Нина Нефедова - В стране моего детства
Бывало, рано утром выйдешь в кухню, а на столике у печи уже пыхтит квашня, накрытая скатеркой, из нее лезет пышное, белое тесто. Самой хозяйки в доме нет, она ходила к ранней обедне. Но, вернувшись, успевала к подъему детей разделать тесто на пирожки, которые, вытронувшись, только и ждали, когда их поджарят и подадут на стол. Наконец, за столом собиралась вся «орава», так называла Пелагея Николаевна свое семейство. Все с аппетитом уминали пирожки, нахваливая их, а мать все метала и метала их на стол. Потом и сама красная от печного жара садилась за стол и долго, не торопясь, пила чай. А после чая – новая забота: обед. «Ведь опять жрать захотят!». Подбросив дров в пышущую жаром печь, Пелагея Николаевна задвигала в нее чугун с мясом, шинковала капусту, чистила картошку на первое и второе, и, только управившись с делами и закрыв в печи заслонку, она с облегчением вздыхала и шла в спальню отдыхать. Но не всегда это удавалось ей. То с ревом возвращался с улицы Толька, которого побили соседские мальчишки, и мать терла ему очередной синяк серебряной ложкой, ругая того же Тольку, что он связывался со всякой шантрапой. То приходила домработница верхних жильцов, занять соли или спичек.
– И умереть не дадут! – говорила Пелагея Николаевна, снова укладываясь на свою пышную кровать. Но вот приходила квартирантка из второго дома, что стоял во дворе. Приходила с жалобой:
– Вот только что лежали на комоде часы, не успела оглянуться, как они пропали…
А тут еще я, войдя в кухню и услышав о пропаже часов, говорила неосторожно:
– А у нас пропали два тома «Физики» Краевича… Еще вчера стояли на полке…
Пелагею Николаевну как на пружинах подбрасывало:
– Небось, запхали куда-нибудь, да и ищете вчерашний день!
Сконфуженная, я шла к себе в комнату, рассказывала мужу о сцене, разыгравшейся в кухне, он недоволен:
– Не надо было ничего говорить о пропаже книг.
Но я знаю, что он был огорчен их пропажей, ведь выкроить денег на покупку их из нашего скромного бюджета было не так-то просто.
Вечером к нам в комнату входила хозяйка и говорила:
– Скошу я вам за месяц за комнату-то. Ведь проиграл ваши книжки в карты пащенок! Отдал за бесценок!
«Пащенок» – это Костя, ему двенадцать лет, но он уже покуривал, таская у Петра папиросы, а теперь, оказывается, и в карты играл.
– Уж я била, била его валенком, аж самой плохо стало…
Пелагея Николаевна отправила «блудного сына» в Тюмень к своему деверю, надеясь, что уж там ему не дадут разболтаться:
– Как никак с парнями мужская рука нужна, а что я сделаю, женчина!
Но и в Тюмени Костя не задержался. Там он такое пакостное пытался сотворить с малолетней внучкой дяди, что тот вышвырнул его из дому, купив обратный билет. А следом прислал письмо:
– Ну, удружила же ты мне, сестрица, Пелагея Николаевна, век благодарить буду. Скажи спасибо, что не сдал его сразу же в колонию. А вообще-то, советую тебе определить его туда незамедлительно, пока он не натворил чего похуже…
Что там натворил Костя, он так и не признался, сколько мать его не била:
– Да, так он придрался, сам не знай чего! – был один ответ.
Костя снова начал ходить в школу и как-то притих, видно, урок все же не прошел даром. Но скоро заботы, связанные с Костей, отошли на второй план. В доме произошло событие: Петр женился.
Он давно приглядел фабричную девчонку и, когда она работала во вторую смену, по вечерам ходил встречать ее у проходных ворот и провожать до дому. Пелагее Николаевне это не нравилось:
– Что она, одна что ли, не дойдет до дому? Подумаешь, нежная барышня! Ходила же раньше одна! А тебя, дурака, вот пристукнут когда-нибудь колом по башке, будешь знать!
Но Петр, хоть и с виноватым видом, продолжал уходить из дома по вечерам. Наконец, сыграли свадьбу. Невеста мне показалась неказистенькой рядом с Петром, который, как и старшие братья, был мужественно красив. Чтобы не сказать больше, она была попросту дурнушкой. Портили ее прыщи на лице, которые по утрам в воскресенье ей выдавливал Петр. К завтраку она выходила вся в красных пятнах. Мужа она называла «Петька», но звучало в ее устах это имя как-то особенно, по-деревенски, что ли? «Петькя-я!».
– Не знаю, что Петр нашел в ней хорошего, – недоумевала Галина Петровна, – ни кожи, ни рожи…
– Полюбится сатана, лучше ясного сокола, – тоже пословицей отвечала мать.
