Артемий Ульянов - Записки санитара морга
Не теряя драгоценного времени, поделенного между восемнадцатью автобусами, полными горя, мы с Борей принялись за работу.
Начали с того, что отрегулировали высоту подъемников так, чтобы можно было работать с прямой спиной. (Если этого не сделать, то 18 выдач гарантируют нам ноющие боли в пояснице, отдающиеся вдоль всего позвоночника.) Затем тщательно протерли лица и руки покойников куском вафельного полотенца, смоченного в слабом спиртовом растворе. После чего Плохотнюк осторожно расчесал Аникеевой волосы, а я принялся за бритье.
Боря закончил работу на подъемнике. Все остальные манипуляции он будет производить лишь после того, как бабушка окажется в гробу.
Я же осторожно работаю старомодной разборной бритвой «Нева», в которую вставил новое острое лезвие. Плавные, ровные и короткие движения станком обнажают розовые щеки, подбородок и шею Зарицына. Этот самый ответственный этап подготовки я закончил довольно быстро, не оставив ни единого пореза. А ведь ни разу в жизни не брил никого из живых – кроме себя, разумеется. Но спустя несколько лет регулярных тренировок из меня получился неплохой посмертный цирюльник.
Пока я занимался бритьем, Плохиш расстелил на подушке гроба наволочку, а поверх нее – сложенный треугольником платок. Подкатив подъемник с телом вплотную к гробу, опустил его вровень с ящиком. Зайдя со стороны гроба, наклонился и взял покойницу особым образом за руку и за ногу. Разгибаясь, плавно потянул на себя сначала ноги, занеся их в гроб, а затем и руку, перемещая весь корпус Аникеевой в последнее пристанище. Выкатив подъемник за порог комнаты, продолжил работу. Взяв тело за подбородок, подтянул его вверх, аккуратно разместив голову в центре подушки. Обул покойницу в белые картонные ритуальные тапочки.
Теперь пришло время «дефектовки». Рот Аникеевой был надежно закрыт, когда она только поступила к нам, а потому Борьке оставалось закрыть лишь глаза, хотя на первый взгляд они казались закрытыми. На самом же деле веки были приставлены друг к другу, как у живого человека. Но если во время похорон гроб тряхнут, или кто-то из родни станет целовать покойницу (что нередко случается)… Вот тогда веки могут разойтись, явив живым страшный пустой взгляд, пророчащий им такой же конец. Чтобы этого не произошло, Боря берет тонкие хирургические щипцы с хищным названием «корнцанг». Пальцем отводит наверх верхнее веко, впивается корнцангом в край нижнего и тянет его вверх, закрывая им глазное яблоко. Несколько секунд держит в таком положении, и, отпустив, тем же корнцангом опускает верхнее веко вниз, накрывая им нижнее. Все, теперь Аникеева не омрачит родне ритуал, ни к месту приоткрыв глаза. Дальше – грим.
Обложив голову трупа белой марлей, чтоб ненароком не запачкать косметикой одежду или постель, Плохиш открывает тюбик с тональным кремом американской компании «Макс фактор». Не знаю уж как там с голливудскими звездами, но на мертвую кожу эта косметика ложилась куда лучше других. Она не раз выручала нас в трудных ситуациях, за что мы звали ее просто Максом, коротко и по-дружески. (К тому же в 1995 году санитары могли только догадываться о существовании специальной косметики для моргов.) Быстрыми постукивающими движениями пальцев Боря наносит грим. Отстранившись, придирчиво смотрит на результат и берет светло-телесную пудру, чтобы с помощью губки нанести ее тонким слоем. Сменив пудру на бледно-розовую, тычет в нее ватной палочкой и обозначает линию губ, чуть касаясь их. Оставшись довольным работой, убирает марлю. Вновь расчесав волосы, ловко складывает платок и, придерживая узел пальцем, скрепляет его булавкой-невидимкой.
Теперь он выполнил всю необходимую работу, осталось ритуальное оформление гроба. Это дело нескольких секунд. Надо положить бумажный венчик с молитвами на лоб, убрав его края под платок. Сложить руки, втиснуть в них платочек, свечку и иконку. Под пятку – кулечек с землей, переданный родственниками. Накрыть тело ритуальным церковным покрывалом, отогнув его красивой складкой так, чтобы оно заканчивалось чуть ниже ключиц.
– Аникееву можно отдавать, – выпалил Плохиш, довольный своей работой.
На настенных электронных часах 9.17, а значит – мы работаем четко в графике. Во всяком случае, пока. Так бы я подумал в любой другой день, но не сегодня. Сегодня 9 часов 17 минут значили для меня куда больше! Цифры эти говорили мне, что с того момента, как Ситкин зашел к себе в кабинет, прошло уже около двадцати с лишним минут. А ведь его, сверкающего колючими возмущенными глазами, до сих пор нет передо мной.
