Виктория Токарева - Мои мужчины (сборник)

Нагибин был златоуст в прямом смысле этого слова. Когда он говорил, то мне казалось, что с неба сыплется золотой дождь, и каждое слово – золото. Это был большой и плодотворный писатель, ни дня без строчки. Когда иссякали темы и ему не о чем было писать, он садился за стол и писал рассказ под названием «Немота» – о том, что не о чем писать. Все могло стать предметом искусства, и немота в том числе. Однажды мы вместе поднимались по лестнице в ресторан, был какой-то прием для писателей. Я спросила:

– Юрий Маркович, сколько вам лет?

Он ответил:

– Семьдесят три года. Я стесняюсь.

Какой неожиданный глагол: «стесняюсь». Точнее не скажешь.

Сидя в ресторане, я стала крутить головой, искала: где Нагибин? Увидела сразу. Он сидел облепленный красивыми женщинами, и все были очень довольны друг другом. Так что семьдесят три года ему не мешали.

Однажды он сказал:

– Я был у врача, анализы насплетничали…

Меня прошиб этот оборот. Анализы действительно сплетничают, а именно сообщают тихо, за спиной.

Все наши встречи и беседы я помню дословно. Это каждый раз было событием.

– Вы дружили?

– Мне некогда было дружить с кем бы то ни было. У меня был трехмесячный ребенок, который застил весь свет.

Юрий Нагибин написал предисловие к моей первой книге, которое было лучше, чем вся книга. Он написал: «Токарева смотрит на мир так, будто другие глаза его еще не видели, будто ей дана возможность впервые обнаружить природу и суть вещей».

Я запомнила эти слова не потому, что они лестны, а потому что ТАК прочитать и ТАК сказать мог только настоящий талант. Какой-нибудь серенький критик никогда бы так не почувствовал и не выразил. Он бы написал: мило, живо… своеобычно…

Я познакомилась с Нагибиным на семинаре молодых талантов. Семинар проходил на Пахре, в доме отдыха. Прозой руководил Георгий Семенов, замечательный прозаик, ныне полностью забытый.

За забором дома отдыха находился дачный поселок «Советский писатель», где проживал Юрий Нагибин со своей блистательной женой Беллой Ахмадулиной. В Беллу была влюблена вся страна. Она сочетала в себе красоту и духовность. Сейчас это место заняла Рената Литвинова.

Семенов привел меня в дом к Нагибину. Он хотел сверить свои впечатления от моей прозы с оценкой Юрия Марковича.

Нагибин налил всем по стакану водки и произнес тост:

– Пишут все, а она писатель.

И выпил. Мне ничего не оставалось, я тоже выпила, отпраздновала свой новый статус – писатель.

Потом мы с Семеновым ушли. Надо было вернуться в дом отдыха, где проходил семинар.

Застой застоем, а культура находилась на высоком уровне. Таланты берегли и пестовали. Была государственная поддержка. Сейчас становится ясно, что это была пора великой литературы и великого кинематографа семидесятых.

Но вернусь в тот полдень к дому Нагибина.

Я и Семенов идем по дороге. Зима. Снег. Ноги разъезжаются, как у коровы на льду. Я никогда раньше не пила, тем более стаканами. Вокруг меня все медленно кружится: забор, верхушки деревьев, но я не пьяная. Нет. Я – счастливая. Я на седьмом небе. Сбылась моя мечта. Я – писатель. Я спасена. У меня впереди другая жизнь, которую я жажду и на которую имею право, потому что я – писатель.

– Его любили женщины?

– Однажды я была у него в гостях. За столом сидела Беллочка Ахмадулина и пять предыдущих жен.

– Это художественное преувеличение?

– Ну может быть, четыре. Время от времени одна из прежних жен бросала что-то на стол и бежала рыдать на кухню.

– Почему?

– Переживала утрату такого счастья, как Нагибин. Это на самом деле трагедия. Когда попадается в жизни такой яркий человек, то все остальные мужчины после него кажутся бледной тенью. Так бывает, когда долго смотришь на солнце, а потом переводишь глаза, и все предметы обесцвечены. Встреча с таким человеком – сильное чувство, а потом сильное бесчувствие.

– А вы откуда знаете?

– Я писатель. Как говорил Сталин: «Инженер человеческих душ». Интересно, Сталин сам придумал или откуда-то стибрил?

– Он это стибрил у Юрия Олеши.

