Николай Климонтович - Парадокс о европейце (сборник)
Примечательна ненависть большевиков к любым проявлениям гуманности, безжалостно продолжал Иозеф уже на следующей беседе. Скажем, поразительную злобу у них вызывали богадельни и дома призрения. Чуть ли не большую, чем сами монастыри. Они ненавидели и нынче ненавидят любое сострадание и всяческую благотворительность. Но поскольку эта их чекистская черта – а чекисты и есть самые образцовые большевики, – которую невозможно скрыть, производит на нормальных людей отталкивающее впечатление, они маскируют ее бдительностью. Мол, еще неизвестно, какой коварный умысел стоит за этим желанием делать добро. В чем расчет и какова истинная цель. Возможно, сами не обладая даром бескорыстной щедрости, они простодушно верят в собственные фантазии – убийцам везде мерещатся призраки, – и в непременное коварство дающего. Эта параноидальная подозрительность толкает их на преступления – с обычной точки зрения подчас чудовищные. Так, они арестовали всех добровольцев, принимавших участие в распределении американской помощи среди голодающих Поволжья. И уничтожили их как якобы шпионов (14).
Ваш большевистский революционный поэт недаром срифмовал оробелым – парабеллум. Призывая бить в спины бегущих. Это мог написать только психопат. Впрочем, все они и были маньяками: Ленин – с пораженным мозгом сифилитик (15), Дзержинский тяжелый садист, Сталин коварный кровопийца. Не говоря уж о мелких бесах типа Блюмкина. Отсюда же и ненависть к христианству. Да что там, к любым упорядоченным конфессиям. Природа большевизма отчетливо языческая, о чем говорит совершенно египетская мумификация их вождя и возведение для него посмертного жилища пирамидальной формы. Но вот в чем они прямо не сознаются, так это в том, что верят, по-видимому, в загробную жизнь. А возможно, и в переселение душ…
– А вы не верите? – быстро вскинув глаза, спросил вдруг Праведников.
– Разумеется, нет.
Но едва Иозеф, решительно забраковав метемпсихоз и отказавшись от реинкарнации, остался в камере один, с ним стали происходить воистину мистические вещи. Скажем, в пролетарской морде следователя Праведникова, которую он безуспешно попытался воспроизвести по памяти, ему отчетливо увиделись обезьяньи черты Бабуния. Да-да, у этого maverick[6], как у всякого лицедея, была мерцающая внешность. То он походил на простодушного балканского крестьянина, то в нем проглядывало нечто определенно бандитское…
Видно, отвлеченные беседы утомили следователя. На третий день он спросил:
– Вот вы показали, что родились в Италии. Эх, нам бы повидать заграницу… – Это о себе он, кажется, заговорил во множественном числе. И глаза его вдруг наполнились настоящими слезами. Что ж, товарищ с такой чувствительностью и такими настроениями долго в чекистских рядах не протянет (16). – Вам к тому же удалось обзавестись американским паспортом?
Иозефу пришлось бегло повторить вехи заграничной своей биографии. Едва он дошел до Калифорнии и встреч там с русскими и американскими социалистами, следователь насторожился. Так-так, сказал он, внимательно вас слушаю…
Об этом они не знали. Да и откуда им было знать. В краткой своей автобиографии, поданной в органы вместе с просьбой разрешить ему выезд в качестве врача к республиканской армии в Испанию, об этом он не упоминал. Сейчас Иозеф бегло и сухо рассказал о калифорнийском социалистическом сообществе. На сей раз он позволил себе припомнить и имена: эти люди жили в Америке в начале века, и вряд ли Лубянка могла до них дотянуться. А ночью в камере Иозеф вспомнил ровное в тихие дни дыхание Тихого океана. И сиреневые сумерки, черные силуэты сосен на фоне еще ярко-синего, совсем итальянского калифорнийского вечернего неба. В этот час отяжелевшие чайки, отобедав рыбьей требухой, оставшейся от утреннего fish-market’а[7], летели низко над волнами, возвращаясь домой на скалы и рифы.
Воспоминания делались все отчетливее. Среди прочего Иозеф вспомнил и рауты у гостеприимных сестер Стрелецких.
Богатые викторианские дома, претерпевшие, однако, и влияние колониального стиля, располагались вокруг Alamo Square park, это место обыватели для простоты иногда именовали Postcard Row – там было почтовое отделение. Тогда это был новый и модный район, так что глава семьи Элиас Стрелецкий не поскупился и потратился, чтобы его девочки жили в порядочном месте.
