было бы все равно не успеть спуститься за один день в ледовый цирк к палатке на морене. Некрутой, но длинный западный гребень усеян нескончаемыми скальными жандармами и ледовыми сбросами, преодоление которых не давалось ему легко в тот день. Казалось, что количество опасных и трудных участков многократно увеличилось за месяц, прошедший со времени его первого спуска. Подойдя к очередному препятствию, он часто не узнавал его, спрашивал себя, как же он проходил здесь в первый раз, и отвечал себе полушутя, что проходил здесь, наверно, просто, по прямой. Несмотря на медленное передвижение, он пребывал в хорошем настроении, был доволен своим хладнокровием и расправлялся с препятствиями не спеша, но уверенно. До тех пор пока не подошел к месту, известному под названием Верблюд.
Два оглаженных скальных пика образуют горбы Вербюда. К седловине с обоих горбов ведут отвесные скалы. Это место он помнил с прошлого раза. На нем пришлось тогда поработать. На спуске к седловине попался участок, на котором его ноги оторвались от скал. Пришлось пролезть на одних руках около пяти метров. Сидя у края восточного горба, он не чувствовал в себе решимости повторить спуск еще раз по своим следам и не сомневался, что не сможет удержаться на руках в этот раз.
Верблюд никто не обходит. Люди спускаются к седловине без особого труда по закрепленной веревке и затем поднимаются, обычно с трудом, на другой горб. Справа и слева к Верблюду подступают крутые ледовые склоны. Пересеченные множеством трещин и бергшрундов левые склоны спадают в ледовый цирк, из которого он начал восхождение. Правые склоны, по виду такие же, как слева, ведут в соседний цирк.
Он выбрал, разумеется, левую сторону, спустился обратно с горба, достал из рюкзака ледовый молоток и осторожно заглянул за угол. До седловины было около ста пятидесяти метров по горизонтали и затем еще приблизительно столько же, чтобы обойти второй горб. Поверхность ноздреватого льда подтаяла и размякла, он тщательно расчищал ее от мокрой каши, перед тем как поставить туда ногу.
