Татьяна Соломатина - Одесский фокстрот
В общем, Вася, как осознал себя в пространстве-времени с ношей в руках – так от ноши и избавился. Добрёл до своего домика, выпил кофе и отправился двор мести. А потом и вовсе уснул. Прямо в техническом этаже бассейна. Уютно примостившись под чем-то тёплым, чей мерный гул он и пришёл проверить по приказу мозга.
Проснулся он от мощного пинка в бок, сопровождаемого трубным гласом. И глас этот протрубил: «…!!! …!!! …!!!»
Полчаса назад, подруливая к дому, Петровна приняла твёрдое решение: если и сегодня кот, сука, Фёдор, не обнаружится – она поднимет «в ружьё» всё, что ещё может поднять. А поднять Петровна могла ох как немало.
По выработавшейся привычке – проверять, что гады-соседи скинули в её персональный альтфатер – Петровна притормозила у мусорного контейнера. И, подойдя, тут же узрела прямо сверху знакомую коробку. «Ну, наконец-то Надюха соизволила убраться в гардеробной», – подумала Петровна, приподнимая внушительных размеров коробку, мешающую ей тщательно исследовать недра бака. Не ожидая, что та окажется такой тяжёлой, Петровна неловко уронила её, коробка стукнулась о борт контейнера, раскрылась – и к ногам Петровны, прямо в мартовскую грязь, вываливается во всей своей красе… труп белого кота, сука, Фёдора!
Остановите землю, я сойду!
Из-за качнувшейся под ногами земли Петровна упала на колени – как была. И прижала к себе останки. И осыпала поцелуями окоченевшую морду. И воздела твердокаменный трупик к небесам. И бухнулась головой оземь… В общем, повела себя, как обезумевшая от горя мамаша, потерявшая единственного сына.
Надя хлопотала на кухне в тот момент, когда туда поступью Командора явилась величественная фигура Петровны, вся измазанная в одесской мартовской грязи. С трупом кота, сука, Фёдора на руках. Дальнейшего Надя не слышала. От ужаса она сразу вырубилась. И вырубалась ещё несколько раз, несмотря на то, что внешторговский пенсионер размахивал у неё перед носом нашатырём, попутно защищая её собственным телом от праведного гнева жены.
– Этта… Вассся! – стучала Надька зубами в перерывах между спасительными обмороками.
А что протрубил глас, я, пожалуй, лучше не буду воспроизводить. И вовсе не по той причине, что нас могут читать представители подрастающего поколения. А потому, что так, как Петровна! – даже пьяные в умат черти в аду постеснялись бы.
Труп кота, сука, Фёдора возлежал на мраморной столешнице. Петровна под литровую бутыль односолодового виски, как могла, привела покойного любимца в порядок. Из недр гардеробной супруга был извлечён ящик из карельской берёзы, в котором некогда ему был преподнесён особо ценный сувенир от Леонида Ильича Брежнева. Лично. Сувенир был безжалостно извлечён и голым вышвырнут обратно на полку, несмотря на мольбы подпольного миллионера, ныне – персонального пенсионера. В ящик из карельской берёзы, на белый кашемировый шарф самой Петровны, было со всеми почестями уложено тело Великого Белого Кота, Сука, Фёдора.
Если бы Петровна не всосала поллитру шотландской самогонки, неизвестно, выжил бы Вася. Но Петровна была уже спасительно пьяна. И удар по печени не оказался для Васи фатальным. Да и Надька защищала нерадивого муженька своим телом, падая перед Петровной на колени. Все знали, что Петровна гневлива, но, в общем-то, отходчива. Как все гневливые люди.
Васе вручили лопату. И велели рыть могилу в одном из «редисочно-цветочных» прямоугольников мраморного огородика. В срочном порядке был вызван батюшка из ближайшего прихода. Для отпевания кота, сука, Фёдора. Батюшка пытался возражать. Петровна подсунула батюшке под нос Первую Книгу Моисееву. Бытие. Глава первая дробь двадцать четыре: И сказал Бог: да произведёт земля душу живую по роду её, скотов и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так. Цитирование Библии Петровна сопроводила щедрым пожертвованием. И батюшка, в результате подобных теологических манипуляций, не мог не согласиться, что кот, сука, Фёдор – сущность одушевлённая. И, судя по всему, не мусульманин, а вполне себе, тварь такая, православный!
Кота, сука, Фёдора отпели, как положено. И вот, когда его тело опускали в яму, вырытую Васей на огородике, когда Петровна, её супруг-пенсионер, прислуга Надюха с мужем и батюшка стояли над могилкой со скорбными лицами, и покачивающаяся Петровна уже была готова первой бросить ком земли на ящик из карельской берёзы, об её ногу кто-то потёрся. И мяукнул. И мурлыкнул. Петровна опустила долу заплаканные распухшие очи и увидела… белого кота, сука, Фёдора.
