Виктория Токарева - Мои мужчины (сборник)

– У меня есть один рассказ. Могу отдать в «Метрополь», – пообещала я.

Рассказ назывался «Дом генерала Куропаткина». Был такой дом на самом деле в Калужской области, некогда очень красивый, с итальянской керамикой на камине.

Большевики этот дом отобрали у генерала – и себе не приспособили. Не сумели сохранить. Дом стоял раздолбанный, как бомж. Получается: ни себе, ни людям.

Этот рассказ, естественно, не стали бы публиковать в официальных журналах, да я и не предлагала особенно.

– Мы напечатаем, – пообещал Битов. – Приноси.

Вернулись в Москву. Я подумала и решила: не понесу. У меня к тому времени было напечатано пятьдесят рассказов, а один – не напечатан. Если я войду в «Метрополь», то все изменится в той же пропорции: один напечатают, а пятьдесят – отвергнут. Лавры борца за свободу, конечно, манили, но…

Уже в Москве я встретила Битова и сказала:

– Не войду в «Метрополь».

– Перетрухала? – спросил Битов.

– Да, – созналась я. – Именно так.

«Метрополь» вышел без меня. Далее началось… Большой литературный начальник, скорее всего генерал КГБ, вызывал каждого по одному, как царь вызывал декабристов, и допрашивал, и стравливал, и пугал. Если бы вызвали меня, я впала бы в кому от страха.

Что может сделать один человек против системы? Ничего. Только умереть.

– А где собирались заговорщики из «Метрополя»? У них тоже было свое тайное общество?

– Понятия не имею, но по-моему, все происходило в Доме литераторов. Это был писательский клуб, где все встречались в кафе и ресторане. Ресторан располагался в Дубовом зале невиданной красоты. Окна – витражи с разноцветными стеклышками, деревянная лестница в центре – произведение искусства. Резьба по дереву – уникальная. В этом зале принимали американских президентов. Это самый красивый зал во всей Москве. Особняк принадлежал прежде какому-то графу.

– Генералу Куропаткину…

– Что-то в этом роде, но дом сохранили. Это был закрытый клуб писателей. Туда пускали только по членским билетам.

Хорошее было время. Такой клуб просто необходим. Ресторан был дешевый, еда – превосходная. Подавали: цыпленка табака в чесночной подливе, жюльен из грибов, киевские котлеты, осетрину с картошечкой, запеченную в сметане.

Обслуживали милые официантки: Зиночка, Валечка, фигурки восьмеркой, бегали по залу, крутили круглой уютной попкой.

У начальства был свой ресторан, ниже этажом, практически в подвале. Их прятали. У начальства была своя жизнь, нам, гагарам, недоступная. Но нам и так было хорошо. В зале можно встретить замечательных людей, и поздороваться, и пообщаться, и даже вместе оказаться за одним столом.

– Однажды я оказалась за столом с Сергеем Петровичем Антоновым. Я пришла в ресторан с немецкой переводчицей Шарлоттой. Надо было оказать гостеприимство.

Творчество Сергея Петровича я высоко чтила, особенно мне нравился его рассказ «Разорванный рубль». Я думаю, это была вершина его творчества. Вот так, в маленьком произведении выплескивается концентрат таланта, к таким рассказам у Чехова я отношу «Скрипку Ротшильда» (в пятом томе). После этого рассказа начался другой Чехов.

Короче, я пришла с Шарлоттой. Сергей Петрович захотел нас угостить и заказал блины с черной икрой. Тогда это было возможно.

Сейчас черная икра пропала, а если продается, то на вес золота. Буквально.

Нам подали блины с черной икрой и грузинское вино хванчкара (сейчас оно тоже пропало).

Мы с Шарлоттой сидели, наслаждались едой и беседой. Сергей Петрович был нестарый, вполне красивый и в довершение ко всему входил в состав редколлегии издательства «Советский писатель». Именно там находилась в это время рукопись моей книги. Рукопись ждала рецензии, и от рецензии зависела судьба книги, а значит, и моя. Я, естественно, ждала и, естественно, волновалась.

В конце нашего царского обеда я посмотрела в глаза Сергея Петровича и таинственно произнесла:

– У меня в «Советском писателе» книга. Вы не могли бы ее прочитать и дать свой отзыв?

Лицо Сергея Петровича стало строгим и замкнутым. Он не выносил, когда используют его служебное положение в личных целях.

– Я прочитаю, – сухо пообещал он. – Но напишу только то, что думаю. Учтите.

– Конечно, – согласилась я. – А как еще?

