Антон Евтушенко - Покидая Вавилон
– Что, обидно итальянским мафиози? Потеснили украинцы с пьедестала! – грустно улыбнулся Кирилл в попытке пошутить, но умолк, понял: не к месту. Спросил: – Рукопись видел?
– Нет, – покачал тот головой. – Я не видел рукописи, и теперь не уверен, была ли она? Может, мне всё приснилось? Может, не было никаких тайных текстов и всей этой истории с предком, может, отец просто решил зло пошутить – за ним водился такой грешок! – а, уйдя в запой, забыл сказать, мол, это шутка, ты что, дурак, поверил?
– Знаешь, – Кирилл резко выпрямился, – ты можешь не переживать насчёт обратного билета, и во обще. То есть это не проблема. Мы с Соней обязательно поможем тебе добраться до посольства, дадим денег… да – и отдашь, когда сможешь. Нет, правда!
– Grazie! Я тронут вашей заботой.
– Да брось, – отмахнулся Кирилл. – Эта история, признаться, пробрала меня до мозга костей. За свою журналистскую практику – первая подобная.
– Кирилл, – спохватился Доменико. – Я могу быть уверенным, что всё останется между нами?
– Как раз хотел обсудить с тобой…
– Нет! – отрезал Доменико. Нет, я не хочу ничего обсуждать…
– Это могло бы стать сенсацией… – осторожно сказал блогер и осёкся: – Ну, хорошо! Мы всегда можем вернутся к этому разговору, ведь правда?
– Нет, не можем! – отрезал Доменико.
Глава 13
– Эх, я бы сейчас на многое подписался ради тарелки горячего грибного супа со свежей зеленью, – Кирилл мечтательно зажмурился, уводя разговор в нейтральное русло. Впрочем, тема еды оказалась далеко не нейтральной. Тут же засосало под ложечкой, а воображение услужливо подкинуло образ вожделенного кушанья.
– Да, – поддержал Доменико. – А я бы не отказался от горячей брускетты капрезе.
– Звучит аппетитно… и очень по-итальянски! – захлебнулся слюной Кирилл.
– Так и есть, – заверил Доменико. – Нет для итальянца блюда более патриотичного, чем салат капрезе. Это сочетание продуктов цвета итальянского флага – красные томаты черри, белая моцарелла и зелёный базилик, заправленные оливковым маслом. Чтобы приготовить брускетту, надо просто перенести эту закуску на ломтик обжаренного ржаного хлеба. Мама любила угощать гостей такими разноцветными бутербродами.
– Пальчики оближешь! – застонал Кирилл. Он похлопал себя по карманам. – Я сейчас!
Небо на востоке с каждой минутой теряло интенсивность – мантия ноябрьской ночи спадала, обнажая ещё далёкий, но уже неизбежный рассвет. Майдан, пересыщенный речами многоликой публики, в последнем изнеможении изрыгал с трибуны тяжёлый, как брус, прилипчивый, как сироп, и такой же слащавый спич разнопёрых политиков. Время от времени девочки в национальных костюмах, с жёлтыми и синими лентами, вплетёнными в косы, в коротких сарафанах – и как им только не холодно – выбегали на сцену, читали стихи украинских поэтов и так же стремительно убегали за кулисы.
Когда Кирилл появился вновь, в руках он сжимал стаканчики с надетыми поверх пластиковыми крышками.
– Вот, – сказал он, – растворимый кофе. Без сахара. Дрянь, конечно, зато горячий! Взял у волонтёров в палатке. Ничего сытнее отыскать не удалось: сэндвичи разобрали ещё до полуночи, а пиццу брать не посоветовали. Замороженный полуфабрикат, разогретый в микроволновке. То ещё удовольствие!
– Соглашусь, – улыбнулся Доменико, с благодарностью принимая напиток из рук Кирилла. – Questo è grande!
– Зато, – торжествующе произнёс Кирилл. – Случайно обнаружил в кармане вот это… – Он продемонстрировал курительную бриаровую трубку и мешочек синего бархата, расшитый золотыми нитками, по всей видимости, кисет. – Подарок Вали, – грустно улыбнулся Кирилл. – Тысячу раз, наверно, завязывал с пагубной привычкой и… развязывал. А Валя вот, заметил и вручил. Соне – цветы. Мне – трубку. Удивитель но. И так незаурядно. В первый день знакомства. Я не мог принять подарок – отказывался. А он говорит, лучший способ бросить сигареты – перейти к трубке. А ритуал не может быть привычкой. Тем более пагубной. Вот так и сказал.
– Отыскать в человеке червоточину не сложно. Все мы не без изъяна, – сказал Доменико, запивая кофейной горечью слова. – Но великое дело замечать те достоинства, которые не всегда-то увидишь невооружённым взглядом. Только человек, насыщенный верой в людей, постигнет это искусство. Понимаете, о чём я? – Доменико заискивающе посмотрел в глаза Кириллу.
