Олег Рой - Одно чудесное пари
– Эх ты, матрос Ершова… – начал было шеф, но договорить не успел. Дверь прорабской снова распахнулась, и на пороге показалась массивная фигура молодого охранника в черной форменной куртке. Лицо у него было озабоченным, даже, пожалуй, растерянным.
– Георгий Владимирович! – обратился он к прорабу. – Сделайте доброе дело, выйдите к воротам! А то Сорокин уехал уже, а там эти пришли, права качают, возбухают, начальство требуют…
– Кто-кто пришел? – переспросил, не поняв, Капитонов.
– Ну, эти, как их… – охранник старательно морщил лоб, пытаясь подобрать подходящие слова. – Местная пенсионная общественность. Вот тоже шляются, заняться им нечем.
– Блин, их только не хватало, – с досадой поморщился Георгий и кинул взгляд на часы. Однако он все же поднялся с места и обратился к Марго: – Ну что, матрос Ершова? Собирайся. Пойдем вести переговоры с местным населением.
Глава девятая
Боевые пенсионеры
Не то чтобы местной общественности или, как они сами себя называли, активистам движения «Скажем «НЕТ!» незаконной стройке!» – парочке пенсионеров из соседнего дома – действительно было особо нечем заняться. Разные дела и прочие заботы у них, конечно, имелись, у кого ж их нет? Разве что у тех, кого уже на кладбище свезли. А тем, кто еще был жив, волей-неволей приходилось ежедневно тратить время на мелкую житейскую суету. И дома по хозяйству кое-что сделать нужно – постирать там, прибраться, приготовить, – а это все ох как небыстро. Каждый, кто вышел из юного возраста, знает, что чем дальше, тем дни летят быстрее, а дела делаются медленнее. И в магазин надо сходить: не торопясь, вдумчиво, приглядеться к товарам, на качество посмотреть, на срок годности, на цены – не изменились ли с прошлого раза, с ценами в соседнем магазине сравнить, выбрать, что купить и сколько, чтоб и голодным не остаться, и до следующей пенсии дотянуть. И в поликлинику надо заглянуть, обсудить с участковой врачихой свое самочувствие, да и в очереди в кабинет, пока дожидаешься приема, с людьми пообщаться. Дома-то не с кем… Разве что с друзьями-подругами по телефону – но тех с каждым годом все меньше и меньше становится. А семьи у обоих активистов не имелось. Пенсионеры Иннокентий Федорович и Леокадия Альбиновна были абсолютно одиноки.
Иннокентий Федорович жил в третьем подъезде соседнего с «Неваляшкой» дома на девятом этаже. Это именно ему стройка портила вид из окна и перекрыла свет в кухне и единственной комнате, чем Иннокентий Федорович был до глубины души возмущен. Он считал – и справедливо! – что, как пенсионер и ветеран труда, заслуживает бóльшего уважения. Он вырос в пролетарской семье, о чем всю жизнь с гордостью писал в анкетах, более сорока лет работал на Карачаровском механическом заводе фрезеровщиком, избирался депутатом Моссовета, был членом КПСС, на будущий год его партийному стажу должно было исполниться полвека. Семья у них с супругой Ниночкой сложилась просто-таки образцовая, вот только детей не было, не получилось как-то. Жили душа в душу до самой смерти Нины – она умерла двенадцать лет назад. Говорят, по статистике женщины живут дольше мужчин. Все врет статистика! И все кругом врут – и люди, и газеты, и телевизор, с того момента, как эти дерьмократы, как называл их Иннокентий Федорович, капиталисты, буржуи недорезанные, пришли к власти и стали разворовывать страну.
Леокадия Альбиновна против демократов по большому счету ничего не имела. Пенсия, конечно, маловата – но с московской надбавкой жить вполне можно. А у нее еще и другая «надбавка» имелась – после смерти тетки, тоже одинокой, Леокадия продала ее квартиру, положила кругленькую сумму в банк, чтобы набегали проценты, и каждые два месяца экономно, понемножечку, снимала. Разве при Советах такое было возможно? Тогда все квартиры, даже кооперативные, считались собственностью государства. Опять же, при нынешних временах и очередей в магазинах нет, и выбор товаров не в пример как лучше и больше, а о телевизоре и говорить нечего. До перестройки ее любимых сериалов и в помине не было, одни только «Семнадцать мгновений весны» да «Следствие ведут знатоки» раз в год на День милиции. А теперь их хоть с утра до ночи можно смотреть, по любому каналу. Чем Леокадия Альбиновна и занималась целыми днями с тех пор, как в районной библиотеке ее, бывшую заведующую, проводили на заслуженный отдых. Особенно много времени она уделяла телевизору зимой. Летом у Леокадии Альбиновны было еще одно развлечение – сажать цветы под окнами, благо жила она на первом этаже, в том же доме, где Иннокентий Федорович, но в другом, во втором, подъезде.
