Александр Филиппов - Аномальная зона
На одном из привалов, заметив, что Богомолов жуёт припрятанную в кармане горбушку хлеба, Фролов заставил попутчиков вытряхнуть содержимое рюкзаков и произвёл строгую ревизию провианта. Посмотрев на жалкую горку продуктов – три банки перловой каши, кулёчек пшённой крупы, кусок солёного сала с сигаретную пачку величиной и полбуханки чёрного плесневелого хлеба, – он объявил грустно:
– Всё. Обжираловка кончилась. Открываем охотничий промысел. Кто умеет стрелять из ружья?
Стрелять, как вскоре выяснилось, умели все, а вот попадать в цель – только Фролов. К тому же дичи встречалось им на удивление мало. Пару раз вспугнули уток, настолько стремительно скрывшихся из виду, что в них не удалось даже прицелиться. И всё же на исходе дня в котелке, сдабривая булькающий кипяток, оказался подстреленный метким милиционером чирок.
На следующий день путники, по всем прикидкам, должны были уже вновь окунуться в таёжную чащу, однако со всех сторон их по-прежнему окружали всё те же сгнившие от избытка влаги редкие ёлки, шаткие кочки с пучками ржавой травы и подёрнутая ряской трясина.
– Самое страшное в чрезвычайной ситуации – пассивность, покорность судьбе, – вещал хрипло, шатаясь от усталости, Студейкин попутчикам. – Это типичная ошибка неподготовленных путешественников. Человек, не верящий в спасение, часто гибнет, не исчерпав запаса сил, продовольствия…
– Слушай, ты, Дерсу Узала, – может, заткнёшься? – грубо укорачивал его Фролов, но журналист, стиснув губы на некоторое время обиженно, не выдерживал тягостного молчания и опять начинал:
– Статистика утверждает, что девяносто процентов людей, оказавшихся после кораблекрушения на плотах и шлюпках в открытом море, умирают в течение первых трёх суток именно от моральных факторов! Описано множество случаев, когда спасатели обнаруживали такие плавсредства с запасами воды и продовольствия, но… мертвыми телами!
– Тьфу! – сплюнул яростно писатель. – Если вы, Александр Яковлевич, не прекратите своих дурных пророчеств, ваше тело тоже найдут. С изрядным зарядом дроби в болтливой башке!
– Вот-вот, – укоризненно пыхтел Студейкин. – Вы уже впадаете в раздражение, в панику. И в таком состоянии у вас могут запросто начаться зрительные галлюцинации. В пустыне, например, умирающим от жажды путникам чудятся колодцы, а то и реки воды… – Ой! – вскрикнул он испуганно вдруг. – У меня, кажется, галлюцинации уже начались: я вижу впереди дом… огород… лошадь!
Фролов любовно погладил выросший у них на пути плетень, сказал с облегчением:
– Дошли! – и крикнул весело, обращаясь к избе: – Эй, хозяин! Встречай гостей! Мы так проголодались – аж переночевать негде!
Ответом ему был густой лай лохматого кобелька, а потом дверь избушки с грохотом растворилась.
9
Хозяином дома оказался здешний егерь – толстенький, с брюшком, невысокого роста, лет шестидесяти, но не по возрасту и комплекции подвижный, улыбчивый да приветливый. И то – поживёшь на отшибе, в такой глухомани, небось каждому гостю рад будешь.
Его круглая, то ли выбритая хорошо, то ли изначально безбородая физиономия лоснилась как масленый блин, подрумяненная свежим, особо полезным для здоровья хвойным воздухом, крупное страусиное яйцо лысины бросало блики в такт гостеприимным поклонам, ахам да охам, которыми он встретил заблудившихся, измождённых от усталости и скудной кормёжки путников.
Звали егеря по-таёжному основательно – Пётр Пименович, а если проще – то Пимыч.
Он проводил их в избу – по-местному заимку, растопил печь. Чмокая голенищем ялового сапога, раскурил самовар на крыльце. Накрыл в горнице стол – поставил тарелку с салом, кольцами лука, чугунок с холодной, загодя отваренной картошкой в мундире, эмалированную миску с сотовым мёдом, напластал широченных, в две ладони, ломтей серого, ноздреватого, умопомрачительно пахнущего хлеба, а в завершение украсил аппетитный натюрморт литровой бутылью прозрачного, словно детская слеза, самогона.
– Вы, робяты, сперва водочки тяпните, – потчевал он и без того истекающих голодной слюной гостей. – Самогоночка вам пустой желудок расправит. А потом вы стенки нутра сальцем смажете, картошечкой сдобрите. А уж под самый конец – медком, чаем. Я знаю, как оно бывает. Сам скока раз по младости в тайге не жрамши блукал. Если сразу с голодухи харчей напороться, можно заворот кишок запросто получить!
