Владимир Маканин - Удавшийся рассказ о любви (сборник)
Хозяйка провела Лапина на кухню.
– А он пусть посидит там. Я не хочу с ним беседовать. Я на него обижена, – негромко говорила она и наливала Лапину кофе. На кухне было тепло. – Я сказала ему, что, если он не будет работать, ему не будут платить деньги. А он так неправильно истолковал мои слова. И почему-то заперся… – Хозяйка вздохнула и повела речь о том, что ведь уже месяц прошел с тех пор, как Лапин поселил здесь Сереженьку.
– И вы ведь знаете, Юрий Николаевич, что я по-прежнему к вам хорошо отношусь.
– Да. Понимаю.
Лапин спросил, сколько не заплачено, – он, Лапин, заплатит, он может сейчас же дать рублей двадцать. Хозяйка перебила: дескать, она знает и, дескать, не в этом дело. Она не обиделась, но что-то подобное мелькнуло в ее лице. Она чуточку отхлебнула кофе, и Лапин отметил этот слишком мелкий ее глоток.
– Я, Юрий Николаевич, привыкла к нему и люблю его. Но ведь он третий день не ходит на работу.
Она еще раз прикоснулась губами к кофе.
– Я из старой интеллигентной семьи, как вы знаете. Скажу вам, Юрий Николаевич, что здесь еще и вопрос воспитания. Ведь он должен работать, не так ли?
– Позвоните мне дня через три, а пока не торопите его на работу. У него неприятности были. – И Лапин добавил, не поясняя: – Пусть отогреется немного. Отлежится.
Сухонькая старая дворянка тут же прочувствовала интонацию Лапина и тут же заговорила о том, что она очень понимает и что этот молодой человек станет, без сомнения, достойным человеком. И что она заботилась и будет заботиться о нем… Это Лапина вполне устраивало. Кофе было мало, и Лапин растягивал, пил ровненькими глотками, чтобы не посягнуть на вторую чашку.
– До свиданья. Спасибо вам, – сказал он, вставая.
* * *На обратном пути он шел мимо роддома, где сейчас лежала Галя, – и будто бы что-то толкнуло его зайти туда.
У роддома стояло трое мужчин, они все были в снегу от долгого ожидания. Один из них, с парниковыми гладиолусами в руках, вдруг кинулся к дверям, к входу (гладиолусы так и заходили, качаясь длинными ломкими головами). Навстречу шла женщина, полная, отекшая, – они поцеловались, она показала ребенка в свертке одеял и пеленок и быстро закрыла – снег падал.
– Давай! Давай! – кричал мужчина шоферу, а такси уже и без того почти всунулось в подъезд.
Мужчина взял ребенка и шел к раскрытой дверце машины. Шапка с него упала, она еще раньше упала и лежала в снегу. Женщина (то есть жена) осторожно, с гримасой неминуемой боли, которая вот сейчас случится при сгибе, принагнулась медленно к снегу и подняла шапку.
И тут она увидела Лапина. Он был ближе других, он проходил рядом, и она вдруг спросила:
– Вы к кому?
Лапин назвал, и она как бы разочаровалась: ей очень хотелось сообщить о роженице, о температуре, о ребеночке… Она сказала:
– А Гали нет – Галя тоже сегодня выписалась. Уехали они.
– Это точно?
– Да. Уехали. С утра самого.
Гримаса боли исчезла с ее лица, она улыбалась, рада была вернуться в житейский мир и в разговоры. Шофер ждал, а муж что-то кричал из машины, но она продолжала:
– Мы лежали с ней вместе. Хорошая девушка. И родили почти в одно время. Милая девушка. И муж у нее, Славик, – хороший. Мы с ней договорились встречаться, когда с детьми гулять будем. Она все беспокоилась. Колясочки у нее нет…
И, даже садясь в такси, женщина не умолкала, говорила что-то.
Лапин двинулся по следу машины, затем он вдруг побежал и поскользнулся, он едва не упал и так и бежал несколько метров, вздергиваясь корпусом и укорачивая шаг, чтобы сохранить равновесие.
Он увидел их дом и выбрал путь покороче – дом Гали был угловой, весь во вьюге с пересекающихся улиц. Лапин вошел в подъезд, негромким стуком сбивая снег с ботинок. Он замедлил движение. Там могли быть ее отец и мать – наверняка они уже дома! – могли приехать и родители Славика.
– Дом семь, квартира семь, – сказал он, чтобы что-то сказать, и шагал, поднимался пролет за пролетом. Подняться па четвертый этаж, постучать в дверь – это не рожать и даже не смотреть, как рожают, когда ты мальчишкой влез на дерево и таращишься в окно, а там только белое-белое лицо, да язык высовывается, губы лижет, да старуха ходит кругами, гонит мух полотенцем и приговаривает: «Хорош будет мальчик, хорош будет мальчик», – а та лежит и только губы облизывает, и ничего интересного еще нет… Лапин нажал пуговку звонка и тут же подумал, что тихо, мягко, и тогда нажал еще два раза.
Открыл Славик Неробейкин. Он не очень удивился Лапину, а удивился, что Лапин без цветов. Славик держал топорик в руке, острый и ловкий топорик, это было довольно неожиданно – он открыл Лапину дверь и держал этот топорик. Впрочем, он тут же исчез в кухню, приколачивал там что-то, кроватку детскую правил.
Пришлось спять пальто, берет, вытереть ноги, и тогда только Лапин вошел к ней. Галя держала сына на руках, собиралась кормить.
Она едва не спросила: «Ну, как дела? Спасибо, что пришел» – обычные стандартные слова, но все-таки не сказала, удержалась и только с неопределенной улыбкой, как бы с любопытством смотрела на человека, с которым собиралась жить. Малыша было видно, личико видно. Она прижимала его и отстраняла, креня сверток в пеленках, чтоб можно было увидеть, – ах да, она показывала, как показывала всем, приходившим с цветами.
– Садись, – сказал Лапин первое, что пришло в голову. – Сядь, Галя. Вредно тебе стоять.
Слепенькое личико выглядывало из пеленок, малое, красное и с четким рисунком отца. Лапин это вдруг увидел. То есть показалось, что ребенок похож на Славика Неробейкина, очень похож, тот самый случай, когда с первого дня и не льстя говорят – вылитый. С каким-то облегчением Лапин подумал, что Галя давно уже жила домом своим, мужем своим, сыном шестилетним своим, а он, Лапин, был просто так, непонятной женской причудой. И уж наверняка Славик ни о чем и не догадывался все это время: Славик ездил на соревнования, прыгал, бегал, а теперь вот второй ребенок, и Славик так и не знал, что едва-едва не лишился жены. Галя сейчас была совсем другая – уравновешенная, спокойная, ни следа в ней не было от прежнего нервического напора.
– Сядь. Сядь. Сядь.
Гибким, неожиданно нашедшимся движением Лапин принес ей стул, пододвинул. За стеной Славик бойко стучал топориком. Галя села, начала кормить. Лицо ее, располневшее и довольное, было опущено к ребенку.
– Ишь, сосет, – сказал простовато Лапин.
– Не очень-то.
– А почему?
– Не знаю, сейчас ничего, а сначала никак не брал. Первый у меня, как родился, тут же хватал – только давай. А этот что-то не очень…
Вот и поговорили. Они говорили минут пять, может быть, десять, затем Лапин вышел на кухню к Славику – там можно было покурить.
– Не помочь?
– Наконец-то, – ответил тот. – А то всё цветы да цветы, а чтоб помочь…
Но помощь в починке кроватки была, видно, не очень нужна. Славик подумал, огляделся и наконец выдал Лапину утюг, и минут двадцать Лапин молча гладил пеленки.
– Не прожги, – сказал Славик. – Покури сначала.
Славик закончил с кроваткой, поскрипел ею, пробуя рукой на тяжесть, а затем взял второй утюг:
– А ну, наперегонки!
Лапин гладил, старательно и задумчиво давил на утюг, а тут и впрямь пришлось спешить – что было делать? И это уж было ясно, что Славик ни о чем не знал, для него Лапин просто гость.
– Пять! – выкрикивал Славик и подбрасывал в ровненькую отглаженную гору пеленок.
И затем выкрикивал за Лапина:
– Четыре!
– Шесть! – это уже за себя.
Лапин гладил, машинально водил тяжелой рукой. Он старался представить себе, как лет через двадцать Славик Неробейкин и Галя, уже постаревшие, однако крепкие – Галя будет толста и добра очень, – они будут вдвоем разговаривать за семейной рюмкой, а дети уже уйдут куда-нибудь, и Галя будет говорить: «А помнишь, какой ты, Славка, был? Все ездил по городам. Ведь мы чуть не разошлись тогда…» – а он, смеясь и начиная тянуться к ней, скажет: «Ну да?.. Не могло того быть!»
– Финиш! – выкрикнул Славик.
С пеленками было покончено, и Славик сладко закурил.
– Теща только к восьми придет на подмогу. А Галке, конечно, тяжело. Я тебе честно скажу, я как муж – не сахар, разъезжаю все время, а теперь двое детей. Тещу, честно говоря, тоже только с пивом и есть.
Славик не умолкал. Славик уже принялся чистить рыбу, кляня грядущих гостей. Хватал рыбину за хвост, швырял в кастрюлю и сдувал чешую с плохо закатанных и спадающих рукавов рубашки. Он удивился, что Лапин не останется поужинать и выпить.
– Ну пока, – сказал Славик с сожалением. – А то оставайся?.. А?
На полдороге Лапин замерз. Он ощутил это на Садовом кольце, ногам на большой улице легче, но ветер был пронзительный и мело здесь сильнее. Ежась, он свернул в большой и сверкающий магазин одежды. Он смотрел на очереди в кассах, на суету у примерочных кабинок, на возбужденные глаза в толчее и вспоминал, как он сам покупал шторы, порекомендованные Галей. Богато и нарядно сверкал магазин изнутри.