Само строение внешне было не слишком броским. Особняк без колонн на фасаде и без каких-либо украшений: простое высокое белое крыльцо, обсаженное пышноголовыми кастильскими розами. Внутри же дом был просторен. Семья – гостеприимна и сестры – молоды. Младшей Мартуше, как она любила сама себя называть, всегда в третьем лице, было столько же, сколько сестре Иозефа Стефании – тогда сестрица еще не помышляла о замужестве. Но не в пример ей, Мартуша отнюдь не страдала стеснительностью. А старшая сестра Анна Стрелецкая была младше Иозефа всего тремя годами… Естественно, по субботам дом бывал полон гостей – вольнодумное семейство не соблюдало шабат, – среди которых, разумеется, преобладали молодые люди.
В этом доме никак нельзя было помыслить его встретить. Бабуния преобразился. Был он в строго застегнутом черном сюртуке, но с художественно изжеванным нашейным шелковым платком, с потертым моноклем поцарапанного стекла. Монокль был приобретен, верно, по случаю, на garage sale[8], найден среди стопок и графинчиков, кожаных кисетов с индейской вышивкой, солдатских бензиновых зажигалок, синих граненых бокалов и часов на цепочке, которые непременно, с высокой точностью встанут ровно через две минуты после совершения сделки.
– Авантюрист на сей раз оказался, – теперь об этом можно говорить, подмигнул он Иозефу на правах старого знакомого, – левым социалистом-революционером, едва ли не подручным Азефа. И никаким не Бабуния, но Георгием Герцо€вичем, в русских социалистических кругах более известным как Гоша Герц. Родился он в черте оседлости, в Таврово. По наследственной профессии провизор, как и хозяин дома. С бабушкой русской нелегальщины Брешко-Брешковской создавал бюро по изготовлению фальшивых паспортов. Она, незабвенная, и наставила меня на путь революции, шептал Бабуния, он же Гоша Герц, на путь, с которого я больше уж никуда не сходил.
Иозеф был уверен, что и на этот раз Бабуния завирается. А, впрочем, черт его знает…
Посреди своей обычной болтовни этот самый Гоша Герц не преминул вставить с отвратительной развязностью, мол, мы-то с вами настоящие калифорнийцы, открытые парни, без затей, не то, что все эти снобы с Восточного побережья. Дальше он понес и вовсе несусветицу: главное, мы не нервные, мы можем и убить, если надо будет… И без перехода, тихим голосом, с той интонацией с какой пересказывают скабрезные сплетни, Бабуния поведал, что девочки у нас привозные, местечковые.
История семьи Стрелецких Иозефу в общих чертах была и без того известна. Как и характер хозяйки. Анна была молодой женщиной того непобедимого российского типа, какому принадлежали, по легенде, Вера Засулич и Софья Перовская. И не привези ее отец-аптекарь Элиас Стрелецкий в десятилетнем возрасте из Белоруссии в Штаты, останься она в России и переживи переворот большевиков, в начале двадцатых была бы комиссаршей в кожанке, с бельгийским кольтом за поясом. А то, не приведи господи, и какой-нибудь изуверкой типа ее соплеменницы Розалии Землячки.
Она и в Штатах нашла поле для своей неуемной энергии. Нет, бомбисткой она, конечно, не была, до Калифорнии не дошла эта европейская мода, но состояла разом в десятке социалистических организаций. В Лиге противников войны, Лиге взаимопомощи эмигрантов-революционеров, в Лиге промышленной демократии и Лиге за отмену смертной казни, а также в Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения (17). Защищала Ассоциация в основном права индейцев и мексиканских батраков. И это при том, что настоящих индейцев сестры Стрелецкие видели, скорее всего, лишь на картинках-иллюстрациях к популярным тогда романам Фенимора Купера.
На той же вечеринке, если память ему не изменяла, он впервые увидел бывшего в те годы уже очень популярным, но еще очень молодого, лет двадцати пяти, писателя Джека Райдера. Анна и Джек тянулись друг к другу на почве общих социалистических воззрений, и Джек ходил в Аниных женихах.
Иозеф был представлен знаменитости. Джек был порывист и стоял за немедленную революцию. То и дело поминали русских террористов, взорвавших в Кремле нескольких генералов-жандармов, так писали в здешних газетах. А о восстании на Черном море целой бронированной эскадры – в таком виде донеслась до Калифорнии весть о бунте на Потемкине-Таврическом – говорили с восторгом. Впрочем, Анна ждала постепенных перемен в духе умеренного социализма… Иозеф в их спорах не участвовал, не желая афишировать свои анархистские взгляды.
