Лариса Райт - Алая нить
Лола не знает, каким был туман, окутавший взгляд ее отца. Мгла, разрисовавшая весь окружающий мир черной краской, – плотнее не бывает. Туча, нависшая над ее вселенной, – мрачнее не сыщешь. Слова, сдавившие ее тело, – хуже не придумаешь. Лола чувствует груз этих слов на легких – она не может дышать, Лола ощущает их тяжесть в желудке – она не способна есть, Лола несет их многотонный вес на плечах – ей не удается распрямиться, Лола хранит их значение в сердце – оно отказывается биться.
– Саркома, – сочувственно выносит вердикт врач, взглянув на томограмму. Приговор смертельный и обжалованию не подлежит. Отсрочка от исполнения – максимум год. Катастрофически маленькая, но достаточная для того, чтобы здоровая женщина успела родить.
– Давай попробуем, – говорит Лола Андресу. Он пойдет на многое ради карьеры, она – на все ради того, чтобы скрасить последние дни отца.
Обычно такие вопросы задают невесте, Лола атакует сеньора Риверу:
– Ты хочешь платье со шлейфом?
– А ты, доченька?
– Мне надеть фату?
– Тебе пойдет.
– Туфли или босоножки?
– Главное, чтобы на шпильке.
– Церемония в Фуенлабраде или Алькобендас? [73]
– Только в Альмудене [74] .
Лола не возражает. Она наденет самое вычурное платье с многометровым балахоном, который будут нести несколько малолетних ангелочков. Она закроет лицо вуалью и позволит жениху в приступе фальшивого счастья приподнять эту последнюю преграду, охраняющую свободу. Она будет качаться на высоченных каблуках под прицелами объективов, оборачиваться на вспышки и улыбаться так притягательно, что фотографии свадьбы дочери Пепе Бальенте опубликуют на обложке «Hola». Лола преодолеет путь до алтаря под пристальными взглядами «всяких и не всяких», впервые за много лет не обращая внимания на достопочтенную публику, не следя за производимым эффектом, не замечая выкриков из толпы, не ожидая аплодисментов. Лолита Ла Бестиа будет слишком занята, чтобы раздаривать свое внимание посторонним. Отец пойдет с ней под руку к алтарю. Он думает, что поведет дочь. На самом деле это она проводит его, отдавая последний долг.Андрес не принимает особого участия в подготовке к свадьбе, но и не мешает. В конце концов, если дерзкая тореадорка принесет ему в букете невесты нектар с полей сеньора Риверы, он готов пойти на любые жертвы, включая интервью глянцевым журналам, душную бабочку, нежное «да» и любовную поволоку в глазах.
Лола пропадает в больнице, готовит отца к операции, подбадривает. Ему незачем знать о прогнозах врачей. Андрес проводит время в школе, но перерывах уже не гоняет с воспитанниками мяч – у него есть дела поважнее. На правах хозяина он заглядывает в кабинет будущего тестя, изучает бумаги, делает пометки на договорах, вникает в бухгалтерские отчеты. Ему не терпится сесть в дубовое кресло, кидать небрежные взгляды на экран плазменной панели и, походя отмечая неточности в движениях Эль Хули [75] , подмахивать приказы о зачислении, отчислении и переводе. У Андреса чешутся подушечки пальцев.
– Когда же мы поженимся? – спрашивает он у Лолы, не скрывая нетерпения. А что? Спешка жениху вполне простительна.
– Операция через неделю, потом курс химии. Доктор сказал, через два месяца он сможет осилить это мероприятие, – деловито отвечает невеста, будто речь идет не о ее собственной свадьбе, а о имущественной сделке. Все правильно: она дарит Андресу ключи от кабинета, он – внука его бывшему хозяину.
Но жених Лолы настолько нетерпелив, насколько и глуп.
– Врачи действительно говорят, что нет никакой надежды?
Лола качает головой – она не может произнести это вслух.
Но Андрес до конца не верит. Он все еще боится, что удача выскользнет из рук и сеньор Ривера вернется в стены школы.
– Может, стоит подумать о хосписе? – предлагает он, безыскусно изображая унылые, сочувственные интонации.
– Ты в своем уме? – только и может вымолвить Лола.
– А ты? – тут же парирует жених. – Собираешься беременная прыгать вокруг тяжелобольного? Кормить с ложечки? Выносить судно? Обрабатывать пролежни?
И Андрес хлопает дверью, не дожидаясь ответа.
