Игорь Ягупов - Записки офисной крысы
Впрочем, пора идти завтракать. Сегодня воскресенье. И не надо отправляться на работу. Так что Владке необходимо как-то убить время. Если вам тоже нечего делать, она может взять вас в соучастники: вы убьете его вместе.
4
Теперь вся семья в сборе. Как любая семья, будь то львы или кролики, они собираются вместе у источника пищи. Папа читает газету, запивая ее чаем. Влада наскоро запихивает в рот котлету и наливает себе кофе.
– Ты представляешь, мамочка, – восклицает она, – у эскимосов еще сто лет назад не было сахара, и им приходилось пить кофе без него!
Эта мысль пришла ей в голову внезапно и удручила настолько, что она не могла не выплеснуть ее в общество. Потерянная, она грызет печенье.
– По-моему, у них и кофе-то не было… – не вполне уверенно замечает мама.
– Как? Мамочка, ты только подумай: если бы у них не было кофе, чем бы они тогда запивали тосты?
– Ну не знаю, не знаю, – сомневается мама.
Папа хмыкает из-под газеты. Мама, проникшись тяжкой судьбой эскимосов, кладет себе в чашку еще одну ложку сахара. Дочь поедает печенье. Семейная картина, достойная воплощения если не маслом, то, по крайней мере, маргарином по холсту.
– А вы знаете, – продолжает Владка светскую беседу, – что День космонавтики праздновался на Руси с восемнадцатого века? Приказчики надевали белые жилеты, бабы пекли куличи в форме ракет, а крестьяне в этот день не пахали.
Папа с шелестом перелистывает недочитанную полосу. Мама смотрит на дочь с подозрением.
– Папа, – опять начинает Влада, – и все-таки ты должен признать…
– Не доставай отца, – предупреждает мама. – Тебе лишь бы что молоть. В твои годы я уже была домохозяйкой с немалым стажем.
– Мама, учитывая ничтожность моей зарплаты, меня тоже можно считать домохозяйкой.
– Так найди себе что-нибудь более высокооплачиваемое, – это папа из-под газеты.
– Мужа, например, – вставляет мама.
– Папа, ты сам на корню загубил мою карьеру гадалки, – подчеркнуто не заметив мамину реплику, охотно включается в полемику с отцом Владка. – А между тем профессия оказалась весьма перспективной. Представляешь, как бы мы разбогатели, если бы ты стал колдуном, мама – медиумом, а я бы перебрасывала картишки, предсказывая судьбу? «Вас ждет успех, большой успех и большие деньги. Каждый рубль, отданный мне сегодня, вернется к вам в ближайшем будущем денежным дождем!» Никто ведь не знает, когда наступит ближайшее будущее. Кто вообще когда-нибудь видел ближайшее будущее? С геологической точки зрения и миллион лет может считаться ближайшим будущим. Так вот: «…в ближайшем будущем – денежным дождем. А если вы мне не верите, можете спросить у Теодора Рузвельта. Мама-медиум – в соседней комнате, она все устроит». И тут, мамочка, выходишь из-за ширмы ты и говоришь: «Я – Теодор Рузвельт. Я выучил на том свете русский язык по методу Илоны Давыдовой. Кто звал меня? Уж не тот ли гражданин, которого ждет денежный дождь в ближайшем геологическом будущем?» Если и после этого у клиента останутся сомнения, мы пригласим папу-колдуна. И он основательно прочистит ему ауру, выведет заклинаниями ду-ха-искусителя и приворожит куриной лапкой на успех.
– Если ты сейчас же не перестанешь, отец тебя выпорет.
– Это явный перебор, мама. Меня не пороли даже в детстве.
– И зря не пороли, – вставляет папа.
– Согласись, что в тридцать два года я уже сформировалась как личность, и мне поздно заводить новые привычки. И в чем я не права? Скажи, в чем? Я девять лет работаю в редакции и до сих пор не могу себя прокормить. Если бы я столько времени угробила на карты, то стала бы уже второй Кассандрой. А не получилось бы с предсказаниями, резалась бы в покер на турнирах – тоже дело доходное.
– У тебя неприятности на работе? – вздыхает мама.
– Вся моя работа – одна большая неприятность. Ты помнишь мой жизненный принцип?
– Как можно меньше работать и как можно больше получать?
– Правильно. А помнишь, кем я мечтала стать в детстве?
– Помещицей?
– Да, помещицей. И жить оброком и барщиной.
– Увы, это вряд ли осуществимо, – вставляет папа свою ложку дегтя.
– Сама чую, что вряд ли. А значит, мне завтра нужно искать инженера и разговаривать с ним на предмет научнотехнического прогресса. Генерид озадачил.
– Ну и что здесь такого? – удивляется папа. – В молодости я тоже был инженером.
