Маша Трауб - Вторая жизнь
– Валентина Даниловна, я некрещеная, – призналась Лиза.
– Как это? Да разве так бывает? А что же делать-то? Как же ты рожать пойдешь? Почему некрещеная? Дети не бывают некрещеные. Я про такое не слышала. Может, ты забыла? Или перепутала?
– Нет, я точно знаю. Мои родители в Бога не верили. Папу отпевали, но это же скорее ритуал, да? Институт оплатил отпевание. Маме, наверное, было неловко отказаться. Или папа был крещеным, а она не знала. Но меня точно не крестили.
– А Ромка знает? – Валентина Даниловна спросила об этом так, будто Лиза сообщила ей, что ребенок, которого она носит, не от Ромы.
– Он меня не спрашивал. Ему все равно.
– Как это все равно? Не может быть все равно! А дите? Ты ж дите будешь крестить? А что значит атеисты – евреи в роду или мусульмане? Нет, дите надо покрестить. Как же без ангела-хранителя? А если заболеет? Его святой водичкой умоешь, и все хвори пройдут.
– Валентина Даниловна, ни про евреев, ни про мусульман в роду я не знаю, но вполне вероятно. Дите, как вы говорите, сначала родиться должно, а потом мы с Ромой будем решать – крестить, не крестить, делать прививки, не делать. Если заболеет – я врача вызову. И пусть врач решает, чем лечить – таблетками или святой водой.
– Что ты такое говоришь? Надо Ромке сказать! Обязательно надо Ромке сказать! Тебе-то уже поздно, да и без тебя обойдемся. Главное, чтобы крестная мать была. А кто крестной-то будет? Ты уже думала? Я ж крестильную рубашку уже заказала. У нас есть мастерица, такие рубашки шьет, такая красота. Кружевом обшивает, каждый стежочек у нее – залюбуешься. На руках все шьет. Деньги я отдала, аванс. Так что теперь, отменять заказ? Нет, она не вернет задаток. Не вернет. Надо с батюшкой поговорить, может, он и тебя покрестит? Я в храме раньше пела, было время, он меня знает. Батюшка у нас хороший. Ты не волнуйся, я его попрошу – он что-нибудь придумает. Если надо – я в храме петь буду. Что ж ты раньше не сказала? Я бы прям сейчас у него спросила.
Лиза шла молча, мечтая побыстрее добраться до дома. Голос Валентины Даниловны ее, с одной стороны, раздражал, а с другой – ее клонило в сон. Она уже зевала открыто.
– Тебе кислорода не хватает, – объявила свекровь. – Это потому что ты мало гуляешь. Ты зеваешь, а ребенок страдает – ему дышать нечем.
– А что это за еловые ветки разбросаны? – спросила Лиза, чтобы свекровь переключилась на другую тему.
– Где ветки?
– Вот под ногами. Как след какой-то.
Последние несколько минут Лиза шла по еловым веткам, которые будто указывали дорогу.
– Так это умер кто-то! – обрадовалась свекровь. – Кажись, к нашему дому ведет. Из соседнего подъезда! Кто там умер-то? Я и не знаю. Надо узнать. Ты иди домой, поднимайся, а я зайду узнаю.
– Почему еловые ветки на земле?
– А что должно быть?
– Цветы, наверное…
– У нас цветы невестам дарят, а не покойникам. Еловые ветки всегда в гроб кладут. И на кладбище елку несут. Это у вас в Москве все зажрались – букеты тащат. У нас никто с цветами не приходит. Лучше деньгами помочь семье, чем на цветы тратить. А елку приятнее. Запах от нее хороший. В нос шибает – все запахи заглушает. И сразу видно, откуда покойника несли. Из какого дома, из какой квартиры. Ладно, иди домой.
Валентина Даниловна побежала в соседний подъезд. Лиза была счастлива от нее избавиться. Оставалось только поговорить с Ромой и выяснить его отношение к венчанию в местной церкви, крестинам в сшитой на спецзаказ крестильной рубашке и прочим традициям.
Рома только посмеялся и пообещал поговорить с матерью. Он лежал на диване, на животе у него стояла тарелка с пирожками. Рома смотрел футбол и жевал пирожки. Лизу начало подташнивать. В Москве он никогда не позволял себе вот так развалиться, в старых штанах, с тарелкой на пузе, и поглощать пирожки в промышленных масштабах.
– Ты хоть салфетку возьми или поднос, – пристыдила его Лиза.
– Что? Зачем? – Рома вытер рот ладонью.
Можно было сказать, что поездка удалась. Валентина Даниловна загрузила их провиантом – пирожки, куски жирного мяса, запеченного под густым слоем майонеза, и фирменная закуска, от которой Лизу тошнило и без всякой беременности, – рыба под маринадом.
– Ты что? Это ж треска! Ромка так любит! Я тебя научу. Смотри, жаришь треску отдельно. Обязательно отдельно. Потом на сковородочке лучок, морковку не жалей и пасту томатную-ароматную бери дешевую, она жиже. Отличная закуска-прикуска получается!
