Елена Минкина-Тайчер - Там, где течет молоко и мед (сборник)
– В принципе, – говорит Саша, – в принципе, я всегда очень мало зарабатывал. Просто там, в мире уравниловки, это было не так ощутимо. А здесь – рынок.
– Бывает рынок экономический, а бывает рабовладельческий!
– Да, – Саша улыбается, – иногда я себя и вправду негром ощущаю. Вчера один стажер, пацан сопливый, подходит и заявляет: «Каминский, сбегай-ка в рентген за снимками, а то мне некогда». Некогда ему, представляешь?! У меня в отделении такие стучались, прежде чем в дверь войти!
– Ты его послал, надеюсь?
– Понимаешь, чтобы послать, надо как минимум знать язык. Пока я пытался фразу покрепче составить, успел и в рентген сходить, и вернуться! Смех один! А в принципе, все нормально. Пока я не освою местный язык и особенности, я не конкурентоспособен. Или ты думаешь, кто-то добровольно уступит свою частную практику?
– Но зато, Соня, – Сашины глаза загораются неведомым мне прежде огнем, – какие возможности! Если бы ты только знала, какие возможности! Любые антибиотики, диуретики, стероиды внутривенные. И назначай что хочешь, были бы показания. А лапароскоп! Да если бы у меня был такой лапароскоп и такие антибиотики, мой Ванечкин никогда бы не умер от сепсиса!
– Какой Ванечкин? – испуганно спрашиваю я.
– Ну Ванечкин. Я же с ним два месяца бился. Разве я тебе не рассказывал?
– Ты мне никогда ничего не рассказывал.
– Да, правда, извини. Ты ведь, собственно, не интересовалась.
Саша кладет голову на спинку дивана и мгновенно засыпает.
Я не знала, что Саша бился два месяца. И что ему не хватило антибиотиков. И что Ванечкин все-таки умер. Я совсем не знала никакого Ванечкина и понятия не имею, что такое лапароскоп.
Но ведь я, собственно, и не интересовалась.
* * *Если, входя в класс, ученик говорит «здрасте», если у него вымыты руки и завязаны шнурки на кроссовках – это ребенок эмигрантов.
Я с облегчением перехожу на русский язык:
– Ну как? Все получилось?
– Получилось, – отвечает он, вежливо шмыгая носом. – Аваль, бе перек а-шени аккомпанемент непонятный. Там три раза стучать или маспик штаим?
Уже почти год я преподаю фортепиано в консерватории. Консерватория – это районная музыкальная школа для детей, желающих учиться музыке, и родителей, имеющих возможность платить за это довольно большие деньги. Великая страна и величественный язык. Здесь даже туалетный бачок называется ниагара. А что, он ведь тоже своего рода водопад!
А где же учатся взрослые, спросите вы. Что за вопрос! Взрослые учатся в академиях. Музыкальная академия, Академия естественных наук, Академия языка иврит, Академия парикмахерского искусства… Каждый народ имеет право на своих академиков!
За дверью раздается выразительное пыхтенье, и в щелку пролезает палец. За пальцем появляется круглый черный глаз, потом длинная прядь смоляных волос, прикрывающая второй глаз, и вскоре весь персонаж деликатно протискивается и усаживается на пол, разложив вокруг себя тетрадки, ноты и надкусанный бутерброд с шоколадным маслом. Он преданно ест меня единственным функционирующим глазом – разве госпоже учительнице непонятно, что пора прогнать этого нудного предыдущего ученика и только к нему обратить свое внимание и любовь?
Израильские дети обожают учиться музыке. Слух у них потрясающий и такая же степень свободы. Разноцветные кудрявые головы и загорелые тонкие пальчики с упоением подхватывают любые мелодии и ритмы, вариации и композиции. Потому что музыка – это и есть слух и свобода.
Но не приведи бог намекнуть на домашнее задание! Вся любовь тут же заканчивается. Потому что еврейский ребенок должен быть счастлив, не переутомляться, хорошо кушать и делать только то, что ему хочется. А если у госпожи учительницы нет подхода к современным детям, то никто и не настаивает. Учителей, слава богу, хватает. Самый распространенный анекдот про нашу алию: «Если по трапу самолета спускается российский репатриант и в руках у него нет скрипки, что это значит? Это значит, что он играет на пианино».
Я ищу подход. Мы играем на двух роялях, мы сочиняем слова к этюдам Черни (и подписываем их справа налево навстречу нотам), мы танцуем парами и дружно хромаем при каждой ошибке… Видела бы моя незабвенная Катерина!
