Валерий Еремеев - Тремориада (сборник)
Я посмотрел на Лысого. Тот тоже спросонья хлопал непонимающими глазами.
– Какие ещё документы? – спросил я.
– Пропуска, паспорта, – пояснил-поторопил морпех с повязкой «КПП» на руке.
– Нет у нас никаких пропусков. Чё за дела?! – возмутился Лысый.
– Пройдите на выход, – велел долговязый и повернулся к пассажирам напротив. Те показали на паспортах фото и прописку.
Мы поднялись и направились к выходу.
– Что это? – спросил я Лысого оказавшись на улице. Обе стороны дороги контролировали морпехи. Вот двигающаяся нам на встречу «Жигули-копейка» остановилась. Водитель предъявил документы и поехал дальше.
– КПП, – кивнул Лысый на одноэтажное строение на обочине.
– Так это закрытый город?!
– Выходит.
– Кое-что из жопы. Твой-то Ой-ё о чём думал?
– Да хрен знает… Он про КПП никогда не говорил.
Из автобуса вышел морпех. Двери закрылись, и наш «Икарус» тронулся к городу, видневшемуся ниже по дороге. Без нас.
– Так что ж, Заполярный закрытый город? – спросил Лысый морпеха.
– Вроде, нет, – пожал плечами долговязый.
– А чё тут такое? – развёл я руками.
– Нахрен тогда КПП? – спросил Лысый. – Кого ловите?
– В том числе и таких, как вы. – Казалось, морпех с трудом подавляет зевоту.
– Чё он буровит? – толкнул я Лысого в бок. – Хватит базарить, пошли в город. Я пива хочу.
– Давайте. Хоть кому-то сегодня по печени дам. – В глазах морпеха появился интерес.
– По-моему, сначала лучше зайти на КПП, – предложил Лысый.
Я ступил на порог КПП решительным, дерзким, наглым. Долбанные заморочки, а я хочу пива!!!
Вышел я из КПП, как обухом ушибленный, недоумевающий и растерянный. Долбанные заморочки, а я хочу пива…
«Тысячу чертей!» – воскликнул бы сейчас Д’Артаньян.
– Ёбтать! – вздохнул Лысый.
На КПП дежурный офицер сообщил, что приехали мы не в Заполярный, а в Полярный. Закрытый город. Косяк Лысого. Он брал билеты. Теперь нам предстояло практически без денег преодолеть путь до Мурманска, длиною километров в восемьдесят.
Чуть ниже КПП стоял белый столб, с надписью сверху вниз «Полярный». Этот указатель мы проспали. Тут была развилка дорог, и дорожный знак, аки камень былинный, предупреждал: направо пойдёшь – в Снежногорск попадёшь. Назад пойдёшь – в Полярный попадёшь. А прямо пойдёшь – в Мурманске будешь. Значит, нам туда дорога.
Мы махали машинам. Они равнодушно проносились мимо.
– Это они твою физиономию стороной объезжают, – сказал я Лысому.
– Надо было Батона с собой взять, его харю так просто не объедешь, – усмехнулся Лысый.
– Да, Батона не объéдешь, и не объедишь. Когда он в гости заходит, мой холодильник начинает колбасить.
Мимо прогромыхал «ЗИЛ» с надписью на борту «ХЛЕБ».
– Эту машину Батон остановил бы одним взглядом, – сказал я.
– Только она в другую сторону.
– А Батону пофиг, куда булки едут, – усмехнулся я.
– Весело путь начинаем, – сказал Лысый.
– Да обхохочешься! Восемьдесят кэмэ сплошной ржачки.
– Как думаешь, сколько времени топать, коль никто не подвезёт?..
– Лучше о чём-нибудь хорошем думать.
– Например?
– О пинке, – сказал я.
– О каком пинке?
– О хорошем пинке по твоей жопе.
– Э-э, ты чё там приотстаёшь! Призадумался о заднице товарища, опасный дружок? – забеспокоился Лысый. – А ну, давай, держись в поле зрения.
– Братуха, значит, в Заполярном? – проговорил я угрожающе. – И именно поэтому ты завёз меня в Полярный?
– Не время для мелких обид. Нам бы сплотиться в отчаянную минуту.
– Целуй крест, подлюга! – выкрикнув, кинулся я на Лысого.
– Убили! – заорал тот, убегая по шоссе.
– Нет ещё! – крикнул, смеясь, я.
– Убили! – хохотал Лысый.
– Уходит, гад!
– Давай представим, что гад убежал, – умаявшись, остановился Лысый, переводя дух. – Нам силы беречь надо.
Прошли пару минут молча, восстанавливая дыхание.
– Вспомнил, как Чеполучо прокопана наелся, – заговорил я. – Тебя тогда только призвали. Не слышал?
– Нет.
– Кыша, мир праху его, где-то колёс надыбал. Он тогда ещё не вмазывался. Ну, и предложил нам с Чеполучо попробовать. А времена-то тревожные были. Призывные. Вы с Длинным уже где-то маршировали. И мне светило. Поэтому хотелось убиться чем-нибудь. Чтоб после, в трезвости долгой, не было мучительно больно.
– А Чеполучо-то чё? Ему ж только семнадцать было, – припомнил Лысый.
– Да он с четырнадцати к призыву готовился. А в восемнадцать Чеполучу уж закодировали. Ну, когда его с почками на службу не взяли.
– С почками не взяли, – усмехнулся Лысый. – Надо было отрезать, и – в строй.
– Не суть, – сказал я и автоматически махнул рукой проносящейся мимо машине. – В общем, Кыша колёс предложил. А чё б и нет? Закинулись. А сам-то Кыша не стал. Поржал после: хана вам ребята. Но затем сказал, уходя: не парьтесь.
– Нормально: хана, не парьтесь.
– А мы и не парились. Сидели на лавочке, не торкает нас. Поскучнели. И какая-то тяжесть навалила. Всё как-то медленно стало, лениво. «Сомнительный кайф, – простонал Чеполучо, медленно подымаясь на ноги. – Домой пойду… я…» Ушёл. Я ещё посидел немного и тоже двинул к дому. Чувствую – я уже не тот, что прежде, но пока прихода не выкупаю. Ноги еле передвигаются. Мысли – тоже. Причём не понять – в каком направлении и последовательности. Благо я видел свой дом. Но, даже и глядя на него, боялся заблудиться.
Родаки меня не спалили. Придя, буркнул, что устал и иду спать. Зашёл в свою комнату. Закрыл дверь. Вздохнул облегчённо. И… началась безумная ночь. Это, наверное, как искусственная «белая горячка». Там же алкоголь, распадаясь, с перепою превращается в какую-то хрень и в мозг бьёт.
Я решил в постель лечь. С ремнём на штанах боролся вечность. Думал, пуговицы на рубахе вообще никогда не закончатся. А когда открыл шкаф закинуть шмотки, пришлось в сторону отскочить. Ещё б! Оттуда ковровой дорожкой выкатилась, расстилаясь, железная дорога. С протяжным «ту-тууу!» из шкафа запыхтел паровоз. И умчался из комнаты сквозь закрытую дверь. Вслед за ним скрутилась и исчезла железная дорога. Я уже не считал, что глюки – нечто увлекательное. Ничего прикольного в том, что паровоз уехал в комнату к родителям, я не видел. Такое палево!
Ночью, в моменты, когда я себя помнил, было жутко. Пытаясь удержать свой разум при себе, я думал: когда же это закончится? И не удерживал, куда-то проваливался. Вновь выплывал, и тут же шёл ко дну.
К моей кровати приходили какие-то люди. Донимали вопросами. Просто вынуждали отвечать им. Хотя я понимал, что их нет. Старался отвечать кивками головы. Но «приходящих» это не всегда устраивало. И тогда они требовали внятного ответа. Сдаваясь, я натягивал одеяло по глаза и, приглушая этим голос, выкрикивал шёпотом: не знаю! Это был не я! Все врут! Отстаньте!
Но они не отставали. Наоборот. Устраивали перекрёстный допрос. Количество «приходящих» всё время менялось. А иногда они и вовсе исчезали. Но стоило мне расслабиться, как над ухом: «А-ха-ха! Сколько стоит молоко?»
Кивок головой. «Да ответь! Кончай придуриваться. А-то как заору, весь дом на уши поставлю!» – «Ну, не помню!» – шёпотом выкрикнул я глюку. А сам думал, что сейчас зайдёт матушка и увидит свихнувшегося сына. А ещё матушку саму можно принять за глюк. Или за папу. Или она уже здесь. Нет, это старуха, похожая на Бабу-Ягу. «Вставай, буди родителей! Масло к подъезду грузовик привёз. Разгружать надо». Больше ничего не помню. Очнулся, сидя у окна. Сколько просидел – не знаю. Рука, упёршаяся в подоконник, здорово затекла. Наверное, от этого и пришёл в себя. Начал ею трясти. После в постель лёг и уснул. А, проснувшись, неважно себя чувствовал. Тормозил да опасался, что меня опять накроет.
– Ничё себе, – усмехнулся Лысый. – Никогда колёс не глотал.
– И не вздумай.
– Теперь непременно попробую. А с Чеполучо-то что?
– У него матушка то ли религией увлеклась, то ли про оккультизм наслушалась. Короче она решила, что в Чеполучо дьявол вселился. Тому ж, как мне, уединиться негде. Ну, он и отчебучивал на глазах у всего семейства. Матушка его в церковь тащить собралась. Беса изгонять. А сеструха, Светка, говорит: какой там дьявол, ваш сын наркоман.И вот мой башмак зачерпнул болотной жижи. Мы уже отшагали около семи часов. Порядком устали. Ноги гудели. Хотелось жрать. Но вряд ли мы прошли полпути до Мурманска. Лысый предложил сойти с дороги. Я согласился, надеясь хоть ягод пожевать, да воды найти почище.
В который раз проклял Ой-ё. Вздохнул о своей нелёгкой доле. Пожалел промокшую ноженьку: ох, уж ты моя горемычная. После упал на колени и напился из лужи.
– Надо б как в прошлый раз, ручеёк поискать. Хрен знает, что в этой луже осело, – сказал Лысый.
– Ручеёк с таких же луж несёт. Вот отравлюсь, пусть тебя совесть всю жизнь терзает.
– Вот ещё. Умер Славный так внезапно, закопали – да и ладно.
Морошка оказалась ещё не спелой. Твёрдые красные ягоды. Не было ни черники, ни грибов.