Лиза с ужасом смотрела на тарелку, в которой рыба плавала в соусе из моркови и слое масла толщиной в два пальца. Рома накануне действительно съел целую тарелку и не поморщился.
– Жаркое смотри не расплескай. Я замотала-примотала, но поставь ровненько. Как приедете, в холодильник поставь. Жаркое Ромка жидкое любит, чтобы с водичкой. Я тебя научу. Когда греть будешь, мяса ему побольше положи, а картошки поменьше. И бульоном, бульоном залей.
Лиза поблагодарила свекровь. Ей же проще – неделю готовить не надо.
– И вот еще для тебя подарок, – возвестила свекровь и вынесла из комнаты цветок в детском пластмассовом ведре.
– Что это? – не поняла Лиза.
– Как что? Фикус! Цветок семейного счастья. Ты за ним хорошо следи, не пыли, не души его. Это ж самый главный для женщины цветок. Он атмосферу хорошую делает. Ромка, ты уж проследи. Я этот фикус из маленького росточка вырастила, для тебя хранила. Не загуби его. Если сохнуть начнет, сам поймешь, что делать, – если цветок гибнет, то семья засохнет.
– Ну да, счастье в семейной жизни мы будем теперь по цветку измерять, – буркнула Лиза. Ей хотелось поскорее уехать.
Они спустились на улицу к машине – Валентина Даниловна утирала слезы. Вышла соседка Светка. И тут свекровь не выдержала, сорвалась.
– Светка, смотри своим глазом, точно девочка будет, – сказала она, показывая на Лизу, – девочки материнскую красоту забирают. А тут сразу видно – девка родится. Невестка-то у меня хилая да еще вон пятнами пошла. Ноги-палки, живот-барабан, что ж она дальше делать-то будет? Если ей сейчас уже плохо, а еще ходить и ходить. Ты помнишь, как мы с тобой с пузами-карапузами бегали? Да до последнего козами скакали. А эта не может. Ляг-приляг ей подавай. Чего лежать-то вылеживать? Ладно, лишь бы дите здоровое родилось. Слушай, я ж главного-то не спросила: ты сама залетела или с технологиями?
Лиза изменилась в лице. Рома уже сидел в машине и не слышал, что говорила мать.
– До свидания, Валентина Даниловна, – ушла от ответа Лиза.
– Ой, а чё я сказала-то? Светка, скажи, что я не так опять сболтнула? Я ж опасаюсь просто – если не сама, а врачи помогли, так, может, пробирку-то перепутали? Может, не Ромка отец-то? Странно ж это. У нас девки или с пузом в загс бегут, или сразу после свадьбы беремене́ют. А ты ходила себе, ходила, ни в одном глазу, и вдруг нате вам, примите-приладьте. Беременная вдруг. А что я думать должна?
– Ну что, поехали? – Рома вышел из машины и помог Лизе усесться. Расцеловался с матерью.
Валентина Даниловна его перекрестила и долго махала рукой.
– Ты чего такая? – спросил Рома, когда они выехали из города.
– Ничего. Твоя мать опять настроение испортила.
– Ну ты к ней придираешься. Она так старалась. Я же видел, как она рада была. Отлично съездили!
Беременность Лизу измотала – она была синяя, бледная, совершенно обессиленная.
Сама она родить не могла – сделали кесарево. По медицинским показаниям. Узкий таз матери и предположительно большой вес ребенка – четыре килограмма сто граммов.
Девочка родилась здоровенькой, доношенной, похожей на отца как две капли воды – такая же белесая, розовая, как поросеночек, с многочисленными складочками, перевязочками, внушительной попой, щечками-яблочками.
Лиза еле держалась на ногах – наркоз она перенесла плохо, восстанавливалась медленно и тяжело. Механизм, который заставляет мать вставать, бежать, забыть о боли, о тянущем вниз животе, у Лизы так и не запустился. Она себя-то не могла с кровати поднять, не то что дочку на руки взять. Девочку Рома решил назвать Дашей. Лиза не спорила, хотя имя ей не нравилось. Ее организм был настолько подорван беременностью и родами, что было все равно – Даша, Глаша, Саша, Маша.
– Почему она такая толстая? – спросила Лиза у медсестры.
Медсестра не ответила. Решила, что мамочка просто не в себе.
С грудным вскармливанием тоже не заладилось: грудь налилась, начался мастит, Лиза металась в кровати с жуткой болью и температурой. Ей было больно везде, все время. Каменная грудь горела так, что доходило до головы – Лиза лежала и гадала, взорвется у нее голова от боли или нет. Она помнила, что уже в полубреду позвонила Полине и попросила приехать. Полина была у Лизы через сорок минут.
– А ты куда смотрел?! – заорала она на Рому. Тот пребывал в прострации – жена лежит пластом и стонет, дочка все время плачет… – У нее же тут застой! Ты что, не мог ее в роддом отвезти? Там бы ее хоть расцедили!
