Андрей Смирнов - Лопухи и лебеда

Бабушка трогает мой лоб.

– А ну-ка, померь… – Она уже стряхивает градусник, подозрительно приглядываясь ко мне. – И глаза у него блестят.

– Драться не надо в школе.

Мамин голос, слегка охрипший, доносится из-за шкафа, а машинка стрекочет не смолкая.

– Нет, он всю ночь воевал, разговаривал во сне. Я так и знала, что он заболеет!

– И горло что-то побаливает, – сообщаю я как бы с досадой и на глазах у бабушки делаю трудный тягучий глоток.

Одеяло я получаю обратно. Бабушка – моя единственная надежда.

– Здоровый парень не может сдачи дать! Слушать тошно!

Ненавижу маму! И звук у машинки противный.

– Когда же она встала? – тихо спрашиваю у бабушки.

– Она и не ложилась. Сам себя человек не жалеет. Голодаем, что ли?

– А не голодаем оттого, что я не сижу сложа руки! – Взвизгивает отъехавший стул, и мама, осунувшаяся, выдергивает у меня градусник и одеяло.

– Все равно он уже опоздал, – замечает бабушка.

– Вот я отцу расскажу! Барчук! Сию минуту одевайся! Потому тебя и бьют! Еще и голову морочит, работать не дает!

А без одеяла как-то особенно ясно, что чудес не бывает.

Я сворачиваю в переулок, позади остаются шум машин и свет фар, тускло горящие витрины и торопливая толпа. А здесь – только колючий снег крутится под фонарями, молчат замерзшие дома, и хруст моих шагов вспарывает ледяной воздух.

Нет на свете ничего тоскливее, чем опаздывать туда, куда вовсе и не хочется идти!

Я бегу, глотаю ветер, и слезы намерзают на щеках.

В вестибюле – одна Никитична.

Я влетаю в класс и от неожиданности спотыкаюсь – директор Яков Степаныч важно прогуливается в проходе между партами, у стола стоит понурясь Копейка, а Нилыч невозмутимо пишет на доске условия задачи.

– Это называется – дневник! – Осторожно, двумя пальцами, Яков Степаныч поднимает перед собой и показывает всему классу сильно похудевший, заляпанный Копейкин дневник. – От такого дневника в городе может вспыхнуть эпидемия, и ты, Зуев, будешь виноват. Это же просто бактериологическое оружие!

Все, конечно, смеются, и Яков Степаныч добродушно усмехается.

– А почему ты без галстука? Разве ты не пионер?

Копейка молча вытаскивает из кармана жеваный галстук. Новый взрыв смеха.

– Ну и разгильдяй! Хотя что же требовать от рядовых пионеров, если член совета дружины опаздывает на контрольную…

И широким жестом директор указывает на меня. Я покрываюсь пятнами.

Нилыч, записав задачу, отвернулся к окну и сопит, засунув, по обыкновению, руки в карманы необъятных штанин. Он мрачен.

– Иди за матерью, Зуев. Скажи, что я хочу ей твой дневник показать.

– Она не придет… – угрюмо бормочет Копейка.

Улыбка сбегает с лица директора.

– А не придет – можешь в школу больше не являться… А ты, Грешилов, зайдешь ко мне на большой перемене.

Дверь за ним закрывается, Нилыч кивком сажает меня на место.

– Левые – первый вариант, правые – второй! – объявляет он с облегчением. – Контрольная – районная, отметка в четверти будет от нее зависеть. Соображайте как следует…

Настороженный гул проползает по классу и стихает – мы читаем задачу. Задача ерундовая…

Сяо Лю толкает меня, кивая куда-то назад, я машинально оборачиваюсь.

Это Бадя зовет меня и, показав чистый листок, передает на переднюю парту. Он просит списать.

Кровь бросается мне в лицо. Я отворачиваюсь и долго не могу сосредоточиться. Сяо Лю искоса наблюдает за мной.

Бадин листок тем временем путешествует из рук в руки и прибывает ко мне. Бадя, усмехнувшись, как будто желая меня приободрить, пожимает плечом – мол, долго я буду злиться?

И, проклиная себя и весь свет, я пишу решение на его бумажке.

Нилыч стоит у окна, уставясь во мрак.

Мама купила новые занавески, и мы вешаем их всей квартирой. Сосед Миша вбивает костыль в стену, женщины подвязывают кольца, а я – на подхвате.

– Живей давай! – весело кричит Мишина жена Оксана. – Поглядеть охота.

Она в халате, разгоряченная, только после кормления, и ей не терпится участвовать. Витька дремлет у нее на руках.

Бабушка качает головой, ее мучают сомнения.

– Расцветка какая-то… слишком заграничная.

– Ой, мама, у тебя старорежимные представления!

– По двадцать восемь брали? – интересуется другая наша соседка, Соня, паспортистка из домоуправления. Она озабоченно курит у дверей, отгоняя дым в коридор.

– По тридцать два, – сухо отвечает мама.