Путешественники пили самогон из мутных от старости гранёных стаканов, набивали рты салом и рассыпчатой, плохо очищенной второпях от кожуры картошкой, сочно хрустели луком, приправляя его мёдом, который черпали поочерёдно большой, не помещающейся во рту деревянной ложкой, и были счастливы. Чувствительный, как всякий творческий человек, Богомолов прослезился от переполнявшей его благодарности, а порывистый Студейкин обнял растроганно хозяина за мягкие плечи. Даже сдержанный Фролов, стрельнув у егеря сигарету, расплылся в благодушной улыбке.
Узнав, что идут его новые знакомые от села Острожского, Пимыч всплеснул удивлённо руками:
– Эк вас, робяты, куда занесло! Это ж, почитай, на сотню километров южнее! И то если по прямой чесать. А по нашим буеракам – так все полторы сотни выйдет!
– И куда ж мы таким образом пришли? – полюбопытствовал капитан.
– На сороковой кордон, самый дальний в районе. Тута на скока вёрст ни единой души вокруг!
– А Гиблая падь где? – уточнил Студейкин.
– Да вот она, – улыбаясь приветливо, обвёл рукой окружающее пространство егерь. – Один я тут, как перст, государственные интересы блюду!
– Может, охотники к вам заходят? Или ещё кто-нибудь. Старатели например… Бродяги? – подозрительно прищурившись, проявил свою ментовскую сущность Фролов. – Гости часто бывают?
– Бывают, – охотно согласился Пимыч. – Да тока так редко, что почитай совсем не бывают. Давеча… лет пять уж назад… из леспромхоза начальство какое-то наезжало. На вездеходе. Посмотрели, как я тут обитаю, грамоту почётную за безупречную службу вручили, завалили сохатого и уехали. С тех пор, дай бог памяти… окромя вас и не было никого!
– А вы что ж, один проживаете? – буравя взглядом егеря, допытывался милиционер.
– А што! – беззаботно отозвался хозяин. – У меня лошадка есть, «Буран» – моциклет специальный, по снегу ездить. Два раза в году в райцентр наведываюсь – зарплату да пенсию получить. Харчи беру, припасы для ружьишка, чаю, курева, мучицы мешок, бензина для моциклета. Мне и хватает. Да ещё для Лешего овсеца… Тем и сыты.
– Какого Лешего? – насторожился милиционер.
– Да меринка моего! А кобель, Валетка, – указал егерь на крутившуюся у стола лайку, – с охоты питается. Каку дичь для меня скрадёт – то и полопает! А вы, робяты, извиняйте за любопытство, пошто здесь шландаете? По обличью – так не промысловики вроде…
– Охотники-любители, – опередив товарищей, чтоб не сболтнули лишнего, ответил Фролов. – Пошли по уток, да вот… заплутались.
– Бывает, – сочувственно кивнул Пимыч. – Тайга – дело сурьёзное. Тут недолго и до беды… Ну, а раз обошлось, давайте ещё по стаканчику. Для сугрева и поднятия сил!
Разморенный едой и выпивкой Богомолов вспомнил, что он всё-таки писатель, какой-никакой, а инженер человеческих душ, призванный изучать типажи людские, а потому повернул разговор на лирическую стезю:
– Так вы что ж, Пётр Пименович, один-одинёшенек, без супруги, здесь проживаете?
– Была баба, – отмахнулся хозяин, – да сбежала. Скушно ей, вишь ли, в моей глухомани… И дочурку забрала. А и шут с ними. По хозяйству я и сам, без баб, управлюсь.
– Охотитесь? – подключился к разговору Студейкин.
– Конечно! – радостно согласился егерь. – Нешто без охоты тут проживёшь? Мясца надоть, не без этого. Пушнина опять же… Промышляю по мелочи. Белка, куница, горностай. Бывает, и соболька подстрелю…
– В глаз бьёте? – восхищённый заранее, уточник журналист.
– А то куда ж? Не в задницу ж! – добродушно хохотнул Пимыч. А потом поднялся из-за стола, предложил:
– Вы, робяты, отдыхайте, ешьте да пейте. А завтра я вас на Большую землю сведу. Без меня вам отседа сроду не выбраться. Здесь кругом сплошные болота. Диву даюсь – как живыми до меня добрались?
Сославшись на хозяйственную надобность, егерь вышел из горницы, и в маленькое, грязным стеклом покрытое оконце было видно, как отправился он в сараюшку рубленую и скрылся из глаз, прикрыв за собой дверку.
Фролов, оторвавшись от окна, повернул посерьёзневшее разом лицо к попутчикам:
– Ох, не прост этот лесовик, чую, не прост. Не зря он здесь, в болотах, сидит…
– А по-моему, чудный мужик, – возразил Богомолов. – Естественный во всех проявлениях. О таких, как он, книги надо писать…
– Да погоди ты с книгами! – поморщился с досадой милиционер. – Посоображай лучше, чего ему в этом гиблом месте делать? Здесь от одного гнуса, не говоря уже об одиночестве, с ума сойдёшь. Что, нельзя было заимку подальше от гнилой топи поставить? У них, таёжных егерей, участки в тайге ого-го! На любом целое государство европейское разместиться может. Вот и выбрал бы, где посуше да к людям поближе. Так нет, в самую глухомань, в болото залез…
