Алексей Никитин - Victory Park
Первое время афганцев было мало, и какого-то особого внимания на них не обращали. А ведь тогда Алабама запросто мог высадить их из парка и близко к нему не подпускать. Они нашли бы себе другой лесок или сквер – на левом берегу достаточно тихих мест. Но об афганцах никто не думал как о враждебной и опасной силе, которой когда-нибудь придется противостоять – они были всего лишь покалеченными мальчишками, им нужно было где-то работать. К тому же директор парка неожиданно протрезвел и вспомнил о своем военно-техническом гарнизонном прошлом. Он, видите ли, подполковник запаса, он, видите ли, должен помогать ветеранам и инвалидам. Вот и помог. В начале восьмидесятых так непривычно и странно было называть ветеранами двадцатилетних сопляков.
Они возвращались из какого-то дикого мира, о котором здесь не знали почти ничего, да и не очень хотели знать. Это прежние «правильные» ветераны когда-то защищали и освобождали свой дом, свою страну, а теперь аккуратно ходили на торжественные митинги, терпеливо стояли на трибунах, принимали цветы у пионеров. Их не трясло от обиды и ярости, потому что они знали, за что воевали, потому что с ними вместе воевал весь народ. А афганцы не успели ничего понять, даже вернувшись домой. И у тех из них, кого вроде бы не задело, кто уцелел физически, не стал наркоманом и не утратил способность солнечным утром радоваться предстоящему дню, все равно рано или поздно, не после третьей рюмки, так после четвертой, отказывали тормоза. Быстро и невнятно начинали они что-то твердить случайным соседям по столу, неожиданным собутыльникам, не понимая, почему те первое время пытаются слушать, а затем осторожно отходят в сторону, оставляя их один на один с воспоминаниями, которых не вынести в одиночку.
Афганцы находили друг друга, узнавали в толпе по тени глухой отчужденности, проскальзывавшей даже в самом спокойном, уверенном в себе взгляде. Прошлое собирало их вместе, и если они просто сидели молча, то молчали об одном и том же.
Сперва их жалели, но жалость быстро сменилась раздражением. Афганцам полагались какие-то льготы, что-то им должны были продавать дешевле, где-то пропускать без очереди, но стремительно нищающее государство вечных очередей уже не могло выполнить все, что наобещало ветеранам всех своих явных и тайных, засекреченных войн. По многолетней привычке чиновники были готовы кое-как обслуживать поколение своих родителей, стариков, ветеранов Второй мировой, но мальчишки, вернувшиеся из-под Кабула, Герата и Джелалабада, едва не из каждой чиновничьей пасти слышали: «А мы вас в Афганистан не посылали».
Афганцы накатывали на страну волнами, каждые полгода, после очередной демобилизации их становилось все больше. Милицейские сводки и отчеты наркодиспансеров безжалостно свидетельствовали об одном и том же: Афганистан обернулся для Украины невиданным, немыслимым ростом наркомании. Цветущие маковые поля, алые, багровые, бордовые, трепещущие на ветру, уходящие за горизонт, – красота и гордость южных областей мгновенно превратились в смертельную угрозу. Ими больше не любовались – их сжигали и перепахивали. Их уничтожали. Но это ничего не меняло и изменить уже не могло.
Когда афганцам, обосновавшимся в парке «Победа», не хватило денег на дурь, первыми пострадали фарцовщики. Фарце накидали несильно, но у двоих забрали товар и деньги. Алабама быстро навел порядок, ущерб был возмещен, извинения принесены, однако он понимал, что это только начало. Убрать афганцев из парка Алабама уже не мог – это следовало сделать прежде, а теперь рычагов управления ими у него не было. Да, на этот раз он договорился: надавил авторитетом, слегка припугнул, немного пообещал – Peitsche und Zuckerbrot, как говорили его немецкие братья. Но что делать дальше? Ведь придут новые, совсем уже безбашенные. Им однажды тоже не хватит денег на анашу или на водку, или нечем будет догнаться, или просто порывом ледяного ветра выключит свет в их навеки больных головах – и тогда все повторится, повторится еще не раз. И цукербротов на всех не напасешься.
Эта ситуация разрешилась неожиданным и очень неприятным для Алабамы образом. Если бы он мог, если бы у него был выбор, он, конечно же, постарался бы найти другое решение. Но выбора ему не оставили.
