Борис Штейн - Военно-эротический роман и другие истории
Часа через полтора первоначальное возбуждение улеглось, призывники устали, их начал морить сон. Проводница вагона, немолодая, анемичная девушка с глазами не то заплаканными, не то сонными, сказала, что может выдать постели, но не каждому призывнику отдельно, а на всех – под ответственность лейтенанта. Не то потом она концов не найдет, кто брал, а кто не брал. Это не удивило лейтенанта. Он привык за все отвечать.
– Хорошо, – сказал лейтенант, – а что вы такая грустная?
– А чего веселиться, – хмуро отрезала проводница и поджала тонкие губы.
– Чаек будет? Давно не чаевничали, – по-свойски спросил ефрейтор, располагая проводницу к неофициальному разговору.
– Титан вскипятила, – отозвалась проводница и опять поджала губы и уставилась отчужденно в одну точку.
– Царапнем горяченького? – радостно спросил ефрейтор, заговорщицки подмигнув лейтенанту, и завозился было, организуя чаепитие, но лейтенант недовольно заметил:
– Не торопитесь, ефрейтор. Сначала нужно людей уложить.
– Это мы мигом, – подхватил ефрейтор и, проходя мимо проводницы, легонько ущипнул ее за тощий бок.
Лейтенант испугался, что сейчас поднимется шум, но проводница даже не моргнула своими белесыми глазами. Она сказала только презрительно и как-то безнадежно:
– Тоже мне ухажер!
И опять поджала губы и ушла за полог.
Полог был обыкновенным казенным одеялом, он отделял купе, в котором ехали лейтенант и ефрейтор, от остальной части общего вагона, проводя субординационную грань между ротой призывников и начальством. Через минуту ефрейтор привел в командирское купе парня, который еще на сборном пункте был назначен на путь следования агитатором. Это был коренастый крепыш деревенского вида, с борцовской шеей и простодушной усмешкой.
– Вот, – сказал ефрейтор, – Ибрагимов Муса. По-русски запросто чешет.
– Отлично, – сказал лейтенант. – Слушай, Ибрагимов Муса, боевую задачу: собрать с желающих по рублю и отдать проводнице, получить у нее причитающиеся простыни и все прочее и раздать призывникам. Осилишь?
– Осилю, – улыбнулся Муса. – Я деньги уже собрал. Желающие – все. – С этими словами он вынул из кармана старых бесцветных джинсов толстую пачку рублевок и трешниц, расправленных и сложенных аккуратно, и протянул лейтенанту.
– Зачем мне, – сказал лейтенант, – сам отнеси.
– Все заделаем в лучшем виде! – весело перебил ефрейтор, перехватил деньги и вышел вместе с Мусой.
«Действительно, хорошо по-русски говорит, – подумал лейтенант, – почти без акцента».
В это время Муса закричал что-то на своем языке, видимо, объявляя насчет постелей. Голос у него был резкий, хрипловатый и, как показалось лейтенанту, базарный.
Моментально все в вагоне пришло в движение, люди пососкакивали с полок, сгрудились у служебного купе, и лейтенант невольно подумал на флотский манер: «Как бы сильного дифферента не получилось, как бы рессора не лопнула».
Лейтенант отогнул полог. Муса стоял, расставив ноги, на двух нижних полках, стаскивал сверху матрасы и кидал их своим товарищам. Могучая спина его лоснилась от пота, он был в азарте. Голос его стал совсем хриплым – он сорвал его, перекрывая неимоверный гам, который подняли призывники. Однако этот хриплый голос вносил какую-то определенность в неразбериху, толчею и шум, поднятые, в сущности, безо всякого смысла, потому что постелей, естественно, было достаточно для всех, спешить тоже было некуда: впереди лежала длинная дорога, а в дороге всех дел-то – есть, спать да разговоры разговаривать.
Вскоре все устроилось, каждый получил свою постель, а разгоряченный Муса пошел в туалет мыться. Он вымылся, растерся вафельным полотенцем, потом лейтенант видел, как он курил в тамбуре и улыбался. И лейтенант подумал, что этому человеку доставляет удовольствие любое, самое маленькое дело, куда ему случается приложить свою энергию. Он знал таких ребят среди матросов. Они с одинаковым рвением занимались самым интересным – специальностью – и самым неинтересным – вахтами и нарядами. И три года военной службы, которые для некоторых были наполнены драматизмом ломки характера, у этих жизнелюбивых людей пролетали играючи, без надрыва и напряжения.
– Царапнем? – восторженно подмигнул ефрейтор, ставя на столик две кружки горячего чая. На газете горкой лежали куски пирога, вареная курица, пяток яиц, копченое мясо, чурек и еще какие-то кушанья, неизвестные лейтенанту.
– Ибрагимов принес, – объяснил ефрейтор. – Я ему намек дал, и он принес. Понятливый.
Это не понравилось лейтенанту, но он ничего не сказал. Ему вдруг показалось, что родное военно-морское ведомство продолжает окружать его непробиваемым панцирем и заботой – по крайней мере о том, чтобы он, лейтенант, был своевременно накормлен.
