Евгений Чепкасов - Триада
– Возьми и съешь сама, – ответил сын чуть слышно. – Меня всё равно вырвет.
Она взяла и съела, а юноша стал задремывать, но вдруг встрепенулся, непонимающе посмотрел на потолок, на маму, моргнул, улыбнулся, закрыл глаза, но, пролежав несколько минут, вновь содрогнулся и резко сел на кровати, глядя прямо перед собой.
– Что ты? – с беспокойством спросила мама.
– Погоди… – пробормотал Гена, вновь улегся и проспал около получаса.
– Против Бога они ничего не могут! – со счастливой дрожью в голосе сказал он, проснувшись.
– Кто?
– Бесы! – ответил он на мамин вопрос и стал взволнованно рассказывать, со слезами и бесконечной улыбкой, мешающей говорить. – Бесы бессильны! Я, помнишь, резко просыпался два раза… Это мне снился один и тот же сон, или это бред был… Меня волочили по коридору из сырого мяса, а потом бросали ежа в глаза, и еж протыкал глаза, и я просыпался… А потом я сообразил и стал читать молитву Иисусову, и знаешь, что мне приснилось? Церковная парча с золотыми узорами, а потом церковь и центральное паникадило, и я был будто бы совсем рядом с паникадилом, немножко сверху, я видел эти большие цепи – ну, те, на которых паникадило висит, и на них пыль была… А потом – иконы, иконы (точнее, фрески), и я будто бы смотрю на них не снизу, а откуда-то повыше, на уровне ликов, и так легко мне было, и так хорошо сейчас… Мама, послушай! Я бессмертен, и Господь меня любит! Мама, я хочу, чтобы мы с тобой и после смерти были вместе!..
Он восторженно разрыдался, а когда успокоился, начал проповедовать. Он пересказал ей главные события Библии, рассказал о христианстве, Церкви и значении православных таинств, и слова его были просты и точны, и он не выбирал их, но радовался, что они ему даны.
– И вот тебе мое желание, – сказал он в конце, почти полностью обессилев. – Если я умру, постарайся стать христианкой.
– Если ты умрешь, я тоже жить не буду.
– Только попробуй! – с угрозой прошептал юноша. – Тогда мы точно не встретимся. Короче, ты слышала. А умирать я пока не собираюсь – я эту сволочь задушу! – жизнелюбиво проговорил он, под сволочью подразумевая болезнь, – и прикрыл глаза веками.
Ни на какое иное действие сил у Гены не осталось.
Они плыли на лодке – обычной обшарпанной лодке, какую им вполне могли бы дать напрокат на любой лодочной станции. Павел весьма поверхностно греб веслами, словно его задачей было не плыть куда-то, а всего лишь кропить водой Гену, сидящего на корме. Юноша щурился и улыбался от водяных брызг и солнечных лучей. «Наверное, утро, – подумал он, – и мы плывем к солнцу, на восток».
– Ты видел когда-нибудь Галилейское море? – спросил гребец.
– Нет, – ответил Гена.
– Смотри.
– Ах, как я угадал! – воскликнул юноша, оглядевшись. – У меня есть рассказ про Галилейское море.
– Я знаю, – сказал собеседник.
Гена задумчиво помолчал, а потом спросил:
– Ты Ангел?
– Нет. Но я вестник. Я послан сообщить, что ты выздоровеешь.
– А разве я болен? – удивился юноша и вспомнил, что действительно болен.
Вспомнил он и Павла и, улыбнувшись, сказал:
– Здравствуй, Павел.
– Здравствуй, Гена, – ответил тот и, улыбнувшись, спросил: – В церковь всё опаздываешь?
– Опаздываю. А откуда ты знаешь?
– Я про тебя много чего знаю, – уклончиво ответствовал вестник.
– Павел, а ведь у тебя крылья, – заметил Гена.
– У тебя, Гена, тоже крылья.
– Но я своих не вижу.
– И я своих не вижу. А вообще, юноша, у каждого человека есть крылья, даже у величайших грешников, – пусть грязные, переломанные – но есть. И нужно научиться видеть эти крылья и любить людей за них.
– Хорошая метафора. Жаль, что я снов не помню.
– Этот сон ты запомнишь, если не захочешь забыть. – Павел вдруг перестал грести и несколько мгновений смотрел вправо, потом нагнул голову, словно согласно кивнул кому-то, и сказал: – Скоро я покину тебя, Гена, а потому слушай внимательно и не перебивай. Маме своей говори почаще, что Христос воскрес. А то года три назад я слышал, как она рассказывала, что Он и не умирал, просто замедлил сердце, а из гроба телепортировался, жил долго и счастливо и умер во Франции… Господи, помилуй нас, грешных!
– Откуда?!
