Майя Новик - Ларек
Я смотрела в кружку и думала о том, что судьба моя вдруг оказалась в руках подлецов, шарлатанов от власти. Я была никем и ничем, расходный материал, который можно подставить за копейку.
– Так они что, сами меня подставили? – перебила я воспоминания Олега.
– А то! Им и карты, то есть наркотики, в руки! Делов-то! Главное, чтобы ларек на выходные был закрыт, чтобы у Плешивого оборот вырос.
– Вот козлы, – жалобно сказала я.
– Да уж… – Олег сочувственно помолчал. – И ты хороша. Зачем ты взяла эту пачку? Ты хоть раз видела, чтобы я что-то у кого-то брал или покупал? Ни за что! Самый верный способ подставы. Никогда ни у кого не бери никаких свертков, портфелей, коробочек и тому подобное… Поняла?
После вина я почувствовала себя лучше и села к прилавку.
– Ты бы отдохнула… – посоветовал Олег.
Я помотала головой.
– Лучше поработаю.
Через пятнадцать минут в окошке показался… Кордаков! Его ухмылка показалась мне пакостной.
– Ну че, торгаши, сообразим чего-нибудь? Да?
– Чего?
– Ну там, скажем, бутылочку шампанского и во-он ту коробку конфет.
Я поглядела на Олега.
– Олег иди-ка, поговори.
– Кто это?
– Сам посмотри…
Олег тяжело поднялся, посмотрел. Кордаков повторил свои требования. Олег неторопливо накинул куртку.
– Закройся, откроешь только мне. Поговорю-ка я с ним…
Я закрыла и прислушалась. Сперва ничего не было слышно, потом до меня донесся голос Олега.
– Я все понимаю, но нафиг бабу подставлять! Она-то тут при чем!
– Кто же знал, что тут баба будет… – тихо отвечал Кордаков.
– А кто тут должен был быть, я что ли?
Через десять минут Олег вернулся.
– Все, он больше не появится. Шакал… Видал я таких… – Олег скрипел зубами, – Еще и данью обложить нас хотел! – он криво усмехнулся и посмотрел на меня.
– Пришлось ему удостоверение показать… – он показал мне заламинированное удостоверение военизированной охраны.
До утра мы выпили еще одну бутылку вина.
– Знаешь, я тут все думал… – уже к концу смены сказал Олег, – а хорошо, что это была ты, а не другая баба… Будь на твоем месте Ольга, она бы извизжалась тут. А ты все же спокойная.
После смены я поехала домой. Хотя все вроде разрешалось хорошо, подавленное настроение не покидало. Родителям я ничего говорить не стала: не поймут. Еще решат, что я торгую наркотиками. С них станется. Скажут, мол, зарплату слишком хорошую получаешь… Два дня я почти не спала, выкурила три пачки сигарет. Вечером в воскресенье заехал Ломакин.
– Лиана, главное, не трусь, я был у Ирины. Она говорит, во-первых, если все так, как ты говоришь, то зацепиться им не за что, во-вторых, наркотиков там слишком мало для возбуждения уголовного дела, нужно, чтобы их было больше двадцати граммов.
На смену я вышла, не зная, что меня ждет. С утра хозяева ларька не появлялись, сразу после десяти часов – тоже. Это, по идее, должно было быть хорошим знаком, но я вся извелась. Саша с Сергеем подъехали к обеду.
– Ну что? – нетерпеливо спросила я.
– Ну что… Придется, конечно, им заплатить.
– Ну?
– Ну заплатим.
– Потом из твоей зарплаты вычтем, – с усмешкой вставил Сергей и, увидев мой непонимающий взгляд, добавил. – Шучу, шучу.
Я была согласна на все, лишь бы это закончилось.
В этот же вечер у ларьков состоялся совет хозяев. Геннадий, Саша и Сергей долго совещались.
– Я еще раньше говорил, надо обращаться к Глебу, и все проблемы будут решены, – тихо подвел резолюцию под беседой Геннадий. Саша с Сергеем согласно кивали.
К кому они обращались, я не знаю, но с этого момента проблемы с Плешивым закончились. Кабель больше никто не обрубал, и милиция тоже не появлялась.
Мне, правда, от этого легче не стало, потому что в тот самый момент, когда меня усаживали в машину отдела по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, во мне что-то сломалось. Может, это можно назвать внутренней уверенностью в конечную справедливость мира, не знаю, но, несмотря на все перипетии жизни, до сих пор я была уверена, что мир устроен гармонично, что добро побеждает зло, что преступники или, если хотите, грешники, если говорить об устройстве мира с религиозной точки зрения, будут наказаны.
