Виктория Ледерман - Первокурсница
Мы целовались долго, забыв про танец, и Криса де Бурга, и спящую Ольгу. И оторвались друг от друга, только услышав звук входной двери и пьяный голос Горохова:
– Гости, гости, а не надоели ли вам хозяева? Сашка, поехали домой!
Потребовалось немало усилий, чтобы убедить Бориса, что он и руль в данный момент несовместимы. Геныч достал комплект постельного белья, мы общими усилиями раздели невменяемого водителя и с трудом утыркали его под одеяло. Но и после этого он никак не мог угомониться, пел песни на ужасном английском, порывался встать и доесть свой салат из редьки, оставленный им на подоконнике в кухне, и требовал ключи от машины.
Провозились мы с ним практически до шести утра. Наконец он согласился полежать смирно, если я посижу с ним и подержу его за руку. Геныч отправился на кухню, а я со вздохом взяла Борькину руку. Надо сказать, помучил он нас изрядно. Но и помощь оказал неоценимую. Без него и его машины я не попала бы сюда и не увидела бы Геныча. И уж тем более не целовалась бы с ним. Только за это я готова была сидеть возле Горохова и держать его за руку сутки напролет. Он создал мне все условия для моей победы.
Ну что ж, первый шаг сделан. Даже не шаг, а просто гигантский скачок. Вот вам верный и преданный Геныч. Много лет любящий одну и ту же девушку. Не так уж это и трудно, оказывается. Теперь самое главное – не торопиться. Не пороть горячку. И сегодня дальше поцелуев не заходить, даже если он будет настаивать. Надо выждать, дать ему время привыкнуть к мысли обо мне и снова нанести сокрушительный удар. И вот тогда он уже никуда не денется.
Покупай чемодан, Лелька! И начинай паковать вещи. Ты съезжаешь.
– Сашка, – позвал Борька, внезапно открывая глаза. – Я все сделал правильно?
– Ну да, ты молодец, – ответила я, удивленная его трезвыми речами. – Ты что, не пьяный? Ты притворялся?
– Пьяный, конечно. Но ровно настолько, чтобы хорошо сыграть пьяницу-дебошира.
– Ну ты артист! У меня даже подозрений не возникло.
– Ты просто никогда не видела меня пьяного. Я тихий и сразу засыпаю.
– А чего ты нам голову морочил?
– Ну посуди сама. Если бы я был трезвый, я должен был бы уехать и увезти тебя. А теперь, после моего концерта, он уверен, что все спят. У вас есть время. Иди. Только поцелуй меня на прощанье.
– Ты это серьезно?!
– Конечно. Что тебе стоит? Ты же всех целуешь. – Горохов пьянел прямо на моих глазах. Я не знала, что и думать. То ли опять притворяется, то ли алкоголь и вправду его настиг.
– Кого это я всех целую? – возмутилась я.
– Американцев целовала? Целовала. Генку целовала? А меня почему не хочешь? – капризно проговорил Борис. Я засмеялась:
– Тебя не могу, Горохов.
– Почему это?
– Потому что ты мне как брат, – сказала я, укрывая его до подбородка. – Хоть и старший, а дурной.
– Вот так всегда, – проворчал тот из-под одеяла. – Делаешь людям добро. И никакой благодарности.
– Тебя Катерина за всех отблагодарила и за всех поцеловала.
Бориса передернуло:
– Не вспоминай. А то кошмар приснится. Еле спровадил ее, никак не хотела уходить. Представляешь, она пыталась затащить меня к себе домой!
– Ты устоял? – засмеялась я. – Может быть, зря? Она бы тебе показала, что такое настоящий ураган любви!
– Скорее смерч, – проворчал тот. – В таком торнадо еще никто не выживал. Ладно, иди к своему Генке. А то уснет, а я буду виноват.
Мы с Генычем гоняли чай до семи утра. Сидели за столом напротив друг друга, границ не нарушали. О том, что происходило в комнате до Борькиного появления, помалкивали. Оно и к лучшему, думала я. Если он такой романтик, то стремительный натиск ни к чему. Еще спугну! Лучше пусть зерно, зароненное сейчас, прорастает себе потихонечку. Я дождусь, пока мое зернышко даст росток, и тогда буду всячески культивировать его, удобрять и поливать.
В половине восьмого я стала собираться домой, надеясь, что автобусы уже вышли на свои маршруты. Геныч вызвался проводить меня до первого этажа – до остановки ему было, конечно, не доковылять. Мы еще долго стояли возле подъезда, и я мучилась раздирающими меня противоречивыми чувствами – можно ли его поцеловать на прощанье или, наоборот, не надо. Я читала, что неудовлетворенное желание оставляет больший след, чем сладостные воспоминания. После мучительных колебаний я выбрала неудовлетворенное желание, с трудом отказалась от поцелуя и ограничилась лишь многозначительным рукопожатием, прошептав:
– До встречи.
По его взгляду я поняла, что дело практически в шляпе.