– Она рассказывала об этом подружкам в троллейбусе – очень тяжко было слушать. Ты, Гена, попробуй ей как-нибудь объяснить, что Бог поругаем не бывает. Ругателей жалко – вот в чем дело, а тебе она мать. К тому же, и у нее крылья есть – не зря ты ей руки целуешь.
– Павел, прости, что перебиваю. Я вспомнил, как проповедовал сегодня… Неужели…
– Молчи и радуйся, – строго сказал вестник. – Напоследок дам тебе два совета. Во-первых, в нескольких шагах от палаты есть замечательная пальмовая молельня. Телесно я сейчас нахожусь там, и никто меня не замечает, так что имей ее в виду. Во-вторых, тебе надо причащаться, желательно раз в неделю. Рвоты у тебя больше не будет, не бойся. Когда проснешься, дам тебе телефон отца Димитрия – он очень хороший священник. А теперь мне пора.
– Павел, последнее! Что там за толпа на берегу?
– Там проповедует и исцеляет галилеянин Иисус.
– Господи!
– Садись на весла и греби. Может быть, доплывешь раньше, чем проснешься. Прощай.
Павел поднялся, качнув лодку, взмахнул крыльями и, перекрестившись, коснулся лбом прохладного оконного стекла. А за окном, в кромешной тьме, притаился снег – очень много снега. Фонарь почему-то не горел, и снег терпеливо дожидался солнца, чтобы стать сначала – стыдливо-розовым, а затем – белым.
Рецепт
Проснувшись утром, Гена Валерьев первым делом посмотрел на соседнюю кровать. Павел уже оделся и с удовольствием снимал постельное белье, тихонько напевая Символ веры. Закончив, он поинтересовался:
– Как спалось?
– Хорошо. Вас во сне видел, – ответил юноша, чуть помедлил и спросил: – А вы не дадите мне телефон отца Димитрия?
Слегин молча протянул ему сложенную вдвое записку.
Валерьев молча развернул ее и прочел.
Наверху стоял крестик.
Далее следовал телефон отца Димитрия.
Ниже была приписка:
«Желаю скорейшего выздоровления. Не забывай
о пальмовой молельне. Молись обо мне.
Раб Божий Павел».
Санкт-Петербург, 2002
III.
ДЕТСКИЙ САД
роман
И выслал его Господь Бог
из сада Эдемского.
Бытие 3, 23
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТЕПЛО – ХОЛОДНО
Сей род ищущих Господа,
ищущих лице Бога Иаковля.
Псалтирь 3, 26
Глава первая
– Холодно! – кричали с разных сторон. – Холодно!
Женя шел медленно, с вытянутыми вперед руками, с растопыренными чуткими пальцами – как слепой. Но глаза его были открыты, зрячи, а взгляд предельно напряжен. Те, кому случалось так смотреть, знают: веки каменеют, взгляд каменеет, изменить его направление можно лишь поворотом головы, а то и всего тела. Потом глаза болят, и их приходится протирать ваткой, пропитанной тепленьким слабозаваренным чаем без сахара.
– Теплее! – кричали с разных сторон. – Еще теплее! Совсем тепло! Горячо! Совсем горячо!
Женя остановился и с усилием моргнул, затем присел на корточки и из широкой щели между старыми крашеными досками внешней стороны беседки достал острый осколок зеркала. Заглянув в него, Женя увидел губы с трещинкой на верхней, прямой нос, покрасневший глаз с наползающей на него толстой русой челкой, голубое небо, облачную ватку, пока еще не смоченную чаем, нестерпимо сияющее расплавленное золото и вновь спокойное небо.
– Теперь Женек прячет, а Сашка ищет! – кричали с разных сторон. – Теперь Сашка ищет!
Саша победно изрек: «Yes!» – хотя и так было ясно, что его очередь, и, отвернувшись к глухой стене беседки, начал считать. Женя подумал и, усмехнувшись так, что треснувшей губе стало больно, спрятал осколок в кармашек шорт. «Нечестно!» – вскрикнул кто-то, но другие зашикали и предвкушающе захихикали.
– Можно, – сказал Женя, обращаясь к Саше, и, глядя, как тот озирается по сторонам, добавил: – Тепло.
– На фига так близко? – недовольно спросил Саша, а все, ухохатываясь, закричали:
– Тепло!
Некоторое время Саше было тепло, куда бы он ни пошел, но потом Женя сжалился и положил осколок туда, откуда взял.
– Так нечестно! – заорал Саша, когда нашел осколок и когда ему объяснили, в чем дело. – Я так не играю!..
– Честно, честно! – заспорили все. – Просто раньше так не делали.
– Я так не играю… – тихо повторил Саша и заплакал.
Заплакав, он убежал и сел на лавочку под гигантским шелудивым грибом с бурым исподом.
– Нюня, – неодобрительно сказал кто-то.
– Конечно, нюня, – отозвались еще несколько.
