Борис Евсеев - Площадь Революции. Книга зимы (сборник)
Сказано – сделано. И даже круче – по подсказке известного существа – Господь Бог сотворил: посреди всякого народа поселил он тайно собачьих детей, то бишь Сучьих Сынов. Чтоб, значит, в каждый подходящий момент они являлись и демонстрировали свои лучшие черты и качества. А сыны человеческие у них бы этому учились.
Но вышло не совсем по-божески. Вышло, скорей, по подсказке. Стали Сучьи Сыны тайно и явно одолевать сынов человеческих. И Богу это неприятным показалось. Увидел Он свою слабость и ошибку. Да поздно! И хоть стал Он нерасположение Сучьим Детям выказывать, а назад ход истории повернуть не захотел. Или не смог.
Вот потому-то, как только какой катаклизмик где созреет, как только революция с неизбежной гражданской войной, к сердцу подкатит – Сучьи Дети и наготове! Стоят на стреме, смотрят: где б скорую помощь оказать, где б сильней зажечь, круче порушить. Ну, чтобы мир сынов человеческих совсем кончился. И настал бы мир Сучьих Детей.
Вы на коллективные портреты, милая, гляньте! Хоть на германские, хоть на американские, а хоть на русско-турецкие! Среди лиц, если посильней вглядеться, половина мордашек – наши. Вы их дебилоносцами, вы их хитрованами кличете. А они – великие обновители правды жизни. Они – продвинутые. Они – Сукины Дети!
Так что учтите и затвердите назубок, милая: среди каждого народа есть теперь настоящие псоглавцы. Они ниоткуда не приходят, никуда не уходят. Никакой такой страны Кинокефалии для них не определено. Они всегда среди вас! Да только вы их не всегда различаете.
В Москве на лошадках, с метлами привязанными, при Иване Грозном скакали? Скакали. И дым за ними стлался, и стекала за ними кровь. Угрызали они и рыкали, и было это сладко и превосходно для слуха. Душили они Павла Первого шарфом и в ногах у Каховского с Муравьевым путались. И не только в столицах – по всей России широко себя проявляли. Даже эпиграммка в начале века была. Очень такая характерная, ужасно такая лирико-драматическая. Ну, помните?
Государя императораКурск, встречая, от крестьянВыслал Сучкина-оратора,Суковнина от дворян.
Вот зачем по возвращенииНа вопрос своей жены:«Что куряне?» – царь в смущенииМолвил: «Сукины сыны».
Да, это были наши люди! Сукины Сыны! А год, год знаете какой это был? Почти 1905, предреволюционный, так сказать… Да вот еще… Чтобы вам совсем уразуметь, милая. Революция ведь, на самом деле, и есть эпиграмма! Да! Сперва все в склад и в лад, а потом – поцелуй кобылу в зад! Сперва все тихо и мило, а потом, в последней строке – удар в зубы. Конец-то у революции, или, лучше сказать, «зад» у нее – оскорбительный! Я хочу революций – значит я хочу оскорбить других. Я тих видом, я вроде за народ, за демократию, но в уме я, конечно, держу: «я так вам этим народом и этой демократией бока обломаю, так накостыляю – мало не покажется…»
И ведь, заметьте себе (это вам на сладкое, на десерт), революционеры – не обязательно бедняки! Богач еще сильней хочет в душе своей революции! Потому что потом, обязательно ею воспользовавшись, он пожелает оскорбить вас и принизить своим – революцией предоставленным – богатством. Крутизной мошны задавить непременно захочет».
– Ох и зверюга ты, Демыч… Ох и гнусь…
Но магнитный голос Волю не слушал.
«А если, опять же, перескочить на три сотни лет назад? Марфу Собакину, третью жену Ивана Грозного, милая, помните? Он ведь неспроста на ней женился. Хотел Собачье Племя царской кровью укрепить. Да жаль, померла раньше времени Марфуша. А последние сто лет? Это мы – при Ленине-Свердлове-Троцком давали жару, рубили леса людские, и щепки в глаза вам летели! Это мы создали, все до единой политические партии. А ведь политические партии в России – верный путь к гражданской войне, – трепетал и пел радостный голос с ленты. – И сейчас… Сейчас как раз время окончательного перехвата земной власти у сынов человеческих к ногам упало… Время подведения вас к Последней Нескончаемой Революции! Время провоцирования и подталкивания! Мы ведь только имитаторы. Мы сымитируем революцию, подведем вас к ней, а все остальное вы сами, милая, рушить будете…»
– Да ты еще и шизо, Демыч… – проворчала усталая Воля. – Шизо, стопудово – шизо…
– Шизо-то я шизо, – наконец откликнулись с магнитной ленты. – Да только скоро, милая, вы во всем этом на собственном опыте убедитесь.