Ей, как и Галине, не нравилась невестка. Но видно было в ней что-то, что полюбилось Петру. Во всяком случае, когда они сильно поссорились между собою, и Лиза ушла жить к матери, Петр, недели две промаявшись один, тоже ушел туда. Это было большим ударом для Пелагеи Николаевны: еще никогда не бывало такого, чтобы невестка уводила сына из дому без ее на то согласия.
– Стал быть жена ему дороже матери! Ну и что ж, пусть только появится, на порог не пушу!
Но сын с виноватым видом явился, и не один, а с Лизой. И мать пустила, только в первые дни демонстративно молчала, со злостью швыряя у печи ухватами и кочергой. И когда Лиза робко пыталась помочь ей, поставить хотя бы самовар, отстраняла:
– Сама поставлю. Ты больно много углей в самоваре жжешь…
Лиза, поникнув плечами, уходила к себе. А Петр однажды набрался духу и сказал матери:
– Мать, ты что-то больно строга к Лизе. Она ведь ничего девчонка. На заводе ударницей. Зарабатывает больше меня. Так что ты это зря, мать…
Пелагея Николаевна в ответ молча поджимала губы.
«Известно дело, – думала она про себя, – ночная кукушка завсегда дневную перекукует». А Лиза неожиданно похорошела, пополнела чуть и уродовавшие ее пятна с лица сошли. Глаза у нее оказались славными: серые с поволокой. И как это раньше не замечалось этого? Оказалось, что Лиза беременна. Но тут поднялась на дыбы Галина Петровна:
– Зачем им ребенок? Пусть поживут для себя! – и грозное слово «аборт» повисло в воздухе.
– Я сделаю его у себя в клинике! – безапелляционно заявила Галина.
Аборт сделали, и Лиза, как надломленный цветок, зачахла. Поджав колени к подбородку, она подолгу сидела в зале на диване и тоскливо смотрела в окно. Проходя через зал, я с сожалением смотрела на нее. И каждый раз мне хотелось подойти к ней, опуститься рядом на диван и обнять ее. Но что-то мешало мне это сделать. Впрочем, скоро Лиза снова ушла к матери. Петра, который сунулся, было, за нею, она не приняла, он запил, а потом и попал под суд за растрату. Ему дали семь лет.
Лиза не стала дожидаться его. Она года через два вышла замуж: за инструктора райкома партии. Под его влиянием поступила учиться в пединститут, закончила и работала учительницей. Родился у нее и ребенок, мальчик. Петра лет через пять досрочно освободили, он снова женился, но был несчастлив в браке и умер рано от инфаркта. Галина Петровна тоже умерла от инфаркта: только вступила на порог своего кабинета, где должна была вести прием больных, как тут же упала и скончалась. Очевидно, у них на роду была написана такая смерть, ведь их отец умер рано так же от инфаркта.
Пелагея Николаевна жила долго, почти до 95 лет, хотя ударов на нее обрушивалось немало. Не вернулись с войны младшие сыновья. Старший сын был убит во время грозы. Второй сын Алексей умер от рака легких. Жив-здоров был лишь Сергей-сапожник, вот у него-то она и доживала свой век.
Глава 6. Няньки
Как я уже говорила, моей первой няней была тетка Маша, сестра отца, но после того, как она вышла замуж, а мы переехали из Острожек в поселок Павловский, няни у меня сменялись довольно часто. Запомнилась высокая красивая женщина с черной тяжелой косой и синими глазами на бледном лице, хотя жила она у нас всего несколько дней. Однажды утром весь дом был разбужен громким стуком в ворота. Послышался недовольный голос деда:
– Кого нелегкая принесла в такую рань? – и его шаркающие шаги к калитке.
Потом началось что-то непонятное: со двора неслись возбужденные голоса деда и приезжего мужчины, в детскую вбежала няня и, прячась за выступ печи, побелевшими губами шептала:
– Анна Александровна, голубушка, не выдавайте меня! Убьет он меня…
Мама тоже бледная, трясущимися руками натягивая на себя платье, пошла было к двери, но ее упредил ворвавшийся в комнаты рыжий с длинными как у обезьяны руками мужик и, дико вращая глазами, заорал:
– Где она?
Увидев няню за печкой, он схватил ее за косу и поволок во двор, мама пошла за ними:
– Вы не имеете права! Я буду жаловаться! – тонким голосом возмущенно кричала она. Но мужик, не слушая маму, толкнул няню на телегу и, стегнув лошадь кнутом, отъехал от ворот и скрылся в проулке.
Как мы поняли из разговоров взрослых, взбудораженных этим событием, няня сбежала от своего мужа, который за что-то бил и истязал ее, и за которого ее выдали против воли. Мама продолжала негодовать, сожалела, что отца не было дома, уж он то не позволил бы так жестоко расправиться с женщиной.
– А что бы он сделал? – трезво рассуждал дед. – Тем рогом чешись, который достанешь. Она же беспачпортная, по закону венчанная, к мужу приписанная. Бабе дорога – от печи до порога. И прытко бежит лошадка, а дальше хвоста не убежит…