Кстати, она недавно прислала письмо: открыли с Валериком ларек по продаже пирожков и напитков, устают страшно, но все-таки появился шанс выжить и оплатить Ленке учебу в университете.
Господа, товарищи, только бы не сглазить, процесс пошел! К весне (при чем здесь начало учебного года, если ребенку захотелось учиться в марте!) мой класс насчитывает шестнадцать человек. Это почти треть всего фортепьянного отдела консерватории. Я выдвигаю Пашу Когана на концерт для фортепьяно с оркестром. Паша не подведет, он у меня учился еще в Москве, в классе для одаренных детей, и оркестр из местных любителей духовых и струнных инструментов ему не помеха – никаким самым старательным пилением и дудением Пашу им не заглушить! Через месяц у меня еще пять претендентов на соло с оркестром, и я, вспомнив былые подвиги, сажусь за второй рояль и адаптирую под себя оркестровую партию – пусть ребенок получит ощущение простора и полета! На заключительном экзамене мой бодрый разномастный коллектив прочно занимает все ведущие места, а две совершенно местные девочки под названием сабры[2] являются на экзамен не в безразмерных футболках и шлепанцах на босу ногу, а в нарядных платьях с оборками. Можете не верить, но одна из мам даже принесла букет цветов, настоящий букет, перевязанный розовыми лентами!
К осени ко мне в класс записались еще двадцать человек, из них семнадцать сабр.
Глава 24. Германия
Мой чемодан уже собран.
– Смотри не потеряй билет, – волнуется мама. – И внимательно слушай, когда объявляют рейсы!
– И не разговаривай с незнакомыми мужчинами, – невинно добавляет папа.
Что, безусловно, дала эмиграция, это возможность путешествовать. У меня в голове целый список городов, которые надо посетить в первую очередь. Довольно банальный список, честно говоря: Париж, Венеция, Барселона…
– Мама, – задумчиво спрашивает Машка, – я что-то забыла, почему вы никогда не ездили за границу? Нужны были какие-то особые путевки?
Вот так вот. Забыла она!
– Если бы! Даже с самыми прекрасными путевками ты не могла поехать в самую незатейливую Болгарию, пока не пройдешь собеседование в райкоме и не расскажешь биографию Георгия Димитрова.
– А кто такой Георгий Димитров?
Вот и поговори с ней! Как в анекдоте: «А что такое очереди?»
– Знаешь, Машка, ну его совсем! Что нам Георгий Димитров? Давай поговорим лучше о Большом театре или Третьяковской галерее. Или еще лучше – об Эрмитаже. Роскошный все-таки музей, не стыдно вспоминать!
В голове у меня целый список прекрасных городов, которые надо посетить в первую очередь. Но среди них никогда не было города Дюссельдорфа. Хотя название вполне красивое, и даже с буквой «л».
Тетя Майя прислала письмо: «В принципе, это не болезнь, просто старость. А медицина здесь, кстати, прекрасная, особенно лекарства. И еще нам очень помогает еврейская община, приглашает на праздники – Песах, Пурим, помогает в съеме квартиры. И электротовары выдали совсем бесплатно, подержанные, но в хорошем состоянии. Пожалуйста, приезжайте, посмотрите на красивый город. Так хочется попрощаться…»
Папа отказался наотрез.
– Дюссельдорф, Мюнхен, Берлин – зачем смеяться над старым человеком. Вы еще предложите Дахау! Можно хотя бы старость и конец жизни провести спокойно, без приключений?
Он начинает усиленно страдать и хвататься за поясницу.
– Судя по биографии нашей семьи, конец жизни совсем не всегда совпадает со старостью, – ворчу я, хотя это жестоко.
Но и он тоже хорош! Всех достал со своей непримиримостью к Германии. Будто никогда не существовало антифашистов, гуманистов, великих немецких писателей.
– Томас Манн, – говорю я, – Генрих Бёлль, Рильке, Ремарк! И Цветаева, между прочим, очень любила Германию, разве ты не помнишь?
– Любовь – вещь интимная, – заявляет папа, – и не всегда контролируется умом. Муж Цветаевой, если не ошибаюсь, пытался даже полюбить НКВД. Но почему-то не добился взаимности.
* * *Янис встречает меня на чистеньком красивом перроне. Ни тумана, ни луж, да и зачем нам прыгать через лужи? Он все еще похож на принца, немолодого, уставшего в былых сражениях принца. Ну может быть, не наследного. Например, двоюродного брата короля.
Сообщение прекрасное. От аэропорта всего пару часов на местном поезде. И город очень красивый. Даже не город, скорее старинный парк с воротами, замками и смешными, почти игрушечными горами, по которым мы шагаем, как два гнома, – вверх, вниз.
