Михаил Соболев - Маята (сборник)
– Какие же это мемуары, Лисонька? – супруг-редактор обнял жену. – В мемуарах автор себя возвеличивает, возносит на пьедестал. А герой-рассказчик Дядюхина наоборот старается быть незаметным.
– Все равно, – надула губки Алиса. – Зачем нужна такая проза, которая не зовет за собой?! Герой не одержал ни одной победы, никого не спас. Обломовщина какая-то, честное слово.
– Ох! Поверь, Алисонька, бывшему партноменклатурщику, как сейчас нас называют, о Штольцах интересно читать дома, в тепле, лежа на своем диване, а когда они подписывают тебе приговор, глубокомысленно заявляя: "Лес рубят – щепки летят!", интерес как-то сразу к ним пропадает. По мне, так лучше Илья Ильич Обломов. Тот хотя бы, переустраивать общество не начнет, шагая по трупам… Ладно, будь по-твоему, – редактор заглянул в глаза жене и ободряюще улыбнулся металлокерамикой. – Вот что, Алиса, пусть твой Аристарх напишет мне отрицательный отзыв на повесть. А я еще организую парочку. Три – за, три – против, нормально. Выступлю на редакционном совете, предложу отложить публикацию на год. А уже там видно будет.
Супруг "клюнул" в тугую все еще Алисину щечку слюнявыми губами, обдав ее кислым старческим дыханием. Алиса, борясь с отвращением, захлопала в ладоши.
– Папик, милый!
– Разве я могу в чем-нибудь отказать своей Лисоньке.
– Чмок, чмок, чмок, – повисла у него на шее жена, подогнув ноги.
– Тише ты, стрекоза, уронишь!
Довольный супруг посмотрел на часы.
– Я побежал.
* * *По окончании утренней планерки Алиса Сатратовна попросила Снегирева задержаться. Ему отчего-то вспомнилось пресловутое:
"А вас, Штирлиц, я попрошу… остаться".
Директриса открыла форточку – шторы всколыхнулись – и долго ходила по кабинету: шесть шагов – туда, шесть – обратно, приглушенно постукивая каблучками по расстеленной вдоль всего кабинета ковровой дорожке. Статная, в строгом черном платье, тяжелая прическа оттягивала высоко поднятую голову назад, на щеках директрисы от волнения проступил румянец, глаза блестели. Аристарх не без удовольствия смотрел на женщину.
" А она еще хоть куда!"
– Арист, ты понимаешь, что происходит? – Алиса остановилась. – Мне твой протеже, Гриша, как вы его все называете, оставил у секретаря для ознакомления протокол заседания, так называемого стачечного комитета. – Она раздраженно пихнула по полированной столешнице лист бумаги. Длинный, ухоженный ноготь скользнул, и женщина недовольно прикусила карминовую губу. – Он предупреждает о предзабастовочной ситуации на фабрике. Скоро нас с тобой, Арист, вывезут на тачке с мусором за ворота, как в 1905 году. Тебе есть что сказать?
– Неужели все так серьезно, Лисонька?
– Это ты меня спрашиваешь? Ты, кадровик, спрашиваешь директора о кадровой ситуации на фабрике? Ты, мои глаза и уши? Ты, который был обязан заранее сделать все, чтобы подобное положение вещей не смогло бы возникнуть даже в принципе?
Директриса взволновано заходила по кабинету: шесть шагов – туда, шесть – обратно…
– Почему я, слабая женщина, должна тянуть этот проклятый воз одна? – голос Алисы, обычно грудной, утратил свою мелодичность, в нем стали проступать истеричные визгливые нотки. – Кто уговаривал меня год тому назад в этом самом кабинете взять на работу твоего опустившегося протеже? – директриса умело акцентировала "твоего" и "протеже". – Кто умолял меня похлопотать за его вонючую рукопись перед мужем, святым человеком? – платочек, выпорхнув из рукава, аккуратно промокнул накрашенные глаза женщины.
Каждое Алисино "кто" сопровождалось таким энергичным ударением, что Аристарх невольно вжимал голову в плечи. Сидя в низком кресле, он будто бы уменьшился в росте. Алиса же, невысокая от природы, надвигаясь на него, наоборот становилась все выше и выше. Голос ее креп, она то останавливалась, то быстро вышагивала вдоль стола заседаний: шесть – туда, шесть – обратно. Аристарху приходилось все время изворачиваться в кресле, чтобы не оказаться к директрисе спиной; шея устала, глаза закрывались, силуэт Алисы расплывался. Ее голос звучал уже где-то там, наверху, отдаляясь, замирая, и вдруг вновь усиливался, заполнял все пространство кабинета, как гром небесный. Чувствуя, что сейчас ему станет плохо, Аристарх как-то боком, неудобно, вывалился из одуряюще пахнущего кожей кресла, качнувшись, шагнул вперед, раскинул руки и поймал-таки женщину.
– Ну что ты, моя хорошая! – длиннопалые, поросшие золотистым пушком руки Аристарха гладили скользкий шелк платья, глаза непроизвольно косились на дверь приемной. Тело женщины мелко вздрагивало, полночи просидевший за письменным столом Аристарх приходил в себя. – Лиса, мы обязательно что-нибудь придумаем.