В это время к Антонову подошел какой-то незначительный сценарист и предложил:

– Я могу написать экранизацию твоей повести.

– Значит, я сочинял, а ты будешь деньги получать? – с раздражением поинтересовался Сергей Петрович.

Мы встали и ушли. На этом обед закончился.

– А сейчас вы ходите в ЦДЛ?

– Дубовый зал принадлежит известному ресторатору. Цены запредельные. Но веранда вполне доступна. Основная публика собирается внизу, там, где раньше была прихожая.

Я по-прежнему не хожу в другие рестораны. Только в ЦДЛ. Там уютно, там осталась моя молодость, моя наивность. Мне кажется, все это впиталось в стены, и я слышу слабые отзвуки своей молодости.

– Вы скучаете по этому времени?

– Нет.

– Почему?

– У меня есть особенность: я люблю то время, в которое проживаю. Когда моя дочка была маленькая, я не хотела, чтобы она росла. Такая она была милая и любимая. А сейчас мне нравится мой третий возраст: покой и воля. Никаких обязательств. Дети и внуки выросли, любовь превратилась в воспоминание. И когда я окунаюсь в прошлое – как гонялась за любовью и славой, – мне хочется сказать словами чеховского Ионыча: «Сколько хлопот, однако…»

– А чем окончилась история с Сергеем Антоновым? Он прочитал вашу рукопись?

– Да. Однажды я пришла в тот же ЦДЛ со славистом из Дании. Меня тогда много переводили, как ни странно. Славист – невиданной красоты, но слегка сумасшедший. Привез полчемодана таблеток. Я спросила:

– Что это?

Он ответил:

– Депрессиво-маниакаль.

Но сейчас не об этом.

На мне была кофточка из черного шелка, расписанного чешским художником по фамилии Муха. Муха был очень модным и дорогим. Ничего красивее, чем эта кофта, у меня не было в жизни – ни тогда, ни теперь. Я надела ее и пошла со славистом в ЦДЛ.

Ко мне подошел Сергей Антонов. Я вскочила со стула, чтобы поздороваться и показаться во всей красе.

– Посмотрите, какая у меня кофточка! – похвастала я, как школьница.

– Вы написали хорошую книгу, – мрачно сказал Сергей Петрович.

– Что книга, – отмахнулась я. – Кофточка…

– Что кофточка? – хмуро возразил он. – Вот книга…

Потом вгляделся в меня и сделал вывод:

– Не знаешь себе цены…

И пошел к выходу.

Он был прав. Я не знала себе цены. А зачем ее знать? Живешь себе и живешь.

– Анна Андреевна Ахматова знала себе цену.

– Она все время «королевилась». А Святослав Рихтер – Божий человек, был простым и естественным. И Сахаров Андрей Дмитриевич тоже не «королевился», хотя имел для этого все основания. Все от характера зависит.

– А сейчас вы знаете себе цену?

– Знаю.

– И?..

– Не скажу.

– Почему?

– Должна быть дистанция. Должна быть тайна. Человек ведь не ходит раздетым. На нем одежда, чтобы что-то скрыть.

– Вы скрываете свои комплексы?

– Давайте о ком-нибудь другом.

– Ну хорошо… Вот Александр Моисеевич Володин, у него же было безумное количество комплексов…

– Комплексы Володина сформировались в детстве, потому что он «неполноправно» жил в семье своих родственников. Его отдал туда отец. Отец женился, и мачеха не пожелала воспитывать пасынка.

Однажды юный Володин слышал, как его двоюродный брат спросил у своей жены: «А девушки могут полюбить такого, как Саша?»

– Он был некрасивый?

– До тех пор, пока не открывал рот. Когда Володин начинал говорить, не было ни одной женщины, которая могла бы устоять. Когда он о чем-то рассказывал, наружу прорывалась его личность, его сущность, и она была настолько прекрасна, что было совершенно не важно, какой у него нос, какие глаза. Нос был большой и в сиреневых прожилках, глаза мелкие, как арбузные семечки, но, повторяю, это не имело никакого значения.

– Володин был бабник?

– О нем нельзя так сказать.

– Ходок?

– И ходок он не был. Пожалуй, знаете кто? Сирано де Бержерак.

– Интересно.

– Володин был поэт и рыцарь.

Однажды мы вместе оказались в гостях. Он пригласил меня на танец. Рядом танцевала пара: незаметный мужчина и женщина с формами. Она высокомерно держала голову, и когда проплывала мимо Володина – вся ее внешность что-то выражала. Я догадалась: у них что-то было. Я спросила у Володина: