Вячеслав Пьецух - Левая сторона (сборник)
– Мы безо всего.
– Скучный вы народ, бичи, неизобретательный, нет у вас огонька!
Паша смолчал.
– Скажу больше: паскудный вы народ – ты уж не обижайся. Ну, посуди: здоровые мужики, а живете как паразиты, бутылки собираете – это же срамота! Неужели вам нравится такая позорная жизнь?
– Вообще, бичуют не потому, что нравится.
– А почему?
– Потому, что по-другому уже не могут. В другой раз отколется человек от житья-бытья, да так, я бы сказал, фундаментально отколется, наотрез, что обратного хода нет.
– Не понимаю я этого! – сказал Новосильцев и крепко ударил по столу кулаком. – Ноги есть, руки есть, голова на месте – ну все есть для того, чтобы вернуться к нормальной жизни!
– Нормальная жизнь – это как? – немного слукавил Паша.
– Работать иди! Деньги будешь иметь, общежитие дадут – вот как!
– Да некуда идти, в том-то все и дело. В начальники меня не возьмут, в контору какую-нибудь завалящую и то не возьмут.
– На стройку иди, на стройку возьмут.
– Да ведь на стройке, чай, вкалывать надо, а у меня руки спичечный коробок не держат. Я ведь насквозь больной, истлел весь внутри.
– Ну разве что внутри, – недружелюбно заметил Новосильцев. – Снаружи ты еще молоток.
– Это только так кажется. Я еще годика два побичую, и все – холодный сон могилы.
– В таком случае твое дело табак. Как говорится, налицо полное отсутствие перспективы. Только вот что интересно: как же ты дошел до жизни такой?
– Обыкновенно дошел, – сказал Паша и протяжно вздохнул. – В семь деся т восьмом году приня л срок за раст рат у. Отбывал его в Сусумане. В семьдесят девятом жена прислала развод и сразу же вышла замуж. В восемьдесят первом освободился я и на радостях в Сладком загулял. Когда через неделю очнулся – гол как сокол. И есть нечего, и ехать не на что, да и ехать-то, будем откровенно говорить, некуда…
– Слабость это, – сказал Новосильцев. – Не мужик ты, вот в чем беда.
– Ничего не поделаешь, у всякого своя внутренняя конституция.
– Никудышная у тебя внутренняя конституция: говоришь и плачешь.
– Да как же мне не плакать, если я горе лопатой ел?!
– И все-таки я это отказываюсь понимать! Ведь в такой стране живем: палец о палец только нужно ударить, чтобы человек был, как говорится, сыт, пьян и нос в табаке, и тем не менее кое-кто умудряется горе лопатой есть!..
– Никто не обязан быть счастливым, – сказал Паша.
– Нет, обязан! – возразил Новосильцев.
– Нет, не обязан!
– Нет, обязан, потому что, если есть возможность достигнуть счастья, человек обязан достигнуть счастья!
– Нет, не обязан, потому что для некоторых счастье – это несчастье, и наоборот!
– Что-то я не врублюсь, – сказал Новосильцев, изображая тупое недоумение. – Ты, что ли, намекаешь на то, что некоторые нарочно наживают себе несчастья? Да ведь это же анекдот, не дай бог за границей узнают про такие наши дела – животы со смеху надорвут!
– Ну, не то чтобы нарочно… Тут, конечно, все немного сложнее, но отчасти в общем-то и нарочно. Понимаете, какое дело: есть в нашем характере одна загадочная струна, которая постоянно наигрывает такую строптивую мелодию, – в народе она называется «только чтобы не как у людей». Это очень могущественная струна, которая во многом определяет музыку нашей жизни. Даже когда у нас на каждом углу будут бесплатно раздавать легковые автомобили, каждый десятый станет принципиально пользоваться общественным транспортом или демонстративно ходить пешком. Даже когда у нас созреет полное, всеобщее и, может быть, даже неизбежное счастье, то, уверяю вас, проходу не будет от юродивых, непризнанных гениев и возмутительных одиночек. И это не потому, что каждый десятый у нас просто не приспособлен для счастья или его сбивает с пути струна, хотя тут отчасти и неприспособленность и струна, а потому, что наша жизнь как-то заданно, запрограммированно рождает разных намеренных несчастливцев типа генерала Уварова, который в один прекрасный день вышел из дому, погулял по Питеру и исчез…
– Погоди, – сказал Новосильцев и стал разливать спиртное. – Мы с тобой за этими разговорами совсем пьянку выпустили из виду.