Кирилл, конечно, понял. Но оставил вопрос без внимания, предложил:
– Хочется курить, ни о чём не думать и молчать. Только так можно позволить самым важным словам по собственной воле сорваться с губ и почти наверняка, в будущем, не сожалеть о сказанном.
– Я понимаю, – Доменико склонил голову. – Как я хорошо вас понимаю. И, если позволите, с большим удовольствием составлю компанию…
– Да, конечно да! – обрадовался Кирилл и принялся ювелирно набивать трубку, долго, толково, а потом сбивчиво повторял, словно извинялся: – Если ритуал, то требует вдумчивого исполнения.
– С этим табаком определённо что-то не так, – сказал Кирилл, раскуривая трубку. Затем закашлялся и протянул собеседнику.
– La canapa, – простодушно пояснил Доменико, затягиваясь. – Это трава.
– Какая? – испугался Кирилл.
– Та самая, – хихикнул итальянец. – И, надо признать, весьма недурна.
– А чего ещё можно было ожидать от хиппи? – сам себе удивился Кирилл и с интересом прислушался к внутренним ощущениям.
– Знаете, что удивительно? – вдруг спросил Доменико, потягивая кофе.
– Что? – эхом отозвался собеседник. Тени, отбрасываемые костром, блуждали по лицу Кирилла: сотканный из тысячи человеческих масок, он примерял на себя все – в бесноватых плясках огня, в бесконечной игре света – и не находил нужной, словно в движении теней и был сокрыт ключ к разгадке образа.
– До сегодняшнего дня я казался себе совершенно целеустремлённым человеком.
– Вот как! А теперь?
– Цели нет уже давно. Когда я остановился, вот в чём вопрос? И отчего так поступил? Надоело? Устал? Может, заработался? Не подумайте, нет, работа у меня отличная: я флорист. Дизайнер букетов. Клиентам, кстати, нравится. У меня свой цветочный киоск. И от заказов нет отбоя. Но вдруг сегодня ночью, вот прямо сейчас, понял, что все эти годы я исполнял прихоть отца, тянул его лямку, слепо верил в легенды о величии моей страны, моей фамилии. Гордость за предка так распирала его изнутри, что когда он говорил, то задыхался словами! – Доменико зашёлся кашлем – выходило так, словно слова терзали и его.
– Зачем? – простодушно спросил Кирилл.
– Не то по ошибке, не то шутки ради, – пожал плечами он. – Но, на самом деле, от дикого одиночества. Стараниями отца Дубравка так и не смогла стать мне матерью. Он устранил её из моей жизни, вытеснил собою. Когда она умерла, я не почувствовал ни боли, ни жалости. Только одиночество. Дикое, мучительное, бесконечно-безнадёжное, словно я один во всей Вселенной. Он стал для меня идолом, добровольное поклонение которому стало чем-то вроде… ритуала, – Доменико многозначительно потряс трубкой. – Но это чужое время, не моё. Оно прошедшее.
– Очень здорово, что ты это рассказал, – запыхтел трубкой Кирилл. – Нет, правда. Мне кажется, вот такие моменты и созданы для того, чтобы делиться тем, что наросло коростой изнутри.
– Ко-рос-той? – повторил по слогам Джованни. – Oh, Madonna! Ho dimenticato tutte le parole russe![9] – и зашёлся истеричным хохотом.
– Вы, итальянцы, иного покроя люди, – рассудительно ответил Кирилл. – Язык у вас смешной и обычаи. Вымешаны из другого теста.
– Из какого теста? – заливался смехом Доменико.
– Из хорошего впечатления. Подловил, да? Версачи, Армани, Прадо, много футбола и пасты… а-аа, ещё Коза Ностра и Папа Римский. Хотя по мне, это одно и тоже.
– Il papa e Cosa Nostra stessa, – хохотал Доменико. – La trama, come minimo!
И тут словно разорвался яркий шар. Границы дрогнули и расползлись до очертаний невообразимо-беспредельных пространств. Опоённый дурманом, Доменико возлежал на мягком облаке.
«Хочется курить, ни о чём не думать и молчать, – вдруг услышал он знакомые слова. – Только так можно позволить самым важным словам по собственной воле сорваться с губ и почти наверняка, в будущем, не сожалеть о сказанном».
– Не сожалеть о сказанном… – мелодичным напевом повторил он и ускользающее изображение Кирилла сгримасничало ему в ответ.
– Ты куда? – крикнул Кирилл, но Доменико уже смешался с толпой, потонул в мохеровых пальто и нейлоновых куртках, в фетровых шляпах и шерстяных кашне. – Эй, дружище! – но голос Кирилла получился сиплым, вырвавшимся на выдохе лаем издыхающего пса, со скрежетом и свистом. Тогда он побежал, на ходу закидывая рюкзак на плечи, роняя остатки недопитого кофе и судорожно размахивая руками, выискивая взглядом приметный длиннополый плащ цвета сухой глины. Толстый Кириллов шарф, развевающийся на багровой от бега шее, тут же увяз, растворился в чужих гардеробах. Потонула болоньевая куртка и сгинул следом сам хозяин.
