Роман Сенчин - Чего вы хотите? (сборник)
– А, да-да, я слышала про такое!
– Ну вот. А во-вторых, переписчики не ходили по всем этим складам и подвалам, где живут гастарбайтеры…
– Хотя, – вставила мама, – обязаны были ходить.
– Да… и сотни тысяч, а может, и миллион остались непереписанными. И в-третьих… в-третьих… – Даша заметила, что папа слегка запьянел. – В-третьих, у русских почти нет пассионарности.
– А что это такое?
– Это… Ну, это такая энергия в людях… Такая – помогающая преображать свою страну, окружающий мир. Бывают единицы пассионарии, а случается, их становится множество, и происходит пассионарный взрыв. Этот взрыв помог нам избавиться от татаро-монгольского ига или вот идти и идти в Сибирь, обживать ее, даже в Северную Америку перескочить… Но сейчас мы совершенно безвольны, обессилены.
– Ну уж не совершенно, – не согласилась мама.
– Можно я доскажу, а ты потом скажешь свое мнение?
– Но я не хочу, чтобы дети думали, что мы какая-то безвольная масса.
– А что? Такие войны были в двадцатом веке, репрессии, чистки-зачистки. Почти всех активных, свободолюбивых уничтожили. А гены-то передаются по наследству. Герои обычно рождаются от героев, а трусы – от трусов. Вот Удальцов – он не с луны свалился: у него дед или прадед, не помню, был известным революционером. Вот и он… Но я о другом… Сейчас. – Папа быстро проглотил рюмочку. – Я… я о том, что у каждого народа бывают периоды упадка и периоды подъема. Русский народ, к сожалению, переживает период упадка. Вспыхивали чуть-чуть в конце восьмидесятых – начале девяностых, а потом совсем потухли… И в этом мы идем вслед за европейскими народами. Французы, немцы, англичане в упадке, да уже попросту в процессе ассимиляции африканцами и арабами… И мы тоже… Я вот хорошо помню один момент. Это был год восемьдесят восьмой, восемьдесят девятый… В Кызыле… Купили с парнями каким-то образом две бутылки портвейна и пролезли на стадион «Пятилетие Советской Тувы». Забрались на верх трибуны и стали пить. А внизу по дорожкам бегали тувинские пацаны. Сами, без всякого тренера, круги нарезали… И я, помню, подумал: «Вот мы бухаем, а они тренируются». Через пару лет они нам и устроили. Русские, которых в Кызыле было большинство, подавляющее большинство, побежали за Саяны. И приезжие, и коренные, которые еще с девятнадцатого века там… Никто даже не сопротивлялся… Остались сотни, да и те в основном или менты, или фээсбэшники, или уж алкаши конченые…
Папа замолчал, грустно наполнил рюмку… Настя тоже грустила, но непонятно было, поняла ли смысл всего сказанного или грустит потому, что загрустил папа.
– Не совсем, конечно, одни такие остались, – медленно сказала мама, – но близко к тому.
– Но эти периоды ведь проходят? – с надеждой спросила Даша.
– Бывает, проходят, а бывает, и нет.
– И что тогда?
– А тогда – тогда народ исчезает. Как исчезли печенеги, скифы, половцы, римляне… Не так давно исчезли пруссы – не пруссаки, а именно пруссы. Был крупный народ, но его сдавили со всех сторон более сильные народы, и всё. Последних в восемнадцатом веке добили голод и эпидемии. Язык исчез… Если народ не получает вовремя толчок встрепенуться, то он растворяется в других народах. По большому счету ничего прямо страшного нет – побеждают сильнейшие, только вот не хочется, очень обидно оказываться в числе слабых.
– Ох, Роман, ну всё настроение убил, – страдальчески сказала мама. – Так ликовала, когда из отделения ехали, а теперь плакать хочется.
– Ладно-ладно, не переживайте. Уверен, что поднимемся. Бывали хуже времена, но… но, к сожалению, подлей, наверное, не было. Тихой сапой все делается… Раздражать надо людей, стучать им по черепу, чтоб просыпались. «Не спи, замерзнешь», – как говорили в каком-то фильме.
В спальне забулькал скайп.
– Ольга наверняка звонит, – с некоторой досадой сказала мама, быстро глотнула вина и вскочила.
Младшая мамина сестра, тетя Ира, жила в Кызыле, а старшая, тетя Оля, – в Бельгии. Уже давно жила, с начала девяностых годов. Вышла замуж и уехала. У нее была дочка Зое (русские, ясно, назвали ее Зоя), года на три старше Даши, с которой Даша вживую виделась два раза, когда тетя Оля приезжала в Москву, зато частенько общалась по скайпу.
Вообще тетя Оля звонила периодами почти каждый день. Они с мамой сначала обменивались хорошими новостями, потом жаловались друг другу на разные проблемы, и нередко эти жалобы заканчивались ссорами, после которых скайп недели две молчал.
– Вот полюбуйся, – внесла мама ноутбук, повернула экраном к столу.
На экране тетя Оля, улыбающаяся, в праздничном платье, накрашенная; перед тем как звонить, она прихорашивается, словно бы идет в гости.
– Приве-ет! – ее голос звучит, как из стеклянной банки. – Снова праздник?