Сто восемьдесят дней в году Лола творит смерть – смерть мгновенную и достойную, смерть противника, смерть зверя. Ограниченность человеческого существования представлялась ей далекой и иллюзорной. Каждый выход матадора на арену может стать последним, и если бы тореро не покидали мысли о неоправданном риске, не было бы корриды. Лола отважнее многих. Она смелее любого. Но ожидание конца заставляет ее отчаянно трусить. Лола дерется с быками и не ведает ничего о борьбе с раком. Хоспис представляется ей каким-то ужасным заведением, куда приходят умирать. И пусть врачи утверждают, что это место для жизни, девушка не представляет себе, как будет существовать отец в четырех стенах. Матадор – вольная птица, он должен парить и быть сбитым, а не страдать в клетке, сначала выпрашивая у судьбы лишнее время, а затем умоляя, чтобы пришедший день стал последним.
Лола бродит по дому понурой тенью. В холле на вешалке в любую погоду висит светло-бежевый плащ отца. Летом может пойти дождь, зимой вероятно потепление. Плащ поношен, ему уже больше тридцати лет. Новенький и шуршащий, он послужил восьмилетней Лоле прекрасным одеялом, когда она уснула, свернувшись калачиком на заднем сиденье «Сеата», пока сеньор Ривера вез ее в новую жизнь. Пахнущий нафталином старый кусок ткани с потертыми карманами – символ уюта и благополучия. Лола зарывается лицом в шелковую, местами рваную подкладку – она пахнет заботой, теплом, отеческой опекой. Что сказал бы Андрес, обрати он внимание на этот бесценный для семейства Ривера пережиток прошлого? У нее нет ни малейших сомнений. Ее суженый скривился бы в брезгливой улыбке и изрек бы нечто вроде: «Избавьтесь от этой рухляди!»
Лола сворачивается комком в кресле-качалке. В это время года в Мадриде нежарко, а в доме – еще холоднее. Отец всегда разжигает огонь в камине: убирает резную решетку с изображением могучего тура, священнодействует, что-то шепчет, будто уговаривает дерево подчиниться. И вот уже Лола наслаждается треском поленьев. Сеньор Ривера легко подталкивает низенькую кушетку, на которой примостилось его сокровище, ближе к огню, накрывает ступни дочери овечьей шкурой – Лола редко бывает дома, пусть отдохнет. Отец садится в свою качалку, набивает табаком дорогой «Peterson», дымит в уголке. Порой непослушные листья вырываются из трубки горящими искорками. А вот и следы их своевольного поведения: Лола машинально раздирает мизинцем две дырочки, прожженные в обивке кресла. Кому теперь достанется это место? Андресу, который не переносит запаха дыма?
– Послушаем Каррераса? – часто предлагает отец, откладывает трубку, перебирает диски.
– Только бельканто, – привычно вставляет Лола.
– Чем можно вымолить сарсуэлу? – улыбается сеньор Ривера.
Лола – хитрюга. Она не очень понимает этот близкий к оперетте музыкально-драматический жанр. Ей не нравится, когда мелодию прерывают диалоги, но она готова потерпеть, если на тарелке перед ней окажется свежая тортилья, а в руке – бокал баскского сидра. Папа прекрасно осведомлен о слабостях своей дочери – кусок горячего картофельного пирога манит Лолу хрустящей корочкой, газированные пузырьки дразнят сладким запахом, а довольный матадор тихонько вторит известному тенору, повторяя строки из «Passiones Mediterraneas» [76] .
Лола вертит в руках пластиковую коробочку, всматривается в знакомый профиль.
– Как же вам повезло, Хосе, – с завистью обращается она к фотографии знаменитого певца [77] .
Лола соскальзывает с кресла, шлепает босиком по каменной лестнице на второй этаж, и ей кажется, что вот-вот ее настигнет рассерженный окрик:
– Где твои тапочки, Долорес?! Опять путешествуешь по холодному полу!
Но вслед ее опущенным плечам дышит лишь холодная тишина. Никому на этой земле нет дела до ее замерзших ступней и сопливого носа.
Лола гладит рукой атласное покрывало на кровати сеньора Риверы, оглядывается по сторонам – классическая спальня аскета. Ничего лишнего: лампа и книга – на тумбочке, часы – на комоде, на стене – закованные в бамбук японские иероглифы: «Богатство», «Здоровье» и «Долголетие».
– Семьдесят шесть, – укоряет девушка третий символ. – Разве это так много? Неужели эта цифра заложена в причудливом хитросплетении палочек и закорючек?
Девушка оборачивается к этажерке. Стопка газет, початая бутылка виски и, наконец, то, что выдает истинное лицо хозяина спальни: добрый десяток фотографий девочки в рамках с керамическими цветочками, божьими коровками и медвежатами; девушки в окружении столь же юных и беспечных подруг; женщины с грустными глазами, стоящей на фоне пейзажей Нима, и матадора в разных костюмах, отважно размахивающего красной мулетой перед ноздрями разъяренных быков. Все понятно без слов. В этой комнате маленькая Лолита оставалась с отцом даже во время своего отсутствия.