Полтора года назад, зимой, в Днепровском ОВД сменилось руководство, и на улице Красноткацкой воцарился Бубен. В Киев его перевели из города Фрунзе, столицы Киргизской ССР. Человек Алабамы в Днепровском ОВД передал, что полковника в Главке считают опытным борцом с наркотиками, для того его и перебросили на Украину. Это была последняя информация от доверенного человека, потому что Бубен первым делом почистил штат районного отдела внутренних дел, отправив на пенсию среди прочих и прапорщика, сливавшего Алабаме милицейские слухи и сплетни.
Алабаму новости не обрадовали. Он остался без надежной, проверенной крысы в тот момент, когда она была нужна ему как никогда. Опыт Алабамы говорил, что новое, не обтершееся ментовское начальство всегда опасно, а интуиция подтверждала, что полковник Бубен не оставит своим вниманием парковых афганцев. Алабама спешно искал новую крысу, но дело это было непростым, требовало времени, и он не успел.
Ранней, еще морозной весной следующего года, на Масленицу, в сероватой мгле наступающего вечера, когда киевляне с детьми уже возвращались из парка по домам, всю парковую фарцу с товаром и выручкой свинтили прямо на точках. Одновременно с ними взяли и Алабаму, и зачем-то весь штат «Конвалии».
Если бы операцию проводил московский мент, или ленинградский, или даже киевлянин, то Алабама с первых дней задержания начал бы готовиться к суду. У этих ушибленных идеей славян все понятно и просто: раз тебя взяли, значит, будут следствие и суд. Ты можешь попытаться откупиться, и если сумма окажется достаточной, чтобы перевесить моральный кодекс офицера, строителя коммунизма, сделка вполне может состояться. Но когда они идут тебя брать, гайдамаки чертовы, они не думают о сделках, они не думают о торговле. Это может прийти позже. А может и не прийти.
Однако полковник Бубен приехал из Средней Азии, и значит, ход его мысли вполне мог оказаться другим. Может быть, это приглашение к разговору, кто знает? Возможно, он просто хочет познакомиться с Алабамой и показывает ему свои возможности. Жест гостеприимства, так сказать. Жесть гостеприимства.
Обдумав ситуацию, Алабама решил, что Бубен потребует долю, и приготовился торговаться. И хотя торговаться действительно пришлось, говорили они совсем о другом. Бубен в самом деле оказался специалистом по наркотикам. Одного взгляда на карту Днепровского района ему хватило, чтобы предположить, где могут собираться местные наркоманы, а оперативные данные быстро превратили его предположение в уверенность. Но, просматривая старые доклады оперов, он поймал себя на том, что не верит им, как не верит, например, статьям в «Правде», неважно, описывают ли они страдания рабочих под гнетом капитала или величие трудовых побед советского народа. Доклады не были взяты с потолка, но словно составлены с чужих слов – в них не было искренности очевидцев, подделать которую невозможно. Бубен отлично знал, что это может значить: парком управлял человек, сумевший вывести его из под контроля системы. После этого найти гражданина Алабаева Фридриха Атабаевича было делом техники.
Когда Алабаму привели на допрос в кабинет начальника Днепровского отдела внутренних дел, он уже понял, что главные предложения будут сделаны ему именно в этом разговоре. Алабама не волновался, тем более не боялся, скорее, ему было любопытно. Но, когда разговор закончился, он понял, что встретил человека, которого лучше было не встречать. Впрочем, ничего изменить он все равно не мог.
Бубен начал разговор с темы, для Алабамы понятной, – с того, что по сто пятьдесят четвертой статье УК УССР его ребятам светит от двух до семи с конфискацией, а самому Фридриху Атабаевичу, против которого участники его преступной группы уже дают показания, – от пяти до десяти. Алабама на это понимающе кивнул. Было ясно, что Бубен берет его на понт. Его ребята отлично знали, что говорить при задержании, и втягивать Алабаму никто бы из них не стал. Алабама на свободе – это их спасательный круг. Кто кроме него найдет серьезного адвоката и вытащит их с нар на волю? А доказательств против Алабамы у ментов нет. Чтобы их нарыть, Бубну нужно было не меньше года заниматься только парком «Победа», а он еще четыре месяца назад кушал ферганские дыни и ни о чем таком не думал.
Но полковник тут же показал, что может опереться не на одни только слова ненадежных фарцовщиков, и положил на стол протокол обыска. Якобы в «Конвалии» при понятых было найдено два килограмма гашиша и свидетели показали, что наркотики принадлежат лично Алабаме, а хранил он их для продажи. Бумага была слеплена не очень аккуратно, как и вся эта операция, и Алабама молча пожал плечами. Бубен подождал, не начнет ли Алабама возмущаться, что-то отрицать, доказывать, но тот только неопределенно кивнул и вернул бумагу. Пришло время переходить к главному.