Приоткрылся полог. Добродушно усмехаясь, в купе заглянул Муса.
– Всем довольны? – спросил Муса лейтенанта. – Ничего больше не требуется?
– Спасибо, спасибо, – поспешно ответил лейтенант, – да и не стоило это… у нас есть консервы и колбаса.
Потом сказал:
– Завтра с утра начнут выдавать сухой паек – переходим на казенный харч. Скажи своим, пусть до утра все домашнее прикончат, особенно мясное, чтобы отравления потом не получилось.
– Не прикончат, – усмехнулся Муса, – нет, не прикончат – слишком много набрали. А насчет мясного – прослежу. Это правильно.
– Дневальные стоят? – спросил ефрейтор.
– Стоят, – ответил Муса, – в каждом тамбуре.
– Смотри, – сказал ефрейтор, явно любуясь собой, – если кто уснет, сам будешь сортиры драить, понял? Ты за всех теперь отвечаешь, за своих, понял?
– Понял, – сказал Муса и исчез.
– Приучается к службе, – сказал ефрейтор и хихикнул.
Ночь лейтенант с ефрейтором поделили пополам. Часов в двенадцать лейтенант уснул, а в три легко поднялся. Он никогда в жизни не пользовался будильником и мог проснуться в любое время. Когда на корабле рассыльный приходил будить его на вахту, лейтенант обычно уже сидел на койке и говорил ясным голосом:
– Передай вахтенному привет и скажи, что скоро сам пожалую.
Лейтенант вышел из купе. Около тамбуров боролись со сном дневальные. Вернее, один боролся при помощи книги и письма, а другой уже не боролся и глубоко спал, уронив голову на откидной столик. Лейтенант разбудил дневального и сделал ему внушение. Ефрейтора нигде не было.
«Этого только не хватало», – подумал лейтенант и стал искать своего помощника. Он прошел весь эшелон в оба конца, но ефрейтора нигде не было. В штабном вагоне он узнал, что в десять утра на каком-то разъезде будет большая стоянка с раздачей сухого пайка. В тамбуре своего вагона он взялся руками за решеточку дверного стекла и стал смотреть в темную южную ночь, провожая взглядом редкие убегающие огоньки.
Отстать от эшелона ефрейтор не мог хотя бы потому, что у него не было никакой надобности выходить ночью на маленьких сонных станциях и полустанках. На больших станциях эшелон не останавливали. Да и там ночью делать ефрейтору было нечего. Отстать умышленно, с тем, чтобы куда-нибудь заехать и потом схлопотать себе крупные неприятности – этого такой парень, как ефрейтор, да еще при том, что ему служить осталось меньше месяца, делать, конечно бы, не стал. Все это были утешительные соображения, но они, к сожалению, не отвечали на простой вопрос: где ефрейтор?
Дверь в тамбур отворилась, вошел Муса, достал сигарету.
– Чего не спишь, Ибрагимов? – ровным голосом спросил лейтенант. – Ступай спать.
– Вы ефрейтора ищете? – улыбнулся Ибрагимов, – не ищите, он здесь, недалеко…
Встречный состав заглушил конец фразы, по тамбуру запрыгали блики, и лейтенанту вдруг показалось, что происходит какая-то нереальность, сон какой-то: непролазная ночь, грохочущий состав, распадающийся в бликах света тамбур, исчезнувший ефрейтор и Муса Ибрагимов, похожий на таинственного восточного джина, который говорит загадками. И для того, чтобы разрушить это жутковатое состояние, сказал нарочито начальственным тоном:
– Товарищ Ибрагимов, когда мне понадобится, я вас спрошу.
– Понял, – сказал Муса и пошел в вагон. Прошло полчаса, ефрейтор не появлялся, и лейтенант сам разбудил Мусу.
– Так где, говоришь, ефрейтор?
Муса сонно улыбнулся и спросил простодушно:
– Уже понадобилось?
– Понадобилось, – сухо сказал лейтенант и вдруг подумал, что Ибрагимов вовсе не такой простодушный, как кажется. Ему даже показалось, что Ибрагимов тайно изучает его, лейтенанта.
– Так где, ты говоришь, ефрейтор?
– В служебном купе у проводницы чай пьет, – сказал Муса и закрыл глаза, погружаясь в сон.
– Чай пьет, – озадаченно повторил лейтенант, – вот чертов ефрейтор… нашел тоже… – Лейтенант вспомнил недобрый анемичный взгляд и поджатые губы и передернул плечами.
– Ну, да черт с ним, хорошо, что нашелся.
Утром лейтенант увидел проводницу и поразился перемене: она была приветлива, больше не поджимала губы, а, напротив, все время улыбалась, и оказалось, что зубы у нее ровные и белые, и улыбка поэтому светлая. И если вчера она была просто тощей, то сегодня казалась стройной и гибкой; если вчера он думал, что ей лет двадцать восемь, то сегодня дал бы года двадцать три, не больше.