«Тут два варианта, – размышлял я, не сводя взгляда с жидкокристаллических цифр. – Первый – главврач до сих пор песочит шефа по телефону. Или вызвал к себе в кабинет и втаптывает в ковер. Ну, и второй… Никто ему не звонил. А почему? Потому, что ночью в отделение действительно не поступило ни одного трупа, кроме тех, вечерних. Тогда я спасен. Осталось понять, какой вариант реальнее».
Вытерев мокрые от нервов ладони о хирургическую пижаму, я с трудом заставил себя признать, что только время может окончательно расставить все по местам. «Ждать. Еще минут тридцать – сорок. Тогда будет понятно», – решил я. И постарался переключиться на работу.
– Отдавать, говорю, можно! – с деловитым напором повторил Боря, помахав передо мною рукой, как бы призывая очнуться.
– Да? Все сделал? – спросил я его. Я уже давно закончил брить Зарицына, и даже закрыл ему рот, приподняв челюсть с помощью тряпичного тампона. Последнюю пару минут я вполглаза наблюдал за работой Плохотнюка, думая о грозящей мне беде.
– Все. Пойду крышку в зал вынесу и заказчика позову, а ты пока в бокс выкатывай.
– Не, братан, не могу, – спокойно ответил я.
Поняв, что на ровном месте я такого не ляпну, Боря помрачнел.
– Так, а чё такое? – бормотал он себе под нос, приподнимая покрывало и осматривая тело.
– Ты бумажку-то возьми, – посоветовал я ему.
Схватив листок, лежащий на подкате, он так близко поднес его к лицу, будто собирался съесть.
– Блин, да… – досадливо протянул Плохиш и метнулся к черному пластиковому пакету, лежащему на полу, рядом с подкатом. – Забыл просто… – процедил он, как бы извиняясь не то перед Аникеевой, не то перед ее родственниками, не то перед самим собой. Вынув из пакета флакон с туалетной водой, он отогнул покрывало, сбрызнул покойницу и снова бережно накрыл ее.
– Отдавай, – равнодушно сказал я, не отрываясь от часов, которые утверждали, что прошла всего-то минута. Продвинув гроб с телом гражданки Аникеевой вперед в бокс, закрыл его двустворчатую дверь. Несколько секунд постоял, тупо уставившись на Зарицына, глубоко прерывисто вздохнул и строго приказал себе работать.
Когда готовил к выдаче Зарицына, стараясь не смотреть на часы, появился Плохотнюк. Сообщив, что во дворе отделения появились еще три автобуса, вдруг добавил:
– Да Аникеевой-то на парфюм этот уже плевать. Это только родственникам до него дело есть.
И принялся мыть руки, ведь на выдачах мы трудились без перчаток – класть грим в них было практически невозможно.
«Да, Боря, ты абсолютно прав, – беззвучно согласился я, глянув, как он торопливо смывает обильную пену. – И если еще не понял главного, то когда-нибудь, может, и поймешь, как я однажды. Все, что мы делаем здесь, делается не для мертвых, а для живых. Ты, Боренька, лишь частичка древнего ритуала, который затрагивает каждого землянина. Правда, не каждый это понимает, но участвуют-то все. И когда хоронят они, и когда хоронят их. И мы с тобой не исключение, – думал я, направляясь к шкафу с коллекцией ароматов, чтобы выбрать один из них для Зарицына. Вернее, как справедливо заметил Плохотнюк, для его родни. – Есть у нас, правда, одна привилегия. С нашего места этот загадочный процесс куда лучше видно, чем с любого другого. Надо только захотеть увидеть».
По мере того как прибывали автобусы с зашторенными окнами и безнадежной надписью «ритуал», водоворот похоронного процесса закручивался все сильнее и сильнее, стремясь переродиться в девятибалльный цейтнот. Шаповалов, Петров, Синицын, Гейдман, Воронцова, Данидзе, Макарова, Конев… Толпа родственников перед отделением становилась все больше. Она была главным признаком того, что мы с Борей весьма серьезно выбились из графика. Плохотнюк заметно нервничал. Он очень старался успеть, отчего стал совершать много лишних движений, еще больше опаздывая. Но основная ответственность лежала на мне, как на более опытном санитаре.
Проблемы наши начались примерно в 10.15. Ситуацию серьезно осложнили многочисленные родственники Петрова. Столпившись в ритуальном зале перед гробом, они говорили долгие речи. А когда я крайне деликатно поинтересовался, как долго будет продолжаться гражданская панихида… Тогда-то и выяснилось, что все они ждут кого-то очень важного, но тот опаздывает и будет с минуты на минуту. А когда он появился – тоже стал говорить. Автобусы все прибывали и прибывали, а их пассажиры вели себя все агрессивнее. Мы принимали гробы и готовили покойников, но ритуальный зал был занят.