– Я даже думаю, – продолжал Паша, – что без этих людей наша жизнь невозможна, без них мы будем не мы, как Афродита с руками уже будет не Афродита. Вы спросите почему? Да потому, что всеобщее благосостояние – это та же самая сахарная болезнь, и организм нации, если он, конечно, здоров, обязательно должен выделять какой-то горестный элемент, который не позволит нации заболеть и ни за что ни про что сойти в могилу. Вот у нас сейчас действительно нет голодных и холодных, действительно только палец о палец нужно ударить, чтобы завалиться холодильниками и коврами, и тем не менее в другой раз квартала не пройдешь, чтобы какой-нибудь хмырь не стрельнул у тебя двадцать копеек из жалости к самому себе. Или: у нас, слава богу, полная семейная свобода, по разводам, слава богу, держим первое место в мире, и тем не менее в другой раз и кружки пива нельзя выпить без того, чтобы тебе не пожаловались на жену…
– Ну, с добрым утром! – сказал Новосильцев, опрокинул в себя стакан, выдохнул и добавил: – Утром выпил – весь день свободен!
– Вот вы говорите – «свободен», – опять завел Паша. – Да где же свободен-то?! На самом деле вы не только не свободны, а вы просто-напросто белый раб! Вы белый раб промышленного производства, собственных потребностей и общественных предрассудков. Кто действительно свободен, так это я! А вы из-за несчастного лотерейного билета чуть собственный дом по бревнам не разнесли!
– Эх, голуба моя! – проговорил Новосильцев, и взгляд его как-то окаменел. – Если бы ты знал, на что я пошел ради этого дурацкого билета, ты бы со мной здороваться перестал. Ведь я из-за него родного отца из могилы вырыл!
– Да ну вас, – отмахнулся Паша. – Вы тоже скажете…
– Даю голову на отсечение, что правда вырыл! – сказал Новосильцев и крепко ударил по столу кулаком. – Вот до чего я черствая, бесчувственная скотина! И главное, непонятно: на хрена мне сдался этот билет?! Ведь я безо всякого билета хоть завтра три «Москвича» возьму и еще останется на запчасти! Нет, наверное, я, точно, раб. Послушай, а может, мне того… тоже забичевать?
– А что? – сказал Паша. – Вы не смотрите на нас, среди бичей были и выдающиеся фигуры, например Хлебников, Горький, Александр Грин… Наконец, кто такой Иисус Христос, если не самый заправский бич?!
– Погоди, давай еще выпьем, – предложил Новосильцев и уже нацелился разливать спиртное, но Паша торопливо прикрыл свой стакан ладонью.
– Я больше не буду, – сконфуженно сказал он при этом. – Честно говоря, я вино видеть не могу. И вообще: пойду-ка я, пожалуй, домой. То есть не домой, просто пойду, а то совсем уже ночь.
– Тогда давай я тебя провожу?
– Так я и говорю: некуда меня провожать.
– Действительно… – сказал Новосильцев. – Ну, будь здоров! А костюмчик ты носи, пусть это будет как бы память о нашей встрече. Ты ничего человек, гражданин бич, я отвечаю, – положительный человек. Только вот философия у тебя завиральная – чистый идеализм. Я буду говорить откровенно, ты уж не обижайся: прохиндеи бичи, алкоголики и полные прохиндеи. Неужели ты и вправду подумал, что Аркадий Новосильцев может забичевать? Да он скорее выроет всех своих предков до тр… сейчас… до тринадцатого колена, чем будет собирать пустые бутылки и похмеляться одеколоном!
Пашу Божия эти слова задели. Сначала он собрался в отместку тоже сказать что-нибудь обидное Новосильцеву, но потом передумал и решил ему по-хорошему объяснить, что-де даже в качестве прохиндея и алкоголика средний бич олицетворяет собой протест против диких благосостоятельных суеверий. Впрочем, ему тотчас пришло на ум, что всякие теории, исходящие от человека в лохмотьях, пахнущих машинным маслом, должны прозвучать неизбежно и именно завирально.
– И билет ты зря отдал, – вдруг сказал Новосильцев с видимой неприязнью. – Дурак ты, дурак!..
– Зря, – согласился Паша.
НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ
Сколько русских рассказов народилось благодаря железнодорожному транспорту, то есть сколько художественных идей и просто строптивых мыслей в разное время ни драпировалось путевыми знакомствами, а также купейными разговорами, которые у нас почему-то обязательно венчаются моралью и станцией назначения, я вынужден навязать читателю еще один, так сказать, железнодорожный рассказ. Тут уж ничего не поделаешь, поскольку занимательное знакомство, одинаково лестное и для нашего национального самосознания, и для наших форм социального бытия, о котором пойдет речь в этом рассказе, действительно совершилось в вагоне электропоезда, следовавшего из Загорска в Москву, как сейчас помню, 11 сентября позапрошлого года. Я, может быть, и рад был бы опереться на какую-то более свежую обстановку, но что было, то было; вообще, сочиняя рассказы, я всегда ориентируюсь на действительность, так как для меня очевидно, что наша жизнь – это чистой воды художественная проза.