Он мой.
Глава 22
Вечером первого числа я засела за экзаменационный материал, чтобы не терять времени. Мне хотелось сдать все и вовремя, чтобы ничто не помешало поехать в санаторий после сессии и завершить там успешно начатое предприятие. Несколько дней я зубрила, практически не вставая из-за стола, пока мама с Сергеем Павловичем не известили меня, что я на три недели остаюсь одна. Они получили отпуск и едут на турбазу кататься на лыжах и отдыхать от городской суеты.
Шестого утром влюбленные отбыли. Мы с Лаки остались одни. В каком-то хозяйственном порыве я вымыла посуду после завтрака, смахнула пыль и даже пропылесосила палас. На этом мой запал кончился. И, как я поняла, надолго. Во всяком случае, до возвращения мамы я уже точно ни к чему не прикоснусь. Выполнив всю хозяйственную программу за полчаса, я съездила в институт и легко сдала последний зачет. Не зря сидела над конспектами столько времени. Теперь можно было передохнуть. До первого экзамена оставалась целая неделя.
Меня ожидал спокойный вечер без тетрадок, учебников и маминых нравоучений. Не успела я удобно расположиться перед телевизором, как зазвонил домашний телефон.
– Да! – нетерпеливо крикнула я в трубку, приглушая звук телевизора. Наверняка мама хочет поинтересоваться, как я прожила одна целых полдня.
– Тюлькина, – заскулила в трубку Янка. – Скорей приходи!
– Зачем еще? – недовольно спросила я. Ну вот, скоротала вечерок у телевизора! На улице выла вьюга, и мне как-то не хотелось выбираться из теплого уютного дома.
– Очень надо… Увидишь зачем…
– Да ну тебя, Ян! Я после зачета, устала. Выходи лучше в скайп.
В ответ Лисименко захлюпала носом.
– Что случилось? – насторожилась я.
– Он скотина такая… Сволочь…
– Кто «он»? Витек, что ли?
– Да-а-а, – провыла Янка.
– Ладно, сейчас приду, – со вздохом пообещала я.
Я с сожалением выключила телевизор, собралась и побрела к подруге. У Янки проблемы, наверняка Витек ее бросил, да еще интернет отключили, и мне придется сидеть там целый вечер и вытирать ей сопли. Дружба, конечно, понятие круглосуточное, но иногда это так напрягает!
Войдя в квартиру, я буквально приросла к порогу. Янкина правая рука была пристегнута металлическим наручником к дверной ручке ванной комнаты. А левой рукой подруга терла красный распухший нос. На полу в коридоре валялась деревянная швабра и опрокинутая табуретка.
– Кино и немцы! – потрясенно выдохнула я. – Чего это здесь было?
– Да все этот урод, – сообщила Янка, прерывисто дыша. – Дай хоть табуретку, уже целый час стою. На полу-то не посидишь, руку больно. Ручка, зараза, высоко.
Я подняла табуретку. Янка со стоном опустилась на нее.
– Он тебя шваброй бил? Или табуреткой? – спросила я.
– Шваброй я телефон к себе двигала, чтоб тебе позвонить. Мобильник-то в комнате остался. А табуретку пыталась ногой пододвинуть, а она грохнулась.
– Да тут не мне надо звонить, а в службу спасения. Как ты вообще умудрилась сюда пристегнуться?
– Прикинь, мы с девчонками собрались в кафе Рождество отмечать, без мужиков. А этот придурок как узнал, так снова взбесился. Не пойдешь, говорит, и все тут. Я, говорит, тебе приказываю! Представляешь? Ну я, конечно, психанула, говорю – стажерам своим приказывай, а мне параллельно! Я уже деньги сдала, платье купила, поэтому вали на свое дежурство и не мешай мне собираться. А он достал наручники и пристегнул меня. Сказал, не хочешь по-хорошему, будешь праздновать здесь в коридоре. Ночью, говорит, забегу, поздравлю с Рождеством. Тогда и отцеплю.
– Янка, он же больной на всю голову! – воскликнула я, выслушав этот дикий рассказ. – Как ты вообще могла с ним связаться? Развеселая жизнь тебя с ним ожидает.
– Нет уж, хватит с меня, – мрачно усмехнулась Янка. – Больше он сюда не войдет. И наручников своих не получит. Как ты думаешь, его могут посадить за потерю наручников?
– Не знаю. Его скорее посадят за садизм и членовредительство.
– Какое членовредительство?
– Ну, ты отпилишь себе руку, чтобы вырваться на свободу, а потом подашь на него в суд.
– Чокнулась?! Я не собираюсь пилить себе руку.
– А что? Лиса же отгрызает себе лапу, когда попадает в капкан.
– Тюлькина, кончай идиотничать. Время – девять, у меня еще есть надежда попасть в кафе.
– Ладно. И как тебя освобождать? Ты целый час сидишь, уже, наверно, сотню вариантов перебрала.