А пока запомните: террор Сучьих Сынов бесконечен. Как, впрочем, и сами революции: бесконечны они! Они как задержанный половой акт – будут сперва истомлять, а потом разорвут вам нутро. Ну а раз так, то значит и мы – псоглавцы – вечны. По временам мы уходим и растворяемся в массах. Но потом возвращаемся. А сейчас мы придем, чтобы никогда не уходить! Ведь все эти ваши прежние революции – смех, жалкие репетиции. Та, которая грядет, – она навсегда грядет! Бесповоротная, нескончаемая! Все разламывающая, все испепеляющая Революция! Представляете, милая?
Воля заткнула уши пальцами; так с заткнутыми ушами и уснула.
А «невидимый мужик», которого так ждала Воля, занимался в тот час совсем другим делом.
Не сумев утром вместе с Волей и командой Демыча уехать в Москву, он решил действовать на месте.
Перво-наперво надо было осмотреть наполовину опустевшую дачу генерала Ацкого.
На дачу проник он не без труда: охрана не дремала. «Хорошо, Демыч собак с дачи свел».
Осмотр, однако, ничего определенного не дал.
Что на даче готовили теракт, может, даже серию терактов – было ясно давно. В одном из шкафов он нашарил целый ящик тротиловых шашек. Отыскались и гранаты. Под вешалкой, в сундуке лежали шесть полностью собранных, готовых к бою автоматов Калашникова. Все это, однако, мало говорило о главном: где, когда, как? Какими силами и средствами, при чьей помощи?
Андрей стал думать и сопоставлять, снова вспомнил обрывки разговоров, кривлянья Демыча, недомолвки немого монгола Аблесима…
И нарисовалась перед ним картинка: метро… одна из станций в центре… скорей всего, упоминавшаяся «Площадь Революции»… мутноватый, не поздний еще вечер, народ, взрыв, чей-то выпавший из рук младенец!
«Ну, это еще бабушка надвое сказала, – сказал себе Андрей. – На станции свету много: стало быть, действовать смогу незаметно. Только вот – когда, когда?»
После осмотра дачи он снова двинулся в церковь. Загодя обесточив храм и пристройки (щиток обнаружился в подвале), потянул на себя тяжеленную дверь.
Отец Никодим из Москвы, видно, еще не возвращался. А о старосту Андрей почти споткнулся в самой середке темного храма.
– Опять обезьяны эти свет отрубили, – недовольствовал староста. – Кто тут? – пытался и не мог он зажечь свечу.
– Это я, Андрей Темкин. Приходил вчера к вам.
– Андрюха, ты? – староста бросил зажигать свечу, в густой церковной тьме подобрался к гостю вплотную. – Снова про дачу пытать меня будешь?
– Да нет. Я про другое спросить хочу. Помните, про поляну в лесу рассказывали? Ну, где кабанчикам шеи рвут.
– И пасти, пасти рвут тоже! И ухи режут. Вот только на что? Кажется, начинаю постигать! Но опасаюсь не то чтобы вслух, даже и про себя произнести то, что постигаю!
– Как туда, на эту поляну попасть? Но именно сегодня: вечером, ближе к ночи?
– Сегодня? – Староста растерялся. – Сегодня, говоришь? А вот как! – чуть погодя нашелся он. – Есть тут один человечек. При советах лесником был. Потом, конечно, поперли его. Вроде за злоупотребления. Да ведь тогда всех вышибали, всех местами переставляли. Кто теперь правду от вранья отличит? А парень вроде ничего: и в храм ходит, и горькую не пьет. А ну, айда к нему!
– Да нет, сам я. Как найти его, укажите…
Поздним вечером, почти ночью, в самую темень, вдвоем с бывшим лесником, сначала на санях и подводе, потом пешочком – добирались они до поляны.
– Домик там есть, «засидка» для охотников. Да нет у меня, вишь, аэросаней туда подъехать… И лошадь там не пройдет. А пешком как раз и дотопаем. Зато приборчик я отхватил! Ночного видения. Я этих гадов третью неделю пасу. А приборчик сегодня только достал. Ох и жуки! Никогда такого подлого браконьерства у нас в заводе не было. Это Рюманыч развел. Он с ними заодно. А они ведь… Пасти кабанам рвут, лютуют, накурятся дури – так чуть не на четвереньках бегают, на кабанов кидаются! И не боятся же! А кабаны – так те их точно боятся. И как боятся! Ушки к голове прижимают, всей тушей дергаются, дрожат. А ведь кабан – зверь лютый, зверь опасный…
Свету не жгли, в ночной прибор смотрели по очереди.
Было отлично видно, как кабаны пришли за подкормкой.
– Рюманыч кажен божий день им сыплет и сыплет. Откуда только деньги на корм берет?
В синеватом ночном тумане кабаны озабоченно выбирали из снега корм, перебегали туда-сюда, подергивали носами. Никто, однако, на них не кидался, проволоками горбов не рвал, шей не резал…
