Эфраим Баух - Над краем кратера
Купель – для купания. И мы, сбросив с себя все одежды, нагишом купаемся сначала в Ай-Андри, а потом – в Ай-Анастаси, и тела наши покрываются пупырышками от ледяной кристальной воды. Мы согреваем друг друга нашими телами. Мы высушиваем их губами от груди до пят. И чудится мне, что Ангел Господень, охраняющий рай, ко времени возникший в моих мыслях, засмотрелся на нас, опустив свой карающий меч.
Мы сгребаем груду листьев, жадно проглатываем нехитрый ужин, забираемся в один мой обширный спальный мешок, тот самый, который всегда меня печалил тем, что сплю в нем один. И мы любим друг друга всю ночь. А в перерывах лежим, замерев, засыпаем, просыпаемся. И столько покоя над татарскими строеньицами и над всем этим чудным местом, куда годами не ступает нога живого. Только изредка прошелестит, опадая, лист. И всё стоит, замерев, в печальной и высокой, в Божественной ненужности никому, – только нам двоим, безымянным – мужчине и женщине.
Проснулся от ощущения, что снова в мешке один. Она стояла на верхней кромке долины, обнаженная, закинув руки за голову, на фоне начинающего рассветать неба. Я выбрался из мешка и поднялся к ней. Теперь мы вдвоем, нагишом и в обнимку встречали рассвет на этих высотах.
– Никогда не могла представить, что такое случится в моей жизни. Это не забудется. Никогда.
Я обнял ее, и так мы стояли, замерев, в студеном утреннем воздухе высот, и жар наших тел, казалось, окутывал нас пылающим нимбом.
И все же утренний холод гор давал себя знать. Пытаясь унять дрожь, она забралась в спальный мешок, а я быстро разжег небольшой костер. Этому меня научили чабаны. В задымленном, видавшем виды чайничке, который я таскал в рюкзаке, вскипятил чай. Так и не одевшись, сидя в спальном мешке по пояс, мы пили, обжигаясь, чай из двух алюминиевых кружек.
Они также были при мне, по назиданию чабана Кузьмы – всегда на пути может оказаться путник, страдающий от холода. И опять накатила на нас волна желания. Мы не могли оторваться друг от друга.
– Мальчик мой, – вдруг сказала она с каким-то застенчивым бесстыдством, оторвав свои губы от моих губ, – ты делаешь успехи. Со временем из тебя получится отличный любовник.
Я принес в чайнике воду из источника. Я лил ей воду в ладони, не в силах оторвать взгляда от ее фигуры, бедер, ног.
Наконец, мы оделись, и долго сидели рядом, следя за тем, как усиливался свет наступающего дня.
– Знаешь, я бы назвал тебя моей любимой, но ты, не примешь этого, посчитаешь фальшью, что, в общем-то, справедливо. Хотя, ведь бывает любовь с первого взгляда. Но хочу все же сказать. Ты – чудо природы, как гроза, шторм, вчерашний дикий ветер. Они врываются внезапно в самый неподходящий момент, опрокидывают всё и вся. Ведь после грозы всё встает по-новому. Ты, верно, догадываешься, что спасла меня, я ведь уже висел над пропастью. Не знаю, как сложатся наши жизни, я еще долго не смогу прийти в себя после всего, что со мной случилось по твоей прекрасной вине. Но несмотря ни на что, я буду любить тебя до конца своих дней.
– Не знаю, фальшь ли это, справедливо ли, что ты сказал с такой откровенностью. Ведь она может быть лишь только здесь, на высоте между морем и небом, где лгать язык не повернется. Я знаю, что никогда в жизни больше мне не быть в таком месте, и за это я тоже буду тебе благодарна, как ты патетически говоришь, до конца своих дней. Но то, что я скажу сейчас, тебя еще больше удивит. Хоть я всем и кажусь легкомысленной, но женское чутье меня еще никогда не подводило. Так вот, у тебя чуть с языка не сорвалось спросить – много ли было у меня до тебя любовников. Да, да, слово это точно, и стесняться его теперь нам с тобой нечего…
Мне только и осталось открыть рот от удивления. Такой серьезной я просто не мог себе её представить.
– Ну, как же, легкомысленная, заигрывающая со всеми ребятами, готовая с любым переспать, девчонка. Каких только небылиц я о себе не наслышалась. Так вот, в этом месте лгать, значит, предавать себя. Был у меня один парень, старше меня, не из нашей компании. Любила ли я его? Скорее, просто была привязана. Но он оказался обыкновенным трусом. Сбежал ли к другой, испугался ли ответственности, просто слинял? Мне было не столько тяжко, сколько противно. Сама себе была противной. Чего ты думаешь, понесло меня в Крым, лишь только Люся намекнула? Я ведь с ней не так уж была близка. Мне надо было сбежать, и, как можно, дальше…
– Так ведь и я…
– Знаю. Не говори. Ты тоже сбежал. Вот мы и встретились.