– И что с того? – возмущается Владка.
– Гнал журналистов поганой метлой, – задумчиво произносит папа.
Мама тихо ойкает.
– Вот! – разводит руками Владка. – И без того тошно, а ты усугубляешь, отец! Я уже брала как-то интервью у одного инженера. Он начал ругаться такими словами, которые я считала последними!
– Он оскорбил тебя, доченька? – ужасается мама.
– Когда прочитал интервью, – хмыкает папа.
– Ты жесток, отец, – обижается Владка. – Ты жесток и несправедлив. Что ж я там такого написала, что надо было меня так материть?
– Да ничего особенного, – злорадствует папа. – Ты только сказала, что до встречи с ним думала о людях лучше.
– Это было мое видение проблемы, – оправдывается Владка.
Мама не выдерживает и начинает хохотать.
– И вот теперь я снова должна искать представителя технической интеллигенции. И снова рисковать получить ведро помоев в лицо, – строит козью морду Владка.
Она жалеет себя. Но завоевать сочувствие мамы после абсолютно некорректных замечаний отца ей больше не удается. Мама продолжает смеяться. Дочь надувает губы.
– Что же, ты уже взрослая, – садистски замечает папа. – Будет трудно – плачь, страшно – кричи.
– Все равно никто не поможет, – констатирует Владка.
– Но ведь в твоей работе есть и преимущества, – впрягается в разговор мама.
– Это какие же?
– Встречи с интересными людьми, – хрестоматийно начинает мама, – свободный график работы…
– Дурак начальник! – подхватывает Владка. – Вся моя работа – одна большая навозная куча преимуществ!
В кухню заходит Данька и зорким взором с прищуром оглядывает стол.
– Данюшка, – говорит ему Владка и гладит собаку по макушке, – на, скушай печенюшку.
Она отдает Даньке последнее печенье. Данька с печенюшкой уходит в комнаты. Владке становится скучно.
– Собака, – не выдерживает она, – несомненно, наиболее близко стоящее к человеку живое существо после клопа. Но клопы – это отдельная история и судьба. Трагичная, между прочим. Они обречены на гонения и поношения. Хотя делают ту же важную с медицинской точки зрения работу по оздоровлению организма, что и, скажем, пиявки. Однако пиявки пользуются заслуженным почетом и всеобщим уважением, я бы даже сказала – любовью, а клопы преследуются.
Полное отсутствие реакции со стороны родителей.
– А я хотела бы вести собачью жизнь, – прилагает Владка титанические усилия по увеселению общества, – есть одно мясо и спать целыми днями.
Просто несуразица. Даже ее искрометности не хватает.
Она затихает.
– Спасибо за завтрак и содержательную беседу, – проникается она собственной обидой и идет искать Даньку, чтобы порадовать его дневной прогулкой.
5
Улица встречает их сильным ветром и гололедом. Вчерашний заморозок превратил дороги в сплошную ледяную корку, по которой, как по голландским каналам, лучше всего передвигаться на коньках. Жаль, что у нее нет коньков. Хотя, даже если бы они у нее были, она все равно не умеет на них кататься. Какое жуткое упущение со стороны родителей, которые не удосужились отдать ее в детстве на фигурное катание. Она могла бы стать чемпионкой мира и сейчас уже вышла бы в тираж, писала мемуары, купалась в лучах былой славы, отбивалась от поклонников и жила на проценты с прошлых гонораров.
Но, с другой стороны, она могла бы упасть на льду, сломать обе ноги и ковылять уточкой за пенсией по инвалидности. Опять же, упасть на льду и сломать обе ноги ей никто и теперь не мешает. И даже без всякого фигурного катания. Конечно, это будет не такой почетный перелом, как, скажем, на чемпионате мира, но от этого ничуть не менее болезненный.
Данька рвется вперед, и Владка похожа на сержанта полиции, идущего на задержание. Или на пограничный наряд. Если бы она родилась мальчиком, то могла бы стать офицером-пограничником. И носилась бы сейчас с Данькой, ополоумев от важности заданий, по пересеченной местности вдоль контрольной полосы.
Как яхтсмен, стремящийся овладеть парусом в ветреную погоду, она перехватывает поводок, подбираясь все ближе и ближе к Данькиному загривку. Наконец ей удается дотянуться до ошейника и отстегнуть карабин. Почувствовав свободу, Данька резко теряет интерес к бешеной гонке и начинает исследовать в подробностях, кто и когда справлял нужду в близлежащих кустах, с видом уролога анализируя последствия. Мимо проходит какой-то субъект. Он пристально вглядывается в Даньку, как будто силясь узнать в нем свою покойную тещу, умершую два года назад под Тамбовом от разрыва аорты.