– Похоже. Это слишком талантливое высказывание, Сталин был попроще.

– А вы много встречали талантливых людей?

– Их много не бывает. Но встречала. Федерико Феллини, например. Он сказал на мой счет: «Она воспринимает жизнь не как испытание, а как благо». Я была потрясена этой формулировкой. Значит, жизнь для одних – это испытание, а для других – благо. Я никогда об этом не задумывалась. А тут – прозрела. И в самом деле: одним все нравится, а другим все противно.

– А кто прав?

– Те и другие.

– Но ведь Нагибин был очень не простой человек…

– Многослойный. Как этажерка. Я помню, тогда, в гостях, к столу подходили высокие собаки и брали с моей тарелки бутерброд, и я не смела сказать: «Пошла вон».

– Почему?

– Собаки были такие же высшие существа, как хозяева, а я всего лишь гость.

Меня поразил контраст с моей жизнью. У меня дома ребенок орет, пеленки сохнут на кухне, еда традиционная: мясо с картошкой. А тут – свобода бытия, жены, собаки, поверх бутербродов свежий огурчик – инопланетяне.

– Вы завидовали?

– Я сравнивала. Их жизнь меня завораживала, но для такой жизни надо быть другим человеком. Надо быть ВНЕ и НАД. А я – внутри. И мое творчество – внутри. Без шизофрении.

– Это хорошо или плохо?

– И хорошо, и плохо.

– Вы очень внимательны к людям, их поступкам, желаниям и слабостям. Каких людей вы терпеть не можете совсем?

– Я не могу терпеть тех, кто опаздывает. Опоздание – форма хамства. Дескать, «я приду тогда, когда мне удобно, а ты пошла на фиг».

Опоздание говорит о многом, как сыпь при скарлатине, например. Сверху только красные точки, а внутри – серьезная болезнь с серьезными осложнениями.

У меня был такой случай: мой сценарий попал к режиссеру Игрек. Он решил его ставить, и мы договорились о встрече. Игрек должен был приехать ко мне домой в одиннадцать часов утра, а приехал в час, опоздал на два часа. Я поняла, что у нас ничего не получится. Творчество – это страсть. Когда мужчина испытывает страсть к женщине, для него важна только эта женщина и других не существует. А когда мужчина по дороге на свидание заходит еще в три места и делает три дела – это не страсть. Это так… времяпрепровождение. Работа. Из болота тащить бегемота.

– Игрек снял ваш фильм?

– Снял. И даже получил премию на фестивале.

– Значит, фильм был хороший?

– Нет. Это значит, что остальные были еще хуже.

– По-моему, вы до сих пор на него злитесь.

– Конечно. Сценарист – человек зависимый. Никто не читает сценарий, все смотрят фильм. Получается, моя честь в его руках.

– Вы поссорились?

– Я хотела, но он не позволил. Он сказал: «Разве это повод портить дружбу?»

Я задумалась. Действительно, что важнее: результат труда или дружба? Раньше я, не раздумывая, отдавала первенство творчеству, а в эту минуту засомневалась. Дружба – это одна из главных ценностей человека. Нагибин ставил дружбу выше любви, поскольку любовь временна, а дружба вечна. Дружба более стойкий продукт. Она украшает жизнь. И защищает.

– Вы простили Игрека?

– Его невозможно не простить. Режиссер он – не мой. А человек очаровательный.

Был такой случай: он пришел ко мне домой, отдать долг, двадцать пять рублей. Тогда это были немаленькие деньги. Вошел в прихожую и встал на голову. Он был очень гибкий и пластичный. У меня в это время гостила мама. Она увидела молодого человека, стоящего вверх ногами, и заплакала.

Я ее спросила: «Ты чего?» Она ответила: «А вот к моей Леночке никто не придет и на голову не встанет…» (Леночка – моя старшая сестра.) Мама плакала оттого, что жизнь Леночки скучна, однообразна, без сюрпризов и без дурацкого смеха.

Режиссер Игрек обладал талантом – жить. Просто жить. Творчество выжирает жизнь. Ничего другого вокруг себя не видишь и не хочешь. А ведь жизнь – это тоже творчество.

– Значит, вы любите Игрека?

– Я отдаю ему должное. Без таких людей жизнь превратилась бы в сплошные сумерки.

– Вы сейчас общаетесь?

– Я часто вижу его по телевизору. Он постарел, но все равно красивый – стройный, пучеглазый. Сердце обдает теплом.