– Привет.
– Здравствуйте, теть Оль!
– И что за праздник? До сих пор Новый год?
– Сегодня, – мама уселась, поставила ноутбук перед собой, – сегодня, представляешь, наконец-то Сергея Удальцова выпустили!
– Это ваш этот экстремист?
– Почему он экстремист? – радость мамы опять улетучилась.
– Так о нем пишут. Да и ты сама…
– Я никогда не говорила, что он экстремист. Просто он активно борется. И вот больше месяца ни за что просидел в изоляторе… Скоро вообще из дому нельзя будет выходить. Вышел, значит, против режима.
– Да, – согласилась тетя Оля, – гайки закручивают у вас энергично.
– Оль, может, выпьешь с нами? – предложил папа. – Помнишь, как мы по скайпу пили?
Тетя Оля хохотнула:
– Ой, не напоминай! Я потом так болела… Незаметно полбутылки виски… Рейк пришел, а я и двух слов связать не могу… Что я при девочках-то!.. Даша, Настя, не слушайте тетку!
– Хорошо, не слушаем! – с готовностью отозвалась Настя.
– Сестра, – голос тети Оли стал серьезным, – ты мне можешь десять минут уделить? Для конфиденциального разговора… Извините, что прерываю ваше застолье…
Сейчас, наверно, на мужа Рейка будет из-за чего-нибудь жаловаться. Или просто жаловаться, что тоскливо, одиноко…
С уходом мамы и Настя полезла из-за стола. Сказала, что наелась, пошла играть. Папа предупредил:
– Десять минут – и в кровать. Одиннадцатый час. – Шагнул на лоджию, убрал звук радио, зато прибавил своего ноутбука.
– Что ж, нас ждет очень интересный последний этап! – захлебываясь от эмоций, говорил комментатор. – Ольга Вилухина против Магдалены Нойнер!..
– Кто там выигрывает? – спросила Даша.
– Рядом наши и немки. Но Нойнер очень быстрая… Помоги со стола убрать.
Помогла. Хотелось спать. Вроде ничего не делала сегодня – не считать же тяжелым делом жарку картошки, – а чувствовала себя вымотанной, выжатой. Нет, точнее, придавленной. Уставшей от мыслей, цифр, полученной информации. Зачем ей всё это? Хочется легкого и веселого, а тут…
Легла на кровать поверх покрывала; из спальни слышался мамин голос:
– …А у вас что? Этот идиот в Льеже гранатами кидается, недавно в Антверпене какой-то трех человек на улице застрелил, в некоторые районы вообще ночью лучше не заходить… А Брейвик…
– Брейвик не у нас, а в Норвегии.
– Ну какая разница! Европа…
– Но все же не как в России…
– Ладно, Оль, я устала и не хочу перемалывать эти темы в сотый раз… Что толку-то? – Пауза; казалось, мама заговорит о другом или станет прощаться, но она сама же и продолжила тему. – К тому же я жила в Германии, почти всю Европу объездила… Пять лет назад с Романом в Париже были. – «И со мной», – мысленно добавила Даша: папа тогда ездил на какую-то книжную выставку, а они с ним за компанию, за свой счет, конечно, но жили вместе. – Насмотрелась на плюсы и минусы. Минусов намного больше. По существу, нет уже Европы. Арабский мир. Поэтому не надо мне Европу ставить в пример.
– Здесь все-таки, – не сдавалась тетя Оля, – законы, фундамент цивилизованный. Такого, как в России, и представить себе невозможно. Телевизор посмотришь…
– Мало ли что у вас там показывают! Для них до сих пор по Москве медведи бегают…
Так, надо умыться, почистить зубы и – спать… Какое-то кручение внизу живота. Неужели опять месячные… Да, по времени скоро… Значит, три-четыре кошмарных дня – боль, кровь… И такое много-много лет, десятилетий даже, каждый месяц. Кроме беременности и кормления… Надо прокладки найти…
С усилием поднялась, побрела к ванной.
– Четыре промаха у Магдалены Нойнер! – доносилось с папиной лоджии. – Это нокаут для сборной Германии! Да-а… А Вилухиной – Вилухиной нужно убегать от Туры Бергер… Тринадцать секунд преимущества у российской спортсменки. Тринадцать секунд!
Стоя перед зеркалом, Даша представила себя на месте Вилухиной. Вот это она, задыхаясь, слабея, бежит по лыжне к победе. Толчок – правая нога вперед, толчок – левая… И не только к своей победе, а к общей. Ведь это эстафета… Да и вообще она всегда борется не только за себя, а за страну. За Россию. «За Россию!» – как любит выкрикивать Настя, слабо, наверное, еще понимая, что это значит… А что это значит? Хм, может, и ничего по большому счету не значит. Может, если начать копаться, то окажется, бьются не за Россию больше или совсем, а за славу, за призовые… Несколько лет назад Даша очень любила Аршавина. Особенно когда он так классно сыграл на чемпионате Европы. Но потом, после того как один-другой раз сказал о деньгах, стал отчаянно добиваться, чтоб его продали в Англию, любовь как-то угасла, сменилась противоположными чувствами. И теперь его щеки эти розовые, смех вызывают почти ненависть…