В момент, когда я встретилась глазами с Кордаковым, это последнее убеждение разбилось на мелкие кусочки, которые уже невозможно было склеить. Я всегда была пессимистом, но раньше я никогда не смогла бы поверить, что можно опуститься в убеждение, что все на свете плохо, настолько глубоко. Я с удивлением смотрела на Ольгу, которой все было нипочем. Она только напевала себе под нос, подсчитывая по утрам выручку, да зубоскалила со сменщиками, отпуская им в ответ соленые шуточки.
Она воспринимала мир таким, каков он был, и не тужила от того, что изменить его ей не под силу. Я так не могла. Я больше не ощущала себя нормальным человеком, как раньше я перестала ощущать себя женщиной.
Этот случай лишний раз доказывал одно – несмотря на хорошую зарплату, я оставалась никем и ничем, уличным торговцем, которого не воспринимают как человека, которого даже не помнят в лицо.
Сидя по ночам у прилавка, я ненавидела покупателей. Всех, кто был по ту сторону прилавка. Это было легко, потому что и они для меня не были людьми, я видела лишь их руки, которые демонстрировали мне свои кольца, дорогие бумажники и перчатки. На запястьях поблескивали золотые часы, а в руках мелькали тысячи и миллионы…
Я ненавидела холеные руки бизнесменок с их кольцами и перстнями, с их длинными, наращенными ногтями, раскрашенными всеми цветами радуги. Я ненавидела интеллигентные руки бизнесменов, их аккуратно подстриженные ногти, их безупречную белизну и чистоту. Я ненавидела руки работяг – покрытые порезами и следами мазута, с грязными ногтями, которые судорожно мяли купюры, метались по прилавку, словно стараясь ухватить ускользающую удачу…
В те дни меня очень забавляли усилия всех без исключения людей определить своими собственными методами, настоящая водка продается в ларьке или поддельная. Покупатели смотрели через водку на свет, крутили бутылку, стараясь угадать ее крепость по количеству пузырьков, образующихся на дне закрученной воронки, они терли дно бутылки о ладонь, уверенные в том, что грязный ободок, появляющийся на коже – это результат того, что водка шла по конвейеру. Наверное, они считали, что конвейер – это такая лента из черной резины, которая оставляет след на всем, что к ней прикасалось.
Они рассматривали пробки и подсчитывали полоски клея на этикетках, они приглядывались к акцизным маркам, которые только что появились, не подозревая, что знающий человек может приобрести хоть партию таких марок.
Девяносто процентов водки, проходящей через ларек, было поддельной. Но документы были в порядке, все накладные и сертификаты качества в наличии, так что придраться было трудно. Наверное, даже работник водочного завода с трудом мог бы отличить поддельную водку от настоящей. Поддельную водку катали из качественного спирта в одном из поселков. Миша и Женя уверяли, что водка лучше иркутской, «от нее голова не болит».
Глава восемнадцатая
Выход – сюда?
….Все, что произошло со мной, требовало эмоционального выхода. Стихи об этом не напишешь, слезами не поможешь, а эмоции искали выход.
Понять, что вызывает у тебя те или иные эмоции, означало справиться с этими эмоциями. Я поняла, почему ненавижу весь мир – я ненавидела себя, и прежде всего свое положение. Меня совершенно не устраивало то, что я продавец в ночном ларьке. Но изменить это я не могла.
Учиться? О Боже, я уже училась два раза, и оба раза неудачно! В Ангарске не было гуманитарных вузов, ездить в Иркутск, учиться и еще работать, чтобы были деньги на жизнь, было нереально, особенно с моим здоровьем. После каждой смены я валилась без сил на софу и просыпалась к вечеру, ни сколько не отдохнув. Родители – пенсионеры, помочь мне ничем не могли.
В конце концов, я нашла то единственное, что я могу сделать. Говорят, Лиана, ты чересчур любишь фантастику? Так действуй! Я купила в ближайшем магазине канцтоваров общую тетрадку, ручку, пришла домой, легла на диван, раскрыла тетрадь и, не долго думая, написала: «Был конец августа, и темнело раньше обычного. Редкий в этих краях южный ветер гулял по пустынным улицам, заглядывал на чердаки и в подворотни и уносился прочь, громыхая железом на крышах и посвистывая в проводах. И хотя погода стояла теплая, а на темнеющем небе не было ни облачка, казалось, что этот ветер, как предвестник урагана, несет с собой предостережение. В городе было неспокойно…»
Я писала медленно: то и дело приходилось возвращаться в начало, переписывать, исправлять. Иногда писала по ночам, в ларьке, но чаще дома. Родители отнеслись к этому по-разному. Мама крутила пальцем у виска, показывая, что у меня не все дома, отец одобрительно кивал и рекомендовал взять напрокат пишущую машинку.
