Маша Трауб - Вторая жизнь
– Да я с краев начала клеить, а как до середины добралась, то руки не дошли – обрезать, подрезать, подравнивать. В ванной тоже начала и плюнула – от потолка до середины хватило, а на бортик нет. Надо бы дозаказать, доделать, летом, может, соберусь. Обоями водостойкими борта обклеила, нормально, мыться можно.
Мужчины не работали или делали вид, что работают. Они были домохозяевами и в любой момент могли потерять право на свой теплый диван. Такая ситуация вроде бы всех устраивала. Больше всего на свете эти сильные женщины мечтали не работать, но у кого-то была недостроена дача, у кого-то были дети, пусть уже и выросшие. Они, уже ставшие свекровями и тещами, считали своим долгом помогать детям, тянуть их, отдавать им всю зарплату. Даже если великовозрастные дочери сходили уже не единожды замуж, даже если сыновья бурно отметили тридцатилетний юбилей, их матери продолжали пихать им в карманы «денежку» и из последних сил тянуть жилы. Валентине Даниловне все завидовали – сын ей перечисляет на карточку раз в месяц. Вот оно счастье. Не надо убиваться. Но Валентина Даниловна все равно убивалась – устраивала фестивали, смотры самодеятельности, детские утренники и конкурсы талантов городского значения. Она ходила на работу к девяти и высиживала до шести. Каждый день.
– Да Ромка мне давно говорит, чтобы я на полставки ушла. Но я не могу. Привыкла. А если у него проблемы какие начнутся? К кому он кинется? К матери. Пусть хоть обо мне не волнуется. Я себе на хлеб заработаю. Вот он мне денежку пришлет, я ее отложу, а весной семена куплю. Хорошие куплю, самые дорогие. Георгины посажу, редисочку, морковку, зеленушечку, помидорок. А осенью банки закрою, – ворковала Валентина Даниловна соседке Светке – та руководила укладкой плитки и кормила не только молодого мужа, но и «отвечала» за двоих внуков от сына. А сейчас еще дочка должна родить… Светка надевала красный балахон и в шесть утра была на стройплощадке, где орала до хрипа, ковырялась в бумагах, выгадывая, что можно списать, что отхватить и положить себе в карман. Не потому что жадная, а потому что дети и внуки, и всех надо кормить, всем помогать. Не для себя же берет, а на детей. А то, что на детей, – кражей не считается. Валентина Даниловна, работая в администрации города, прекрасно знала о списаниях, но закрывала на это глаза. Со Светкой они давно соседки, еще со старого дома. И когда Валя дом подожгла, Светка первая горланить начала про проводку, про несчастный случай, про то, что, слава богу, дети не сгорели. А потом еще вопила у следователя да во всех инстанциях, чтоб им жилье побыстрее дали. Они тогда хорошо вместе сработали – Валя руками, а Светка языком. Квартиры получили. Светка аж двухкомнатную выбила, у нее-то двое детей было, да еще разнополые, которым положено в разных комнатах жить. И что? После этого Валентина Даниловна будет у Светки плитку считать?
Лиза шла по улице – Валентина Даниловна заботливо придерживала ее под локоть. Они дошли до церкви. Свекровь остановилась, замерла и начала часто креститься.
– Вот, смотри, какой у нас храм! – воскликнула она, будто лично возвела эту церковь. Народу было много. Валентина Даниловна проворно и бесцеремонно растолкала людей и, продвинувшись внутрь, потащила Лизу за собой. У входа стояла женщина, еще достаточно молодая, лет пятидесяти, ну точно не старица, и вещала громким голосом. Смысл проповеди, если это выступление можно было считать проповедью, сводился к тому, что жителям города очень повезло. Гастролирующая паломница говорила, что в Писании сказано: «Когда люди начнут убивать друг друга в церквях, идите в этот город. Здесь вы обретете спасение». Сделав глубокий вдох и закатив глаза, она сообщила про неминуемый конец света, апокалипсис, и призывала жертвовать – она знает, как надо помолиться, чтобы город остался закрытым для дьявола, и чтобы души жителей, а также тех, кто придет сюда в поисках Бога, сохранил Господь. Жители активно жертвовали.
– А нам чужих здесь не надо! – закричала женщина, стоявшая в первых рядах. – Нам самим места мало, никого сюда не пустим! Разврат принесут и болезни, правильно я говорю?
– Правильно, – загудела толпа, и Валентина Даниловна активно поддакивала общему хору.
– Пусть у себя ищут спасение, а нам всякие другие не нужны! – продолжала кричать женщина.
– Жертвуйте. Ваши молитвы не останутся без ответа. Господь вас услышит, – обещала паломница.
– Какой-то кошмар, мракобесие, – тихо возмутилась Лиза, свекровь ее услышала и недовольно поджала бескровные губы, за эти годы превратившиеся в бледную нить. Это выражение лица Валентины Даниловны Лиза помнила прекрасно. Но свекровь быстро овладела собой и ласково улыбнулась:
– Вот здесь, в этой церкви, я мечтаю, чтобы Ромка венчался. Она намоленная, старая, благодать тут разлита. Пойдем, иконку тебе купим.
