Татьяна Булатова - Бери и помни
– Ничего, – ушел от ответа Олег Иванович и вышел из квартиры, чтобы руководить такелажниками.
Остаток дня провели в хлопотах, перемещаясь из одной комнаты в другую. Ужинали наспех, разговор не вязался. Девочки капризничали; Дуся увела их в комнату, вполголоса уговаривая лечь спать. Перевозбуждение взрослых передалось двойняшкам, как вирус ветрянки в детсадовской группе.
– Я есть хочу, – пожаловалась Лёка, свернувшаяся калачиком на своей раскладушке.
– Так что ж ты не ела? – удивилась Ваховская, подозрительно посмотрев на Элону.
– Я блинчики хочу… – выламывала коленца девочка, проверяя Дусю на вшивость: побежит, не побежит?
– Какие же блинчики на ночь глядя? – расстроилась Дуся, в другое время бросившаяся бы на кухню, только чтобы ее любимица насытилась.
– С медом… – ныла Лёка.
– Завтра, моя девочка.
– Сейчас… – торговалась Элона.
В комнату заглянула мать, возмутилась, что дети бодрствуют, пообещала показать им где раки зимуют и подалась восвояси, падая от усталости.
– Спите, Лелёки, – попросила их Ваховская и перекрестила каждую.
– Я с тобой… – завела шарманку Элона и сделала вид, что встает с постели.
– Нельзя! – шикнула на нее Дуся и подоткнула со всех сторон одеяло.
– Мама будет ругаться, – подсказала ответ Анжела и, сняв очки, засунула их под подушку.
– Не спите? – заглянул к дочерям Олег Иванович.
– Спи-и-и-м, – дружно уверили его девочки, скрестив указательный и средний палец на обеих руках.
– Вот и спи-и-ите, – обрадовался Селеверов и махнул Дусе рукой: – И ты ложись. Целый день на ногах…
– Сейчас, – засмущалась Евдокия, не привыкшая к тому, чтобы кто-то заботился о том, устала она или нет. – Иду уже…
– Иди-иди, – прошептал ей Олег, и его голова исчезла из дверного проема.
Дуся не стала медлить и вышла из комнаты, аккуратно притворив за собой дверь, чтобы не скрипнула.
– Э-э-э-й, – позвала сестру Элона и приподнялась на руке. – Ты спишь?
Анжелика не ответила.
– Спит… – разочарованно сама себе сообщила Лёка и легла на спину.
В окно светил фонарь, заливая комнату светом – занавесок не было. Такое положение дел Элоне нравилось – было не страшно. Можно даже рисунок на обоях рассматривать или книжку читать. Плохо видно, конечно, но можно. Только она не дура всякой ерундой заниматься. Для этого Анжелка есть.
– Анже-э-э-э-л, – шепотом позвала она сестру и, убедившись, что та точно спит, слезла с раскладушки и, нащупав ногами тапки, пробралась к постели сестры.
– Стра-а-ашная какая, – удовлетворенно прошептала Лёка, нагнувшись над старшей сестрой. – Вся в папу… Ни кожи ни рожи… Спи-и-и, чудовище…
Чудовище мирно посапывало, ни о чем не подозревая. Элона постояла рядом, подумала, какую гадость сделать Анжелке, но ничего предпринимать не стала, почувствовав, что сама ужасно хочет спать. Шатаясь, девочка добрела до своей раскладушки, зевнула, посмотрела в окно, зевнула еще раз и улеглась на живот, подтянув к груди левую ногу. Через секунду она уже спала, освещенная тусклым светом, льющимся из окна. Вскоре фонарь погас и комната погрузилась во мрак, неспособный напугать ни Лёку, ни Лику, потому что в их детских снах было светло и радостно. Как днем.
Другое дело – Римка, придавленная отяжелевшей во сне рукой Селеверова. Привыкнув к темноте, она смотрела то на потолок, то на противоположную стену, испытывая странный дискомфорт, который вызывал скорее изумление, чем неудовольствие. Что-то было не так, а что – она пока не догадывалась. Высвободившись из объятий мужа, Римма по-звериному втянула воздух, пытаясь определить, чем пахнет. Пахло свежей побелкой, совсем немного – краской. И Селеверовой это нравилось, потому что так пахло все новое. А новое – значит, хорошее. Римке стало смешно, она поднялась с кровати, представив себя на берегу реки, трогающей босыми ногами прохладную воду. Пол был ледяной. «Ковер нужен», – догадалась Селеверова и направилась к двери. Захотелось в туалет. Вышла из комнаты и растерялась, в какую сторону идти. Пока соображала, совсем развеселилась от мысли, что можно куда-то идти. ИДТИ! Не раз – и на месте, а идти… Несколько метров.
Щелкнув выключателем, Селеверова оказалась в туалете и пришла в полный восторг от одиночества. Спустя какое-то время вышла в коридор, мысленно прокладывая маршрут в спальню, в кухню, в детскую, к Дусе, которая так же, как и сама Римма, бодрствовала, о чем свидетельствовала тоненькая полоска света, пробивавшаяся из-под двери. «Господи! А этой-то чего не спится?» – огорчилась Римка, чувствуя невнятную угрозу своему сиюминутному счастью. «Делать, что ли, нечего?!» – возмутилась она, наивно предполагая, что сон – главное занятие пожилого, по общему мнению, человека.