– Почему все время я одна? Почему?!
Директриса, отстранившись от любовника, достала пудреницу и носовой платок, отошла к окну.
– Георгий не сможет в этом году издать сразу и твой роман, и повесть Дядюхина. Что-то одно. Ему подсунули блатную рукопись, оттуда, – она, не поворачиваясь, подняла голову к потолку. Голос Алисы звучал невнятно (похоже, она подкрашивала губы), но интонации стали совсем жесткими. Спиной к Аристарху стояла не всхлипывающая минуту назад слабая женщина, а волевая, уверенная в себе мать-командирша. Резкий поворот, и глаза – в глаза, в упор. Холодные, серые с прищуром, – в растерянные и недоумевающие. И – жестко с металлом в голосе:
– Или – ты, или – он!
Аристарх отшатнулся, как от удара.
– На кону – твоя судьба, Арист, – дожимала мужика Алиса. – Надо написать негативный отзыв на повесть Дядюхина. Все хвалят его рукопись, публикация твоего романа может в этом году не состояться…
– Алиса, не делай этого. – Аристарх дрогнул лицом. – Я тебя предупреждаю, не делай этого!
Теперь уже он шагал по кабинету, все быстрее и быстрее: шесть – туда, шесть – обратно.
Алиса, опять, отвернувшись к окну, облокотилась о подоконник. Спина ее затвердела.
– Как я могу разгромить его повесть? – Шесть… поворот. – Ты понимаешь, что говоришь? – Шесть… остановка. Аристарх дышал, как загнанная лошадь. – Гриша – самоучка, он пишет по наитию, как душа велит. Мы с ним обсасывали каждую сцену. Он переписал повесть по моим рекомендациям. Переписал от начала до конца, понимаешь? Спорил со мной, ночи не спал и все равно переписывал. Алиса, не делай этого!
– Все, Аристарх, – директриса листала ежедневник. – У меня через час – совещание в главке.
– На меня можешь не рассчитывать, – кадровик с силой толкнул дверь приемной. Секретарша Соня сделала круглые глаза. – Адью! – бросил Аристарх в сторону кабинета.
– Отзыв должен лежать в редакции завтра к вечеру, – донесся до него спокойной голос Алисы Сатратовны.
* * *Аристарх долго бродил по многолюдному в дневное время городу, борясь с желанием напиться. Прохожие уступали дорогу странному ссутулившемуся молодому мужчине в расстегнутом модном пальто и небрежно висевшем на шее серым шарфом. Шляпу он оставил в кабинете. Под ногами чавкала разъеденная солью снежная каша, ветер бросал в лицо пригоршни ледяной петербургской непогоды. Пролетавшие по проезжей части автомобили окатывали грязной жижей не замечавшего ничего вокруг мужчину.
Дома Аристарх, не переодеваясь и лишь сбросив промокшие насквозь туфли, достал из холодильника початую бутылку водки, наполнил и тут же выпил залпом большущий чайный стакан и открыл воду в ванной… Потом был второй стакан, вторая бутылка. Аристарх тыкал непослушным пальцем в кнопки телефона, ошибался номером, злился, крыл ни в чем неповинных абонентов матом, жал на кнопки снова и снова. Уронил телефон, в сердцах замахнулся на аппарат ногой. Поднял, послушал доносящиеся из трубки короткие гудки.
Наконец дозвонился, долго орал на Дядюхина, пока тот не отключился. Набрал домашний Шаховых, но трубку никто не брал. Уронил стакан; пытаясь собрать осколки, поскользнулся на мокром линолеуме кухни; упал, порезался, вышел в прихожую, зажав распоротую стеклом ладонь; и, споткнувшись о брошенные посреди прихожей туфли, растянулся с утробным стоном во весь свой немалый рост. Верхняя часть туловища оказалась в комнате, за порогом. Ноги в так и не снятых мокрых носках – в коридоре. Зарычав, как раненый зверь, Аристарх попытался встать, но руки подломились в локтях. Тогда он, мыча что-то нечленораздельное, прополз, марая кровью светло-бежевый палас, пару метров вперед и, уткнувшись головой в ворс ковра, заснул, ругаясь во сне, всхлипывая, жалуясь на судьбу оставшейся в далеком сибирском городе маме, которая только одна его и понимала…
Немного погодя лицо Аристарха распустилось, он улыбнулся во сне и глубоко вздохнул. Ему снились зеленые холмы, бешеный галоп вороного, тяжелое привычное постукивание набитого стрелами колчана по спине. Правая рука уверенно сжимала поводья, левая придерживала рукоять меча, и та отчего-то нестерпимо жгла ладонь.
* * *Утром Аристарх впервые за семь с половиной лет безупречной работы на фабрике не пошел на службу. Он позвонил Тамаре и, сославшись на плохое самочувствие, сообщил, что "будет" во второй половине дня. Подумав, выдернул телефонный шнур из розетки. После контрастного душа, побрившись и выпив чашку крепчайшего кофе, Аристарх брезгливо собрал разбросанную с вечера грязную мокрую одежду, отнес в ванную, вымыл посуду и прибрал на кухне. Какое-то время он лежал на диване и курил, пуская сизые кольца дыма в потолок. Во рту было гадко.