Валентина Даниловна бросила купюру в деревянный ящик, стоявший рядом с паломницей-проповедницей, и зашла в церковь. Лиза осталась на улице. Ей вдруг стало нехорошо – подступила тошнота, необъяснимый страх. Она шагу не могла ступить. Захотелось уйти отсюда немедленно. Пропал интерес, отстраненный интерес туриста, которому все равно, на какую гору карабкаться и какие развалины осматривать. Лиза устала – от свекрови, от гостей, от Светок, Надежд, Толиков и бессловесных Стасиков. Она хотела вернуться домой – в свою просторную квартиру, на свой дизайнерский подоконник. Она хотела в свой душ, который не требовалось нагревать никакой колонкой. И на свою кухню, где не было дребезжащего холодильника. Рома предлагал матери купить новый, тихий, мощный, но Валентина Даниловна наотрез отказалась – на ее старом холодильнике удивительным образом зацвели гортензии. И Валентина Даниловна приписала это чудо на счет дребезжания и нагревания задней стенки агрегата.
Лиза не могла заставить себя войти в церковь. Не потому, что Ольга Борисовна и Евгений Геннадьевич не крестили дочь. Лиза впервые видела такую церковь. Достаточно непривлекательное сооружение со старой, заколоченной намертво досками крест-накрест колокольней показалось Лизе страшным. Наверное, когда-то церковь была теплой, радостной, привлекательной – позолоченный купол, задорная голубая краска и чисто-белое основание. Сейчас же купол был небрежно заляпан штукатуркой, голубая краска давно стала серой и отваливалась кусками. Но не это так потрясло Лизу.
На территории церкви расположилось кладбище. Большое, тесное, хаотичное. Могильные плиты – разного размера и калибра – с обычными деревянными крестами, мраморными плитами с портретами, без портретов были установлены часто, на расстоянии буквально стопы. Ни тропинок, ни проходов – только одна дорожка, ведущая от ступенек церкви к ограде. Чтобы подойти к могиле в центре, пришлось бы наступить на соседскую. Церковь стояла на крохотном пятачке, зажатая между могилами, теснившимися уже почти у самого входа. Некоторые могилы были убраны, иные стояли совсем запущенные. Церковное кладбище обрамлял здоровенный кирпичный забор, явно новый, какие стоят на свежевыстроенных дачах. Наверняка родственники усопшего похлопотали, чтобы пристроить покойника в хорошее, святое место. А за такое и забор не жалко поставить. О подступах к могилам никто не подумал. Никогда в жизни Лиза не видела такой церкви. Да, она видела могилы на церковных территориях – одна, две: батюшки, который служил в приходе всю свою жизнь, матушки, которая нашла успокоение рядом, но чтобы целое кладбище… Лиза видела церкви, окруженные садом или парком, с удобными скамеечками и детской площадкой на территории. С празднично накрытыми длинными столами к Пасхе. Но она ни разу не видела, чтобы церковь стояла на кладбище, и кладбище здесь было главенствующим.
Неужели Валентина Даниловна хотела, чтобы ее сын венчался среди могил? И какая невеста на такое согласится? И тут Лиза увидела свадебную процессию. На центральную площадь подъехали машины, разогнав гудками толпу, все еще внимающую проповеднице. Гости вышли из машин и пошли в церковь. Невеста пеклась о платье. Жених разливал по пластиковым стаканчикам водку – «по-быстрому». Нарядные дети играли в салки вокруг могил – им было проще протиснуться на тропинке. Один мальчик даже предложил играть в «салки-ножки навесу» и немедленно завис пузом на могильной плите. На него, правда, шикнули, но салки на кладбище никого не смущали. Невеста, подметая длинным шлейфом ступеньки, вошла в храм. На шлейфе были видны следы ботинок и туфель. Следом ввалился пьяный жених.
Лиза решила, что пора домой. С нее достаточно. Она вышла за ворота и пошла по улице. Спину начало тянуть. Буквально через пару минут ее догнала свекровь:
– Ты что? Я тебя потеряла! Ты видела свадьбу? Правда, хорошо? Я тебе иконку купила, носи всегда с собой, лучше в лифчик положи. Из пакета не вынимай, а шнурок прямо к пакету привяжи. Шнурком лямку лифчика обмотай – тогда точно не потеряешь. Я в лифчике иконы ношу – всегда под сердцем. Почему ты ушла? Устала? Ох, а как я, беременная, бегала! Ромка тяжелый был, у меня отеки, а я топаю, топаю, и никто места в автобусе не уступит. Беременная ж, не больная. А ты ходи. Ходи больше. Как дите родится, тогда бегать придется. Тренируйся. Вот, держи иконку-то, прямо сейчас в лифчик положи, мне так спокойнее будет.