– Ду-у-у-ся, – прошипела Римка, приоткрыв дверь в комнату Евдокии.
– А-а-ах! – вскочила Ваховская от неожиданности и закрыла вырез ночной сорочки обеими руками, возможно опасаясь оскорбить своим внешним видом остальных.
– Тти-иихо, – шикнула Селеверова и, не спрашивая разрешения, вошла в Дусину комнату. – Чо не спишь?
– Не спится, – пожаловалась Евдокия и опустила свои натруженные руки.
– Читаешь?
– Не-е-ет…
– А чо тогда?
– Думаю.
– Ну и чо надумала? – полюбопытствовала Римка и села на Дусину кровать.
– Ничего, – улыбнулась Ваховская.
– А чо тогда думала, если ничего не надумала?
– Так просто… А вы, Римма, чего не спите?
– Не могу. Глаза закрываю, а по мне вроде как чертенята скачут – щекотят, все чешется, – сообщила Римка и для пущей убедительности почесала руки от плеча до пальцев.
– Это нервное, – успокоила ее Евдокия. – Хотите корвалол?
– Зачем? – насторожилась Селеверова.
– Успокоитесь, отдохнете.
– Да я не устала, – пожала плечами Римка и уставилась на дверь.
– Это вам кажется, – не поверила Дуся и направилась к своему знаменитому комоду, который уже успела покрыть кружевной салфеткой.
В комнате запахло лекарством.
– Ффу-у-у, – сморщилась Селеверова, но мензурку опрокинула.
– Скоро выветрится, – пообещала ей Дуся и распахнула форточку.
– Обледенеем щас, – с опаской отметила Римма.
– А вы одеялом моим накройтесь: будет тепло и свежо. Вот так вот… Привстаньте… – Евдокия стянула с кровати тяжеленное ватное одеяло и накинула Римке на плечи. – Тепло?
– Ногам холодно…
– А вы с ногами забирайтесь… Забирайтесь-забирайтесь. Ничего страшного, теплее будет.
Посомневавшись пару секунд, Селеверова так и сделала.
– Надо мне вам носки связать шерстяные. И вам, и Олегу Ивановичу…
Римка молчала.
– Вы какой размер обуви носите? – поинтересовалась Ваховская.
– Тридцать пять.
– Да что вы! Это ж прям как у Дюймовочки.
– А кто сказал, что у Дюймовочки тридцать пятый?
– Да никто не сказал, – улыбнулась Евдокия Петровна. – Просто очень уж маленький.
– Но-о-о-рмальный, – протянула Селеверова и как-то автоматически прилегла на Дусину подушку. – Кровать тебе надо нормальную купить. Деревянную, как у людей. А то спишь, как принцесса на горошине, полтора метра от земли. Смотри, свалишься…
Ваховская любовно погладила никелированные шишаки на спинках кровати и покачала головой:
– Не надо. Эту кровать мне еще папа покупал. Я привыкла.
– А мне мой папа, – поделилась Римка, – ничего не покупал…
Дуся вопросительно и с некоторым недоверием посмотрела на улегшуюся на ее кровати гостью.
– Не-е-ет, ну, он, конечно, что-то покупал… – неуверенно проговорила Селеверова. – Но не помню, хоть режь.
– Вы просто забыли, – постаралась ее утешить Евдокия Петровна.
– Да чего это я забыла бы? Его задавило – мне было лет семь. Помню, еще в школу мать нас собирала и ругалась все время: мол, помер и даже детей в школу не собрал. Глупо, конечно, помер, – разоткровенничалась Римка. – Из бани шел через переезд.
– Задавило?! – ахнула Дуся.
– Помяло. Машинист-то видел его, сигналил… Если б на скорости, вообще на хрен, надвое разрезало бы.
– Господи… беда, конечно. Вот ваша мама, царство ей небесное, и начала пить.
– Чего это начала? – изумилась Селеверова. – Она и до этого пила. И с отцом пила. А уж потом – пороть стала. Да ты сама ж видела…
– И что же, – строго поджала губы Ваховская. – Не мне судить. Не со зла она. Вон ведь как потом мучилась. Глядишь, сейчас бы тут, рядом с вами жила.
– Кто? – не поняла Римка.
– Мама ваша…
– Мама бы наша тут не жила, я тебя уверяю. Олег бы ее на порог не пустил. Ладно деньги на похороны дал… И то спасибо.
– Это точно, – поддакнула Дуся. – Точно. Олег Иванович – хороший человек. Порядочный. Справедливый.
– Это ты думаешь, что хороший, порядочный, справедливый….
– Да как же? – растерялась Евдокия, услышав такие слова про Самого.
– А так же! Я вот с ним, считай, восемь лет прожила, а до сих пор не знаю, какой он. Хороший? Плохой? Порядочный? Кто его разберет. Вот иногда смотрю на него и ненавижу. Веришь?