Мне, который иногда вел себя, как последний слюнтяй, захотелось в порыве броситься ей на шею. Кажется, даже глаза мои стали мокрыми. Но я сдержался, только осторожно обнял ее и мы снова на этот раз целомудренно поцеловались.
* * *Утреннее море было бурным, заливало пляжи, Волны докатывались до бровки дороги, идущей вдоль моря. Катерок с трудом пришвартовался к дощатому дебаркадеру. Его подбрасывало на волнах, качало со стороны на сторону. Брызги залетали в небольшую стеклянную рубку, где всего-то было несколько пассажиров, рискнувших в такую погоду плыть на катере, вместо, того, чтобы спокойно добраться до Ялты автобусом. Света уткнулась лицом мне в грудь. Ее укачивало. Я чувствовал тепло ее тела, ее беспомощность и доверчивость.
Раньше, каждый раз, когда в первый миг я видел возникающую передо мной Лену, что-то обрывалось во мне, возникал слабый холодок в груди, ком подкатывал к горлу, я даже боялся открыть рот, чтобы не начать мямлить и заикаться. Это действительно был всего лишь миг, потом проходило.
Теперь, несмотря на сильную качку, я сидел, замерев, и знакомый слабый холодок в груди не проходил, стоял во мне, как неколеблющаяся вода в сосуде. Я боялся пошевелиться, словно держал хрупкое существо, ребенка и, шевельнувшись, мог нанести ему травму.
Площадь перед Ялтинским пароходством была покрыта лужами, отражающими облачное небо. Возникло солнце. Света оживилась, но держалась за меня, как будто боялась отпустить.
– Слышишь, Светлана, оставайся еще на пару дней. Куда ты торопишься? Ну, заказала раньше билет. Сейчас ведь не сезон, в кассе полно билетов. Сдай свой, и поменяй на рейс, который через два дня. Я сниму номер в гостинице. После романтики гор поживем в нормальной обстановке.
Она отрицательно покачала головой:
– А твоя работа?
– Она у меня не нормированная. Позвоню, и все будет в порядке.
– Куда ты позвонишь? В палатку?
– В Симферополь.
– Нет, нет. Не могу никак. Ты же скоро собираешься в родные пенаты, не так ли? Я тебя буду ждать. Ну, не сердись. Обними меня.
До отплытия теплохода оставалось еще несколько часов. Мы сидели в кафе, напротив друг друга. И над ее головкой в легкой пелене дождя курилась вершина Ай-Петри, и далее – Бабуган-яйла, Чатыр-Даг. А за ними – совсем родственная мне очертанием – Демерджи-яйла. И я знал, что этот миг с навечно входящей в мое сердце линией Крымских гор и прекрасным лицом женщины, спасшей меня от гибели и бескорыстно подарившей мне любовь, станет частью моего существа на всю оставшуюся жизнь.
* * *Опять я один. Продолжаю взбираться в горы, и карстовые воронки, кусты можжевельника, мелкие деревца, расщелины, редкие островки трав между известковыми скалами – все складывается в каждый миг по-иному, глаз не устает.
Глазеешь, глазеешь. Во взгляде появляется особенный «глазеющий» блеск. Может, он и обманул профессора Огнева из знаменитого Ленинградского ВСЕГЕи – Всесоюзного научно-исследовательского геологического института, знатока юрского периода. Сопровождал я его по горам Крыма. Вероятно, он принял этот блеск в моих глазах, как едва ли не хищную хватку исследователя, а мою безучастность за чувство достоинства, и пригласил меня к себе в сотрудники. Через пару месяцев я должен отправиться в Ленинград, а затем, в Каракумы, в Азию, куда я давно мечтал попасть.
Само слово, кажется, вливается в меня бальзамом: Азия.
Начинается новый период жизни.
Я расставался с Крымом, как с незабываемым временем моей юности. Дал телеграмму Светлане, просил заказать гостиницу.
Ехал поездом до Херсона, автобусом до Одессы по солончаковым степям мимо озер, лиманов скифского Причерноморья, ехал и думал, что к местам отгоревших лет есть, оказывается, каждый раз новые дороги, которых не знал, и они ждут тебя до поры, пока ты жив. От Одессы до города студенческих моих лет опять ехал поездом.
Вокзал, тот самый, приземистый, средневековый, с огнями из-под козырьков, слишком озабоченный своими делами, теперь уже наплывал на меня. В окно вагона на довольно пустом перроне я увидел ее фигурку в ставшем для меня уже легендарным зеленом пальто, и во мне на миг что-то оборвалось, и слабый холодок возник в груди, и губы пересохли, и никак я не мог утолить жажды, хотя мы замерли в долгом поцелуе.
Наконец мы оторвались друг от друга, и она деловито сказала:
– Ну, поехали. Ты же мечтал пожить в гостиничном номере. Завтра у нас занятия до трех часов дня. Придешь за мной?