Белого, б…ь, Кота! Суку такую! Фёдора!
Живого и невредимого. Только тощего, грязного и с надорванным левым ухом.
Ни Надьку, ни её мужа не уволили.
Батюшке, было возмутившемуся, порекомендовали почаще обращаться к первоисточнику. Или к библейскому бытию. На выбор.
Мужу-миллионеру-пенсионеру накапали ведро корвалола.
Белого кота, сука, Фёдора всю ночь кормили форелью и чёрной икрой.
А наутро Петровна отвезла его к ветеринару. И кастрировала. Не ветеринара, конечно. А белого кота, сука, Фёдора.
Он, впрочем, и без яиц не утратил своего главенствующего положения в доме. Как и прежде, его боялись шотландцы. Как и прежде, перед ним склоняли головы Надя и Вася. А внешторговский пенсионер – так и вовсе уверовал в божественное происхождение белого кота, сука, Фёдора. И в древнюю мудрость, что у кошки девять жизней.
А над одной из грядок мраморного огородика вознёсся мраморный же памятник. Неизвестному Белому Коту.
В Одессе действительно очень много нелепых памятников.
Например, давным-давно существовавшая китчевая гипсовая композиция в одном из двориков частных домов – наискосок от монастыря по ходу следования трамвая девятнадцатого маршрута, более известного в Одессе как «тяни-толкай». Не знаю, там ли она сейчас? В детстве я восхищалась этим безобразием. Потому что оно было так безупречно безвкусно, что практически гениально. Представляло собой Ноев Ковчег в миниатюре, где каждой твари было таки по паре. Парные твари сиротливо жались к супружеской чете слонов, из хоботов которых проистекали скудные фонтанчики.
В Одессе есть даже живые памятники. Не верите? С одним из них я часто встречалась, будучи ещё ребёнком. И встретила снова. В этом октябре. Когда прогуливалась под дождём по Приморскому бульвару.
Дождь на приморском бульваре
Безымянный белый кот брезгливо потрусил правой передней лапой и перетёк на другую сторону Ласточкина, к японскому ресторану.
А я от места «того дерева», где ныне торчит фальшивый якорь, отправилась на Приморский бульвар. Шёл дождь, дул прохладный ветер и было малолюдно.
На одной из скамеек обнимались-целовались мальчик и девочка. Очень хорошо одетые мальчик и девочка. Они обнимались и целовались под дождём. Это было приятно. Затем они встали и пошли, фотографируясь каждые несколько метров. Потому что на Приморском бульваре можно фотографироваться каждые несколько метров. Даже фон не нужен. Но они фотографировались на фоне. На фоне платанов. На фоне застеклённого фрагмента катакомб. На фоне «Лондонской». И мне это было приятно. Я наблюдала за ними со своей скамейки. Сидеть в дождь на скамейке могут позволить себе только влюблённые, безумцы и писатели. Я – влюблённый безумец-писатель. Я безумно влюбляюсь в октябрьский Приморский бульвар. И пишу об этом. Собственно, только на этих основаниях я – влюблённый безумец-писатель. А вовсе не потому, что я торчу под холодным ветром, в дождь, на скамейке.
Каждый раз, когда я приезжаю в Одессу, я иду на Приморский бульвар. Ранним утром. Потому что ранним утром он ещё не слишком достопримечателен. Ранним утром – он законная территория этого города. Ранним утром здесь сумасшедший дворник с его верным спутником – серьёзным хмурым псом в красном ошейнике. Дворник – явно не от мира сего. Пёс – собран и деловит. Контролирует действия своего друга. Нет, он не потрясающий собачьим интеллектом ретривер – обыкновенная дворняга, умная обыкновенно – по-человечески.
Золотистый ретривер, гоняющий за розовым мячиком. И его хозяйка – девушка в розовом спортивном костюме. На какое-то из мгновений они выстраиваются в пространстве в параллель: блаженный дворник – модная девушка – деловитая дворняга – дурашливый ретривер. И тут же расходятся. И Лобачевский снова попирает Эвклида.
Тётка на велике. На голубом велике тётка в голубом. Наматывает круги по Приморскому бульвару. У голубого велосипеда спереди – голубая корзинка. Тётка – стройная. В голубом. И в голубых кроссовках. У девушки с ретривером неправильный спортивный костюм: розовый, велюровый, в стразиках и металлических бляхах. На велосипедистке – правильный голубой спортивный костюм. Просто – спортивный костюм. Но спереди неправильного голубого велосипеда неправильная голубая корзинка для покупок. В какое-то из мгновений все они снова запараллеливаются: в розовом велюровом – ретривер – голубая на велосипеде с корзинкой – дворник в поношенно-сером – деловая дворняга в красном ошейнике. Но, не пересекаясь, расходятся радиально – лучами – в пространстве утреннего Приморского бульвара.