– Чего ты даешь? – говорит мне Миша. – Молоток давай.

Ошибаюсь я от усердия.

В дверь звонят, я бегу открывать.

– Жалко, не успели! – нервничает мама. – Только не говори ничего, пусть сам увидит…

Папа приходит усталый.

– Здорово, поросенок… – Он привычно шлепает меня по спине и идет на кухню.

Раздевшись до пояса, он долго умывается. Я стою у двери с полотенцем и чистой рубахой в руках, сторожу, чтобы не зашли женщины.

– Я по четвертной контрольной пять с минусом получил.

– А почему с минусом?

– Помарок много.

Брызги летят по всей кухне, он фыркает и стонет, стирая с шеи полосы копоти, и с такой же яростью вытирается.

– У нас занавески новые, – не выдерживаю я. – Только это – секрет.

В комнате мы появляемся в самый ответственный момент – Миша закрепляет багет. Отец здоровается, садится на свое место к столу.

– С обновкой, Константин Васильевич! – улыбается Оксана.

Миша спрыгивает на пол и задергивает обе половинки. Деревянные кольца сухо и тонко звенят. Все рассматривают покупку в торжественной тишине.

Мама старается выглядеть безразличной.

– Ну как тебе? – спрашивает она, не выдержав.

– Нормально.

Бабушка сдвигает мамину машинку и бумаги, ставит перед отцом сковородку с макаронами.

– Мне нравится, что рисунок скромный, – объявляет она.

– Хозяин доволен – с вас магарыч! – Миша оглушительно смеется.

– Ой, я вам так благодарна, честное слово! Мне прямо неудобно…

– Немыслимые все-таки деньги, – выходя, вздыхает Соня, и мама тускнеет.

– Да плюнь ты на эту воблу! – добродушно советует Оксана, пробуя Витькину пеленку. – Нам с Витькой нравится…

– Ради бога, тише! – пугается бабушка.

– Ее, что ли, деньги? Хоть приличная вещь в доме. А то все на эту чертову жратву.

– Совсем другой вид, правда? – Мама на глазах расцветает. – Знаешь, какую очередь выстояла!

Мы остаемся вчетвером. Бабушка берется за штопку. Родители молчат.

А занавески – восхитительные! По темно-вишневому фону бегут, извиваясь, блеклые зеленые огурцы, вспыхивают лимонные искры.

– Классные занавесочки! – говорю я. – Прямо как в театре…

Усмехнувшись, отец отодвигает сковороду.

Розовые пятна выступают на маминых скулах.

– Тебе не нравится? Если ты насчет денег, то ты напрасно волнуешься… – быстро говорит она отцу. – Я все рассчитала. Это я взяла из тех денег, что отложены на лето. Ты премию получишь за первый квартал, я туда доложу. А мне, наверное, шестнадцатого заплатят, я взяла баланс печатать… Неужели ты сам не видишь, насколько стало уютней?

– Какая премия? В мою смену две плавки запороли… – говорит он с досадой. – Ухнула премия.

– Ой, у меня там чайник… – вскакивает бабушка.

Мама пытается улыбнуться.

– Ну, возьму еще халтуру, – лепечет она. – Как-нибудь не помрем…

– Не ругайтесь, пожалуйста, – говорю я.

Папа надевает пиджак:

– Я к Сумарокову…

– Сыграй лучше со мной, – прошу я.

Когда бабушка приносит чайник, мама сидит, уронив на колени руки и глядя перед собой.

– А где Костя? Опять пошел в шахматы играть?

Вздохнув, мама раскладывает бумаги на столе, заправляет машинку. Я тащу кожаную подушку, на которой она обычно сидит.

– А все эти проклятые деньги… – говорит она еле слышно.

Я смотрю, как скачут мамины пальцы с коротко обрезанными ногтями. Машинка хлестко стрекочет, захлебывается.

– Тебе пора спать, – рассеянно говорит она.

Сцепив за спиной руки и покачиваясь, Копейка разглядывает плакаты на стенах пионерской комнаты. Смутная ухмылка теплится на его лице.

– Иди поближе, – говорит старшая вожатая Вера. – Не бойся, мы тебя не съедим.

– А кто боится? – храбрится он.

Мы сидим за столом, покрытым красным плюшем. Мартовское солнце, отражаясь от скатерти, бросает нам на лица огненные пятна.

– Ну, расскажи нам, Зуев, как ты дошел до жизни такой…

– Сколько у тебя двоек? – спрашивает Саня Колупаев, наш председатель.

– По какому? – интересуется Копейка, а мы хихикаем.

– Кончайте. По скольким предметам?

– Позабыл…

Вера справляется в тетради:

– По четырем. Да и по остальным дела у него далеко не блестящие.

– По трем, – спорит Копейка.

– Значит, я, по-твоему, вру?

– Он географию сегодня исправил, – сообщаю я.

– А по трем – мало, что ли?

– Вкатить ему выговор, чтоб знал… – предлагает Белоконь из седьмого класса. – Долго мы с ним нянькаться будем?