До начала стройки напротив окон главным занятием в жизни Иннокентия Федоровича была затяжная война из-за протекающей крыши с ДЭЗом, который он по старинке называл ЖЭКом. Текло регулярно, каждый год по весне, не в квартиру, к счастью – над лестничной клеткой, но и это разгильдяйство ветеран никак не мог оставить без внимания. Леокадия Альбиновна держалась в тонусе благодаря детям, постоянно вытаптывающим цветы в ее палисаднике. Визиты к их родителям с предъявлением очередной ноты или ультиматума были самой важной, во всяком случае, одной из основных, составляющей ее жизни.
Однако когда началась стройка, оба тут же забыли о своих прежних заботах и переключились на новую борьбу. Леокадия Альбиновна и Иннокентий Федорович, которые ранее только здоровались, познакомились поближе, а потом и крепко сплотились: теперь у них был общий враг. И это был действительно достойный противник, не то что сезонные протечки и сезонные же набеги на чахлую растительность под окном! Пенсионеры с тех пор много времени проводили вместе, вырабатывая за чашечкой чая с печеньем в чистенькой и уютной квартире Леокадии Альбиновны стратегию и тактику затяжной войны с застройщиками, и приходили к консенсусу во всем, кроме взглядов на текущую политическую обстановку.
– Вот вернутся коммунисты, покажут этим сволочам, где раки зимуют на Соловках, – мечтательно ораторствовал Иннокентий Федорович. – Совсем распустились, страну разворовали, распродали, взятки немереные берут, управы на них нет! Ничего, будет и на нашей улице праздник.
Он закрывал глаза, и в его воображении рисовались революционные толпы, баррикады, развевающиеся алые стяги, раздавались призывные крики толпы и стальной голос диктора, зачитывающего очередной революционный указ, а после чтения – торжественные звуки гимна и бурные нескончаемые аплодисменты.
– Что вы, Иннокентий Федорович, побойтесь Бога, – увещевала собеседника Леокадия Альбиновна, наливая ему еще одну чашку крепкого, как он любил, ароматного чая. – Еще не хватало, чтобы эти звери вернулись. Они моего отца репрессировали – за что, спрашивается? Он почти мальчишкой был, студентом – и все-таки они его посадили. По политической статье. Объявили его японским шпионом. Вот так – ни за что ни про что сгноили человека в лагерях. Мамочке покойной всю жизнь сломали. Они даже расписаться-то не успели… Каково ей было остаться матерью-одиночкой? А ведь в то время к подобным вещам относились не как сейчас, когда уже никакой морали не стало и никому ни до чего нет дела. Клеймили маму все, кому не лень. И нагуляла, и проститутка, и с врагом народа связалась… Чего только она не повидала в своей жизни… Хорошо хоть не посадили. А через родителей и мне досталось, все детство на меня пальцем показывали, мол, безотцовщина… Да что там говорить – у меня в свидетельстве о рождении даже не прочерк вместо отчества – а «матчество», мне от имени матери отчество придумали. Так с тех пор и хожу Альбиновной, всю жизнь надо мной все смеются. Так что не надо говорить о коммунистах! Кому-то, может, и в те времена хорошо жилось, но разве стоило ради этого калечить и отнимать жизнь у тысяч других людей? Так что, повторяю, побойтесь Бога.
Иннокентий Федорович, конечно же, Бога не боялся, так как был убежденным атеистом.
– Ладно, – неопределенно говорил он, предпочитая не вступать в бесконечный спор со своей союзницей. Все равно они ни о чем не договорятся – все вокруг об этом спорят, есть и поумнее их с Леокадией, а тоже никак договориться не могут. Так что он махал рукой и переводил разговор в то русло, где они были едины:
– Представляете, эти-то, со стройки, вчера силовой кабель протянули прямо по стене нашего дома, рядом с угловым подъездом. А ну как оборвался бы? А там люди ходят…
– Боже мой! – всплеснула руками Леокадия Альбиновна. – В первом подъезде моя подруга живет – Ирина Николаевна. Да вы ее знаете, у нее еще собачка Матильда… Помните, Ирина Николаевна во время нашего марша на стройку тогда, в марте, еще плакат несла «Вон незаконных застройщиков!» и в яму с водой его нечаянно уронила, да и сама чуть следом не упала? Хорошо, что какой-то рабочий ее удержал и плакат вытащить помог.
– Помню, помню. – с досадой скривился Иннокентий Федорович. Эх, послал ему бог таких горе-соратничков. Но делать нечего – других не дадут. Спасибо, что хоть эти есть. Из бывших сотрудников по заводу уже и не осталось почти никого, а те, кто еще жив, по домам сидят, таблетки глотают да микстурами запивают. Один он, Федорыч, в свои, страшно сказать, семьдесят шесть, еще скрипит и даже находит в себе силы бороться с врагами.
